Здесь обмывали ее сыночка Кофи.
Женщина пила горсть за горстью, но все не могла напиться. На роды организм отдал почти весь запас воды.
Грохот десятка барабанов стал стихать.
Что-то происходило там, на площади. Зуби сделалось немного обидно. Ее, дочь вождя Нбаби, бросили одну. С первым ребенком.
Она же еще ничего не умеет. К тому же она страшно голодна.
К дыму костров, который давно щекотал роженице ноздри, примешался очень аппетитный запах. Зуби не сомневалась, что, как только мясо сварится, ей принесут этот деликатес. Бычью похлебку. О, сейчас она съела бы очень много! Две или даже три обычные порции.
Да ей теперь и положено питаться за двоих. Их теперь двое. Она с нежностью смотрела на сына. Он орал. Зуби вспомнила, что на ее глазах делали в таких случаях деревенские матери.
Руки привычным движением, будто не впервой, прижали губки младенца к разбухшей груди. Пальцами Зуби сдавила сосок. Показалась капля. Белое на черном.
Она сжала сильнее. Молоко брызнуло.
Ребенок зачмокал. На дочь вождя упала чья-то тень.
Кто-то загородил вход в хижину. У Зуби дрогнуло сердце. Вот так когда-нибудь упадет тень и войдет ее белый мужчина, ее белая любовь, ее Белый бог. Которому подчиняется множество других белых людей.
Который сейчас где-то далеко и не подозревает о том, что стал отцом.
«Или подозревает? — смутилась вдруг дочь вождя. — Разве бог может чего-либо не знать?»
Оторвав глаза от обедающего Кофи, она увидела перед собой Каллу. Лицо главного колдуна было перемазано бурыми полосами крови поверх белой праздничной раскраски. В руках он держал глиняное блюдо с похлебкой. Одуряющий аромат наполнил пальмовый дом вождя.
— Я узнал, что ты стала женщиной, и принес тебе праздничной еды, — ласково сказал колдун. — Боги приняли обе жертвы. У нас будет хороший урожай и хорошая охота. Твой отец Нбаби уже дважды видел опытным глазом пыль за холмами.
Антилопы покинули свои лежки и пустились в путь.
Колдун опустился на колени и поставил блюдо на пальмовый лист рядом с ложем. Рот Зуби немедленно наполнился слюной. Благо влага вновь появилась в организме.
Однако она не могла есть, пока не насытится маленький Кофи. Боялась, что горячие капли бульона обожгут нежное тельце. Пока она могла лишь глотать.
— Спасибо, Каплу, — благодарно и даже растроганно ответила Зуби. — Я очень хочу есть. Мне теперь нужно есть за двоих.
Ты очень хорошо сделал.
Сердце колдуна затрепетало. Он выхватил хлопковый цветок, который прятал за спиной, и протянул дочери вождя.
«Зачем он принес это?! — изумилась она. — Хлопковый цветок символ сватовства. Его предлагают той, которую хотят взять в жены! Неужели колдун…»
— Зуби, — выдавил из себя Каплу. — Не откажи, будь моей женой.
Хлопковый цветок дрожал в его руке и все тянулся, тянулся, тянулся к Зуби. Колдуна, как и положено, в деревне побаивались. Принять из его рук пищу считалось хорошим знаком, еда таким образом как бы освящалась.
Но представить себя с этим мрачным человеком на хлопковом поле, там, где был зачат маленький Кофи, дочь вождя не могла.
В растерянности посмотрела она на ребенка. Он уже израсходовал на сосание почти все силы и лишь вяло причмокивал.
Правая щечка была залита молоком.
Зуби осторожно отняла ребенка от груди и положила рядом с собой на постель.
Каплу не шевелился. Понимал, что у молодой матери заняты руки.
Но вот руки освободились. Глаза колдуна сузились. Он не мигая смотрел на Зуби и требовал про себя: «Возьми цветок! Возьми цветок! Я приказываю тебе взять цветок! Даю установку взять цветок!»
От неожиданности Зуби не могла проронить ни слова. Стоит ей принять хлопковый цветок, и она должна будет переселиться в пальмовый дом главного колдуна.
Есть, пить, спать и работать рядом с этим человеком.
Память вытолкнула на поверхность светлый образ капитана Кондратьева. Это прибавило молодой женщине решимости.
Нет, нет и нет! Ни за что! Вот ее первый, ее любимый, ее единственный мужчина. Она знает законы предков. Ее никто не может принудить жить с нежеланным мужчиной.
Будь Зуби постарше, она бы попробовала отыскать более вежливую форму отказа.
Но в семнадцать лет люди совершают массу резкостей независимо от цвета кожи.
Это называется юношеским максимализмом.
Женщина схватила хлопковый цветок и отшвырнула его в сторону.
Теперь дар речи потерял главный колдун. Ну если бы она просила дать ей время подумать. Ну если бы сказала, что слишком слаба после родов, чтобы принимать такие непростые решения. Он бы все понял. Он готов подождать.
Но она отвергла его любовь с позором.
Не проронив ни слова! Отбросив подальше от себя самый чистый символ народа фон!
Следовательно, не оставив никакой надежды. Законы предков просты, но суровы. Он же помнит ее вот такусенькой. Точь-в-точь как этот комок плоти, ее сын!
Каплу стоял как громом пораженный.
Слезы наворачивались ему на глаза. Нет, этого она не увидит. Его любовь не увидит, как он плачет. Этого никто никогда не увидит!
Колдун резко повернулся и вышел вон.
Зуби с облегчением посмотрела ему вслед и стала есть.
Влюбленный колдун постарался на славу. На блюде дымились не жалкие четыреста граммов. Здесь было не меньше килограмма вкуснейшей отварной бычатины.
Плоской деревянной лопаточкой дочь вождя вылавливала разваренный ямс и крупно нарезанное мясо.
С трудом приподнимая тяжелое блюдо слабыми руками, подносила его к губам и пила бульон. Жирный отвар стекал по подбородку, повторяя путь той струйки крови, которая вытекла несколько часов назад, когда от невыносимой боли Зуби прокусила губу.
О, об этих ужасных мучениях ей вовсе не хотелось вспоминать. Казалось, не ее тело так страшно страдало совсем недавно.
Не может этого быть: вынести такую муку и остаться в живых!
19
На площади шел пир горой. У котлов непрерывно раздавали деликатесную похлебку. Сотни черных рук деревянными лопаточками выуживали с глиняных блюд ямс и мясо. Люди причмокивали от удовольствия совсем как крохотный Кофи, сосущий материнскую грудь.
Вождя Нбаби главный колдун нашел в самой гуще пирующих. Нбаби считал себя подлинно народным лидером и всегда старался находиться среди простых людей.
Лицо старика лоснилось от жира.
Встретив ищущий взгляд Каплу, вождь спросил, не переставая жевать:
— Чего тебе, Каплу? Почему ты не разделяешь праздничную трапезу со своим народом?
— Есть небольшое дело, Нбаби, — сказал колдун, с трудом перекрикивая гул голосов. — Я не отниму у тебя много времени.
Убедившись, что колдун не отстанет, вождь неохотно поднялся с земли. Его услужливо поддержали под локоточки два черных амбала. Они служили вождю одновременно деревенской милицией, президентской гвардией, вышибалами, телохранителями и просто лакеями.
Амбалы хотели было тронуться следом за начальником, но он остановил их властным жестом.
Отойдя от жрущей и орущей, раскаленной под сентябрьским солнцем площади, Нбаби не без раздражения повторил:
— Чего же тебе? Что не дает тебе угомониться и присоединиться к людям? Ты сегодня потрудился на славу.
Вместо ответа главный колдун грохнулся вождю в ноги. Такого фортеля Нбаби не видел ни разу за все шестьдесят лет жизни.
Он принялся поднимать соратника по руководству. Все-таки они олицетворяли две ветви власти. Государство было представлено в лице вождя, а религия в лице колдуна. Третью власть — суд — олицетворяли они же. Четвертой власти — прессы-в Губигу не существовало по причине полной неграмотности народа фон.
Каплу дал себя поднять.
— Нбаби, — низко поклонился он, — я хочу жениться на твоей дочери.
Ошеломленный вождь сказал первое, что пришло на ум:
— Так отнеси ей хлопковый цветок! Зачем ты пришел ко мне?
Каллу опустил голову.
— Я отнес ей праздничную похлебку и хлопковый цветок. Она отшвырнула его.
Вождь пристально посмотрел на колдуна, перетрогал у себя на груди один за другим все двадцать пять амулетов и поджал губы. Надулся.
— Моя дочь сегодня родила, и поэтому она стала женщиной. А женщина сама выбирает себе мужчину. Закон предков суров, но справедлив.
20
Грязные кривые улочки дагомейской столицы преобразились в считанные недели. С фонарных столбов взирали на жителей красочные портреты товарищей Карла Маркса, Фридриха Энгельса, Владимира Ильича Ленина, Леонида Ильича Брежнева, Патриса Лумумбы, Хериса Ногмы.
Поначалу висели даже портреты Иосифа Виссарионовича Сталина с Мао дзедуном. Дагомейским товарищам быстро объяснили, что они перестарались.
Фасады мало-мальски заметных зданий украсились кумачовыми транспарантами с лозунгами на французском языке: «Да здравствует вечная дружба СССР и Республики Дагомея!», «Слава КПСС!», «Слава Соцпартии!», «Слава братскому советскому народу!», «Всякая революция лишь тогда чего-нибудь стоит, когда она умеет защищаться!», «Все на борьбу с контрреволюцией!».
Последние два лозунга в Москве придумали для того, чтобы устойчивость режима Хериса Ногмы казалась внешнему миру еще весьма проблематичной.
Во время первого официального визита в советскую столицу товарищу Ногме растолковали, что дагомейские социалисты с неимоверным трудом пришли к власти в результате народного восстания.
Социалистам противодействуют местные капиталисты, помещики, феодалы и племенная знать. Сторонники Ногмы стоят на зыбкой почве, потому что среди малограмотного населения сложно распространять идеи современного социализма.
Опять-таки языковой барьер. Лишь восемь процентов населения владеют государственным языком. Сделать государственным вместо французского язык племени йоруба невозможно: его не поймут племена бариба, фон и прочие. В свою очередь, язык бариба тоже никто, кроме бариба, не поймет.
Кроме того, африканские языки непригодны для написания лозунгов, поскольку вовсе не имеют письменной формы. Кроме того, в этих языках отсутствуют все технические и все коммунистические понятия. С такими языками материально-технической базы коммунизма не создать.
Словом, в Международном отделе ЦК КПСС решили, что новая власть Дагомеи должна казаться шаткой. Тогда в мире меньше будут звучать все эти глупости о том, что Соцпартия пришла к власти исключительно благодаря советским десантникам.
Ну что вы! Защитнику трудящихся товарищу Херису Ногме противостоят силы реакции. Немногочисленный сознательный пролетариат Дагомеи отчаянно защищает завоевания Декабрьской революции.
Хотя какие могут быть у реакции силы, если правительственную резиденцию охраняет рота капитана Кондратьева. Как встали в 21 час в памятный день «революции» у парадного подъезда крепкие белые парни, так и стоят. Только меняются каждые два часа.
Плюс патрулируют столичные улицы.
В гараже резиденции старшина роты Иванов обнаружил несколько открытых французских джипов, которыми пользовалась до переворота президентская гвардия.
Теперь на этих машинах расползаются по городу русские парни. В первый патруль капитан отправился лично. Сел за руль и медленно повел джип по проспекту Независимости.
Едва ли не с каждого балкона свешивался национальный флаг независимой республики: от зеленой вертикальной полосы вправо идут желтая и красная полосы.
На желтой полосе — небольшая белая звездочка. Упор на национальную символику придает всякому перевороту характер национально-освободительной борьбы.
Десантники в изумлении вертели головами. Черные прохожие застывали при их виде и сгибались в низком поклоне. Чтобы согнуться, люди прерывали шумную беседу. Уличный торговец прекращал обслуживание покупателя, и покупатель сгибался рядом с продавцом. Впечатление усиливалось тем, что жители столицы были поевропейски одеты.
Капитан даже присвистнул:
— Вот это да! Что скажешь, Серега?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
Женщина пила горсть за горстью, но все не могла напиться. На роды организм отдал почти весь запас воды.
Грохот десятка барабанов стал стихать.
Что-то происходило там, на площади. Зуби сделалось немного обидно. Ее, дочь вождя Нбаби, бросили одну. С первым ребенком.
Она же еще ничего не умеет. К тому же она страшно голодна.
К дыму костров, который давно щекотал роженице ноздри, примешался очень аппетитный запах. Зуби не сомневалась, что, как только мясо сварится, ей принесут этот деликатес. Бычью похлебку. О, сейчас она съела бы очень много! Две или даже три обычные порции.
Да ей теперь и положено питаться за двоих. Их теперь двое. Она с нежностью смотрела на сына. Он орал. Зуби вспомнила, что на ее глазах делали в таких случаях деревенские матери.
Руки привычным движением, будто не впервой, прижали губки младенца к разбухшей груди. Пальцами Зуби сдавила сосок. Показалась капля. Белое на черном.
Она сжала сильнее. Молоко брызнуло.
Ребенок зачмокал. На дочь вождя упала чья-то тень.
Кто-то загородил вход в хижину. У Зуби дрогнуло сердце. Вот так когда-нибудь упадет тень и войдет ее белый мужчина, ее белая любовь, ее Белый бог. Которому подчиняется множество других белых людей.
Который сейчас где-то далеко и не подозревает о том, что стал отцом.
«Или подозревает? — смутилась вдруг дочь вождя. — Разве бог может чего-либо не знать?»
Оторвав глаза от обедающего Кофи, она увидела перед собой Каллу. Лицо главного колдуна было перемазано бурыми полосами крови поверх белой праздничной раскраски. В руках он держал глиняное блюдо с похлебкой. Одуряющий аромат наполнил пальмовый дом вождя.
— Я узнал, что ты стала женщиной, и принес тебе праздничной еды, — ласково сказал колдун. — Боги приняли обе жертвы. У нас будет хороший урожай и хорошая охота. Твой отец Нбаби уже дважды видел опытным глазом пыль за холмами.
Антилопы покинули свои лежки и пустились в путь.
Колдун опустился на колени и поставил блюдо на пальмовый лист рядом с ложем. Рот Зуби немедленно наполнился слюной. Благо влага вновь появилась в организме.
Однако она не могла есть, пока не насытится маленький Кофи. Боялась, что горячие капли бульона обожгут нежное тельце. Пока она могла лишь глотать.
— Спасибо, Каплу, — благодарно и даже растроганно ответила Зуби. — Я очень хочу есть. Мне теперь нужно есть за двоих.
Ты очень хорошо сделал.
Сердце колдуна затрепетало. Он выхватил хлопковый цветок, который прятал за спиной, и протянул дочери вождя.
«Зачем он принес это?! — изумилась она. — Хлопковый цветок символ сватовства. Его предлагают той, которую хотят взять в жены! Неужели колдун…»
— Зуби, — выдавил из себя Каплу. — Не откажи, будь моей женой.
Хлопковый цветок дрожал в его руке и все тянулся, тянулся, тянулся к Зуби. Колдуна, как и положено, в деревне побаивались. Принять из его рук пищу считалось хорошим знаком, еда таким образом как бы освящалась.
Но представить себя с этим мрачным человеком на хлопковом поле, там, где был зачат маленький Кофи, дочь вождя не могла.
В растерянности посмотрела она на ребенка. Он уже израсходовал на сосание почти все силы и лишь вяло причмокивал.
Правая щечка была залита молоком.
Зуби осторожно отняла ребенка от груди и положила рядом с собой на постель.
Каплу не шевелился. Понимал, что у молодой матери заняты руки.
Но вот руки освободились. Глаза колдуна сузились. Он не мигая смотрел на Зуби и требовал про себя: «Возьми цветок! Возьми цветок! Я приказываю тебе взять цветок! Даю установку взять цветок!»
От неожиданности Зуби не могла проронить ни слова. Стоит ей принять хлопковый цветок, и она должна будет переселиться в пальмовый дом главного колдуна.
Есть, пить, спать и работать рядом с этим человеком.
Память вытолкнула на поверхность светлый образ капитана Кондратьева. Это прибавило молодой женщине решимости.
Нет, нет и нет! Ни за что! Вот ее первый, ее любимый, ее единственный мужчина. Она знает законы предков. Ее никто не может принудить жить с нежеланным мужчиной.
Будь Зуби постарше, она бы попробовала отыскать более вежливую форму отказа.
Но в семнадцать лет люди совершают массу резкостей независимо от цвета кожи.
Это называется юношеским максимализмом.
Женщина схватила хлопковый цветок и отшвырнула его в сторону.
Теперь дар речи потерял главный колдун. Ну если бы она просила дать ей время подумать. Ну если бы сказала, что слишком слаба после родов, чтобы принимать такие непростые решения. Он бы все понял. Он готов подождать.
Но она отвергла его любовь с позором.
Не проронив ни слова! Отбросив подальше от себя самый чистый символ народа фон!
Следовательно, не оставив никакой надежды. Законы предков просты, но суровы. Он же помнит ее вот такусенькой. Точь-в-точь как этот комок плоти, ее сын!
Каплу стоял как громом пораженный.
Слезы наворачивались ему на глаза. Нет, этого она не увидит. Его любовь не увидит, как он плачет. Этого никто никогда не увидит!
Колдун резко повернулся и вышел вон.
Зуби с облегчением посмотрела ему вслед и стала есть.
Влюбленный колдун постарался на славу. На блюде дымились не жалкие четыреста граммов. Здесь было не меньше килограмма вкуснейшей отварной бычатины.
Плоской деревянной лопаточкой дочь вождя вылавливала разваренный ямс и крупно нарезанное мясо.
С трудом приподнимая тяжелое блюдо слабыми руками, подносила его к губам и пила бульон. Жирный отвар стекал по подбородку, повторяя путь той струйки крови, которая вытекла несколько часов назад, когда от невыносимой боли Зуби прокусила губу.
О, об этих ужасных мучениях ей вовсе не хотелось вспоминать. Казалось, не ее тело так страшно страдало совсем недавно.
Не может этого быть: вынести такую муку и остаться в живых!
19
На площади шел пир горой. У котлов непрерывно раздавали деликатесную похлебку. Сотни черных рук деревянными лопаточками выуживали с глиняных блюд ямс и мясо. Люди причмокивали от удовольствия совсем как крохотный Кофи, сосущий материнскую грудь.
Вождя Нбаби главный колдун нашел в самой гуще пирующих. Нбаби считал себя подлинно народным лидером и всегда старался находиться среди простых людей.
Лицо старика лоснилось от жира.
Встретив ищущий взгляд Каплу, вождь спросил, не переставая жевать:
— Чего тебе, Каплу? Почему ты не разделяешь праздничную трапезу со своим народом?
— Есть небольшое дело, Нбаби, — сказал колдун, с трудом перекрикивая гул голосов. — Я не отниму у тебя много времени.
Убедившись, что колдун не отстанет, вождь неохотно поднялся с земли. Его услужливо поддержали под локоточки два черных амбала. Они служили вождю одновременно деревенской милицией, президентской гвардией, вышибалами, телохранителями и просто лакеями.
Амбалы хотели было тронуться следом за начальником, но он остановил их властным жестом.
Отойдя от жрущей и орущей, раскаленной под сентябрьским солнцем площади, Нбаби не без раздражения повторил:
— Чего же тебе? Что не дает тебе угомониться и присоединиться к людям? Ты сегодня потрудился на славу.
Вместо ответа главный колдун грохнулся вождю в ноги. Такого фортеля Нбаби не видел ни разу за все шестьдесят лет жизни.
Он принялся поднимать соратника по руководству. Все-таки они олицетворяли две ветви власти. Государство было представлено в лице вождя, а религия в лице колдуна. Третью власть — суд — олицетворяли они же. Четвертой власти — прессы-в Губигу не существовало по причине полной неграмотности народа фон.
Каплу дал себя поднять.
— Нбаби, — низко поклонился он, — я хочу жениться на твоей дочери.
Ошеломленный вождь сказал первое, что пришло на ум:
— Так отнеси ей хлопковый цветок! Зачем ты пришел ко мне?
Каллу опустил голову.
— Я отнес ей праздничную похлебку и хлопковый цветок. Она отшвырнула его.
Вождь пристально посмотрел на колдуна, перетрогал у себя на груди один за другим все двадцать пять амулетов и поджал губы. Надулся.
— Моя дочь сегодня родила, и поэтому она стала женщиной. А женщина сама выбирает себе мужчину. Закон предков суров, но справедлив.
20
Грязные кривые улочки дагомейской столицы преобразились в считанные недели. С фонарных столбов взирали на жителей красочные портреты товарищей Карла Маркса, Фридриха Энгельса, Владимира Ильича Ленина, Леонида Ильича Брежнева, Патриса Лумумбы, Хериса Ногмы.
Поначалу висели даже портреты Иосифа Виссарионовича Сталина с Мао дзедуном. Дагомейским товарищам быстро объяснили, что они перестарались.
Фасады мало-мальски заметных зданий украсились кумачовыми транспарантами с лозунгами на французском языке: «Да здравствует вечная дружба СССР и Республики Дагомея!», «Слава КПСС!», «Слава Соцпартии!», «Слава братскому советскому народу!», «Всякая революция лишь тогда чего-нибудь стоит, когда она умеет защищаться!», «Все на борьбу с контрреволюцией!».
Последние два лозунга в Москве придумали для того, чтобы устойчивость режима Хериса Ногмы казалась внешнему миру еще весьма проблематичной.
Во время первого официального визита в советскую столицу товарищу Ногме растолковали, что дагомейские социалисты с неимоверным трудом пришли к власти в результате народного восстания.
Социалистам противодействуют местные капиталисты, помещики, феодалы и племенная знать. Сторонники Ногмы стоят на зыбкой почве, потому что среди малограмотного населения сложно распространять идеи современного социализма.
Опять-таки языковой барьер. Лишь восемь процентов населения владеют государственным языком. Сделать государственным вместо французского язык племени йоруба невозможно: его не поймут племена бариба, фон и прочие. В свою очередь, язык бариба тоже никто, кроме бариба, не поймет.
Кроме того, африканские языки непригодны для написания лозунгов, поскольку вовсе не имеют письменной формы. Кроме того, в этих языках отсутствуют все технические и все коммунистические понятия. С такими языками материально-технической базы коммунизма не создать.
Словом, в Международном отделе ЦК КПСС решили, что новая власть Дагомеи должна казаться шаткой. Тогда в мире меньше будут звучать все эти глупости о том, что Соцпартия пришла к власти исключительно благодаря советским десантникам.
Ну что вы! Защитнику трудящихся товарищу Херису Ногме противостоят силы реакции. Немногочисленный сознательный пролетариат Дагомеи отчаянно защищает завоевания Декабрьской революции.
Хотя какие могут быть у реакции силы, если правительственную резиденцию охраняет рота капитана Кондратьева. Как встали в 21 час в памятный день «революции» у парадного подъезда крепкие белые парни, так и стоят. Только меняются каждые два часа.
Плюс патрулируют столичные улицы.
В гараже резиденции старшина роты Иванов обнаружил несколько открытых французских джипов, которыми пользовалась до переворота президентская гвардия.
Теперь на этих машинах расползаются по городу русские парни. В первый патруль капитан отправился лично. Сел за руль и медленно повел джип по проспекту Независимости.
Едва ли не с каждого балкона свешивался национальный флаг независимой республики: от зеленой вертикальной полосы вправо идут желтая и красная полосы.
На желтой полосе — небольшая белая звездочка. Упор на национальную символику придает всякому перевороту характер национально-освободительной борьбы.
Десантники в изумлении вертели головами. Черные прохожие застывали при их виде и сгибались в низком поклоне. Чтобы согнуться, люди прерывали шумную беседу. Уличный торговец прекращал обслуживание покупателя, и покупатель сгибался рядом с продавцом. Впечатление усиливалось тем, что жители столицы были поевропейски одеты.
Капитан даже присвистнул:
— Вот это да! Что скажешь, Серега?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32