Другой гвардейский офицер вскочил за ближайшую портьеру. Сержант Агеев приостановился, разложил приклад, и этой стальной рамой с размаху врезал по портьере. Оттуда с глухим стуком вывалился офицер в парадном сине-красном мундире. Гвардия гвардии рознь.
Пока выстрелы доносились со столичных улиц, члены правительства Дагомеи хранили относительное спокойствие. Вопервых, вокруг здания танки и бронетранспортеры. Верные войска. Во-вторых, на крыше два вертолета. Сперва можно укрыться у родственных племен в соседней Нигерии. Это бывшая британская колония, и оттуда не составит труда перебраться на туманный Альбион. Что за министр, который не обеспечил на всю оставшуюся жизнь хотя бы себя, детей и внуков?
Выстрелы внутри здания вызвали страшный переполох. Еще никто не понимал, что происходит. По всей резиденции заливались телефоны: министры поручали выяснить обстановку заместителям, а те ставили задачи перед секретарями и телохранителями.
Танкисты, охраняющие дворец снаружи, правда, передали по радио своему командиру о визите странных белых полицейских. Тот теперь сидел в приемной министра обороны и ждал, когда позовут для доклада.
Из многочисленных дверей, ведущих в роскошные покои, выбегали чернокожие в белых теннисках с галстуками либо бабочками. Они мало походили на тех исхудавших людей, которые бесчинствовали сейчас на улицах столицы. Извилистыми коридорами эти посланцы спешили к лестнице. Добравшись до нее, они теряли дар речи.
К чему слова, если здание сотрясает грохот шестидесяти пар крепких десантных ботинок?
О чем говорить, если в коридоры второго и третьего этажей врывается лавина, несущаяся по мраморной лестнице снизу?
Что говорить, когда другая лавина скатилась с крыши и уже несется по коридорам четвертого этажа?
Секретари и телохранители вжимались в стены. Лезли в щели за дверьми. Они надеялись, что их не заметят, не тронут. Они всего лишь скромные исполнители и охранники. Они так мало успели натворить.
Почти не крали. Непричастны к политическим репрессиям. Холодный пот стекал по черным спинам. Предательски темнели белые тенниски. Едкий запах страха наполнял правительственные коридоры.
Надежды были тщетны. Приказ, который вчера штурмовой вертолет доставил в деревню Губигу, не оставлял никаких шансов. Всех заметят и всех тронут.
По той простой причине, что под видом секретарей и охранников могут ускользнуть первые лица республики. Сформируют потом правительство в изгнании и будут подстрекать к борьбе с режимом.
Кулаками и прикладами десантники принялись распихивать служащих по кабинетам. Словно стада носорогов передвигались по коврам резиденции. Не десантное это дело — разбираться, кто здесь хороший, а кто плохой.
"Потерпите, ребята, — думал Кондратьев, раздавая пинки и оплеухи. — Скоро привезут эту черную макаку, товарища Хериса Ногму. Он с вами мигом разберется.
Кого домой, кого в кутузку. А кого — к стенке. Вот приедет барин — барин нас рассудит".
На верхнем этаже прогремело несколько коротких очередей. «Из „узи“ и „Калашникова“, — разобрал капитан. — Что это там у Сереги приключилось?» Наверху разлетелось какое-то стекло.
Он ускорил движения руками и ногами.
Глядя на командира, подтянулись и солдаты. Наверху вновь раздались выстрелы.
Секретари, охранники, буфетчики, полотеры, помощники и советники молились Солнечному богу. Они нещадно топтали друг друга, уворачиваясь от ударов.
Стремились сами, без посторонней помощи, влететь в какую-нибудь дверь.
«О, Солнечный бог! Кто эти страшные люди? — размышляли чернокожие в белых, остро пахнущих сорочках. — Если это французы, то мы ничего не понимаем. Они сильно изменились за те несколько лет, что мы их не видели. Но если это не французы, то кто же? Что им от нас нужно?!»
По раскрасневшимся солдатским лицам стекал пот. Работа не из легких. Зато вполне благодарная. Коридоры огромного здания быстро пустели. Звуки хлестких ударов раздавались все реже. Крики боли стихали.
— Товарищ капитан!
Кондратьев захлопнул последнюю дверь и обернулся.
— Врунов, сынок, что это с тобой?
Ротный повар стоял, словно Щорс из песни о гражданской войне. «Голова обвязана, кровь на рукаве. След кровавый стелется по сырой траве…» Хорошо еще автомат на шее.
— Прапорщик Иванов послал доложить. Там они пытались пробиться на вертолетную площадку. Мы не дали.
— Так это ты из «узи» по башке заработал? Кто еще, кроме тебя?
Кондратьев даже посмотрел на паркетный пол. К счастью, никакого следа. Все справедливо: нет травы и нет кровавого следа за бойцом.
— Да один я раненый, один! Из «узи» мне руку царапнуло, товарищ капитан.
А голова… — ротный повар смутился. — Голову мне вазой…
— Чем-чем?! Впрочем, обожди, — капитан обернулся, поискал глазами. — Связь, бегом ко мне.
Рядом с командиром вырос боец с радиостанцией.
— Есть связь, товарищ капитан!
— Давай вызывай Климова. Передай ему условное число: «двадцать два». Чтоб к двадцати двум часам был здесь с этой черной макакой и всей ее Соцпартией! Я знаю, что тут скоро начнется. Скоро пленные захотят писать и какать. Причем хотеться будет часто, потому что у них стресс. Мы умаемся их в сортиры водить… Теперь докладывай про вазу, Врунов.
Радист повернулся спиной к ближайшему десантнику:
— Лови-тяни!
Со спины радиста десантник принял портативную радиостанцию, умещавшуюся в специальном ранце. Вытянул антенну в направлении соседнего окна. Радист уже сидел на корточках в наушниках и крутил ручку настройки.
— Как раз о сортире речь, товарищ капитан, — обрадовался Врунов. — Открываю я, значит, дверь. Ну, чтоб двух черномазых туда запихнуть. А оттуда, из двери, черная рука с вазой. Хлобысь мне по лбу!
Ё-моё! У меня искры из глаз…
— Это и так ясно. Короче.
— Есть короче! Короче, я упал. А они из сортира в торец коридора, это рядом. Там пожарная лестница снаружи. Хотели по ней на крышу. К вертолетам…
— Так, с вазой пока отставить. А рука?
Всем, что было в бою, нужно интересоваться немедленно. Пока не потускнело и не слишком исказилось в памяти. Рапорты капитана Кондратьева отличались предельной точностью.
— А рука? Ну что рука. — Врунов смутился, — Я сразу и не заметил. Рикошетом, должно быть. Главное, что гнется.
— Из них ни один не ушел?
— Только стекло успели разбить. Видят, мы их перестреляем, когда станут на лестницу вылезать. Побросали свои «узи» и руки вверх сделали!
— Так, хорошо, — Кондратьев на миг задумался. — Слушай, Врунов. У меня к тебе два вопроса. Первый. Что еще за ваза в сортире у черномазых? Ночная ваза? Горшок, что ли?
— Никак нет. На горшок совсем не похожа. Горло такое узкое, что без оптического прицела не попадешь. А носик еще уже.
— И носик есть? Так какая ж это ваза?
Это больше на чайник похоже… Постой, постой… Я ж такие видал… Еще в Союзе, когда в Баку служил. У чуреков в квартирных сортирах такие. Подмываться. Они бумагу не признают… Да и в продаже она редко бывает, туалетная бумага. Жена говорила, как-то раз в очереди два часа отстояла. По десять рулонов в одни руки давали. А кувшин что, гигиенично… У этих кувшинов даже название особое есть. На букву "а" начинается, целиком не помню.
Десантники, слышавшие капитана, хохотали как безумные. Корчились, задыхались, утирали слезы. Так организм расстается с психологическими перегрузками.
Ефрейтор Тетеревский даже съехал по стене на паркет.
— Не могу-у, — стонал он, — ой, не могу-у-у-у-у… Брунову кувшином для черных задниц кочан проломили-и-и-и… Бедный Бруно-о-о-о-ов…
Капитан недовольно покосился на ефрейтора. Тот уже испускал нечленораздельное блеяние. Кондратьев сам с огромным трудом сдерживался.
— Тетеревский, отставить, — выдавил он и спохватился: — Послушай, Врунов.
Как этот черный умудрился тебе пластмассовым кувшином кочан проломить? Кувшин что, полный был? С водой?
Вопрос командира вызвал новый взрыв хохота. Туземные бюрократы, запертые за дверями всего коридора, с ужасом прислушивались. О, Солнечный бог! О, эти страшные и странные белые люди!
— Никак нет, товарищ капитан, — ротному повару вовсе не было смешно. — Я потом посмотрел. Ваза… то есть кувшин был из глины.
— Так. Мне можно посмотреть? Должен же я знать, каким оружием наносят ранения моим бойцам!
Врунов печально развел руками:
— Никак нет, товарищ капитан. Горшок разбился. Я хотел сказать, ваза… То есть — кувшин…
Десантники грохнули так, что мигнули настенные светильники. Тут уж не сдержался и капитан.
Кое-как отсмеявшись, он сказал:
— Ладно. Отвечай на второй вопрос. Ты жрать сможешь готовить?
Врунов сделал обиженное лицо:
— Ну я же повар!
— Вижу. — Капитан осторожно похлопал его по плечу. — Вижу, что повар. Останешься в строю.
11
Барабанная дробь разлеталась по окрестностям. Там-там-татата, там-там-татата, там-там-татата… Пять пар барабанщиков стояли друг против друга под кроной племенного дерева. Мелькали черно-розовые ладони. Извивались гибкие тела. Рассекали воздух конические палочки.
Население деревни в лучших галабиях толпилось вокруг. По случаю праздника Четвертого урожая на дерево были вывешены маски всех идолов народа фон, а выше прочих — маска Солнечного бога.
Жестокое солнце в тропиках. Боятся и почитают его африканцы. Скрестив руки на груди, стоял под деревом седой вождь Нбаби.
«Там-там-тататам, — гремело в двух шагах от него, — там-там-тататам!»
Люди ждали и пропитывались ритмом.
Ноги непроизвольно притопывали. Вращались покрытые татуировкой животы.
Тряслись головы и груди. Звенели праздничные кольца — по килограмму колец в каждом ухе бритоголовых женщин.
Внезапно все стихло. С одной из сторон площади толпа расступилась, чтобы пропустить процессию.
Во главе важно выступал главный колдун деревни Губигу. Его мускулистые руки сжимали над головой два ножа — в каждом не меньше полуметра длины. Каплу описывал ножами восьмерки. Белые праздничные полосы на широком лице придавали ему особенно свирепое выражение.
Острейшие лезвия пролетали в считанных миллиметрах от пальцев и головы колдуна. Он напоминал дирижера симфонического оркестра и одновременно — каратеку с нунчаками. Утренние лучи отскакивали от стали в глаза собравшимся, делаясь солнечными зайчиками. Люди вздрагивали.
Следом за Каплу мужчины в головных украшениях из цветных хлопковых нитей вели двух быков. Можно было подумать, что вся сила животных ушла в рога.
Африканские травы, усваиваясь, превращались не в говядину, а в чудовищные лопасти на головах. Не в коня корм. Каждый рог имел две ладони ширины и больше метра длины. Всякий знает эту африканскую породу.
Невысокие животные с огромными саблеобразными рогами редко бывают хорошо откормлены. Не растут в Африке клевер с тимофеевкой. Туго в Африке с выпасами. Туго и с комбикормом. Даже ноги у саблерогих быков кривые: каждый в телячьем возрасте переболел рахитом.
Быки словно что-то понимали в происходящем и беспокоились. Погонщики дубасили их увесистыми палками по торчащим ребрам.
Появление процессии на площади вызвало крики радости. Голод не тетка. Немедленно отыскались помощники с большими глиняными сосудами. В Губигу была гончарная мастерская, где работали женщины.
Нбаби повернулся к племенному дереву, простер руки к маске Солнечного бога и повалился на землю.
Затем рухнул как подкошенный колдун.
Потом погонщики обоих быков и ассистенты с сосудами.
Дружно взмахнув палочками, пали ниц десять барабанщиков.
И, наконец, залегла вся деревня.
Люди не сводили глаз с раскрашенных масок и умоляли их быть снисходительными. Люди поглядывали на колдуна и умоляли его быть расторопнее. В животах урчало.
Первым вскочил Каплу. Корча страшные гримасы, бросился к одному из быков.
Степенно, переполненный чувства собственного достоинства, поднялся представитель племенной аристократии вождь Нбаби.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32