— на всякий случай спросил я.
Хардман фыркнул.
— Что за дурацкий вопрос?
— Действительно, дурацкий. Могу я воспользоваться вашим телефоном?
Бетти кивнула.
Я набрал номер, подождал, но трубку на другом конце все не снимали. Телефон был кнопочный, поэтому я попробовал еще раз, на случай, что нажал с непривычки не на ту кнопку. Звонил я жене, и, естественно, меня не радовало, что в столь поздний час, без четверти два ночи, ее нет дома. После девяти гудков кряду я положил трубку.
Моя жена работала корреспондентом одной франкфуртской газеты, той самой, что часто печатала обстоятельные передовицы. В Штаты она приехала во второй раз. Я познакомился с ней в Бонне, и она знала, что Падильо раз от разу выполняет поручения не слишком удачливого конкурента ЦРУ. Звали ее Фредль, и до замужества она носила фамилию Арндт. Фрейлейн доктор Фредль Арндт. Докторскую диссертацию по политологии она защитила в университете Бонна, и некоторые из ее нынешних знакомых обращались ко мне «герр доктор Маккоркл», на что я, в общем-то, и не обижался. И после года семейной жизни я очень любил свою жену.
Я набрал номер салуна. Трубку взял Карл.
— Моя жена не звонила?
— Сегодня — нет.
— Как конгрессмен?
— Закрывает заведение кофе и бренди. Выпил уже на двадцать четыре доллара и восемьдесят пять центов и по-прежнему ищет два голоса.
— Может, тебе помочь ему в поисках? Если позвонит моя жена, скажи ей, что я скоро приеду.
— А где вы?
— У приятеля. Не забудь передать Фредль, если она позвонит, что я скоро буду.
— Обязательно передам. До завтра.
— До завтра.
Хардман поднялся, шесть футов и четыре дюйма крепких костей и могучих мышц, на почтительном расстоянии обошел Бетти, словно опасался, что та его укусит, и скрылся на кухне, чтобы вновь наполнить бокалы. Полагаю, в иерархии преступного мира Вашингтона он занимал не последнее место. Командовал покрывшей Вашингтон сетью букмекеров, приносящих немалый доход, имел под рукой многочисленных специалистов, всегда готовых утащить требуемое из лучших магазинов города. Костюмы он носил по триста-четыреста долларов, туфли — за восемьдесят пять и разъезжал по Вашингтону в «кадиллаке» бронзового цвета с откидным верхом, беседуя с друзьями и знакомыми по радиотелефону. Негритянская молодежь смотрела на него, как на Господа Бога, а полиция не очень донимала, ибо он не жадничал и щедро делился добычей с кем положено.
Как это ни странно, я познакомился с ним через Фредль, написавшую большую статью о негритянском обществе Вашингтона, в которой и отметила высокий статус Хардмана. А после того, как статью опубликовали, послала ему экземпляр. Газета была на немецком, но Хардман распорядился перевести ее, а потом прислал в салун пару дюжин роз для моей жены. С той поры он стал завсегдатаем, а в вестибюле расположился один из его букмекеров. Хардману нравилось показывать друзьям перевод статьи, подчеркивая тем самым, что он — знаменитость международного масштаба.
С тремя бокалами в огромной руке он направился сначала к Бетти, обслужил ее, затем принес бокал мне.
— Мой партнер сошел с корабля? — спросил я.
— Так точно.
— С какого именно?
— Приплыл под либерийским флагом из Монровии. «Френсис Джейн». С грузом какао.
— Едва ли Маш приехал в Балтимору за фунтом какао.
— Ну, побольше, чем за фунтом.
— И что произошло?
— Маш поджидал кого-то из пассажиров и прохаживался по тротуару, когда те двое набросились на него. Он и охнуть не успел, как оказался на асфальте, но тут на сцене появился ваш приятель и отвлек их на себя. И дела у него шли неплохо, пока они не достали ножи. Один из них нанес точный удар, но Маш уже вскочил на ноги, врезал ему, и они оба дали деру. Ваш приятель упал, Маш вывернул его карманы и нашел лишь клочок бумаги с вашим адресом. Позвонил мне. Я велел ему поболтаться у пристани еще минут десять, а потом возвращаться в Вашингтон, захватив с собой этого белого парня. Кровь текла из раны и в машине Маша.
— Попросите его прислать мне счет.
— Ерунда, какой еще счет.
— Я понял.
— Маш сейчас приедет. И отвезет вас и вашего приятеля в отель.
— Отлично.
Я встал и вновь прогулялся в спальню. Падильо лежал в той же позе. Я постоял, глядя на него, с дымящейся сигаретой, полупустым бокалом в руке. Он шевельнулся и открыл глаза. Увидел меня, чуть кивнул, обвел взглядом комнату.
— Удобная кровать.
— Хорошо выспался?
— Нормально. Я живой или не совсем?
— Все будет в порядке. Где тебя носило?
Он улыбнулся, облизал губы, вздохнул.
— По странам и континентам.
Хардман и я помогли Падильо одеться. Белую рубашку выстирали, но не погладили. Как и брюки цвета хаки. За ними последовали белые носки, черные ботинки и пиджак из грубого твида.
— Кто твой новый портной? — поинтересовался я.
Падильо оглядел свой наряд.
— Пожалуй, на дипломатический прием в таком виде не пустят.
— Бетти постирала рубашку и брюки в машине, — пояснил Хардман. — Кровь еще не засохла, поэтому легко отошла. Погладить не успела.
— Кто такая Бетти?
— Ты спал в ее постели.
— Поблагодари ее за меня.
— Она в соседней комнате. Ты сделаешь это сам.
— Вы сможете идти? — спросил Хардман.
— В соседней комнате, кроме Бетти, найдется что-нибудь выпить?
— Обязательно.
— Я смогу идти.
И действительно смог, осторожно переставляя ноги. Ботинки я нес следом. В дверях он остановился, оперся о косяк. Затем прошел в гостиную.
— Позвольте поблагодарить вас за то, что уложили в свою постель, Бетти, — улыбнулся он высокой негритянке.
— Всегда рада помочь. Как вы себя чувствуете?
— В голове еще туман, но, я думаю, это от лекарств. Кто меня перевязывал?
— Доктор.
— Он сделал мне укол?
— Да.
— Человек хочет выпить, — вмешался Хардман. — Что вам налить?
— Шотландского, если оно у вас есть.
Хардман щедро плеснул в бокал виски и передал его Падильо.
— Вам, Мак?
— У меня еще есть.
— Маш будет с минуты на минуту. Он отвезет вас в отель.
— Где я остановился? — спросил Падильо.
— В своем «люксе» в «Мэйфлауэр».
— Моем «люксе»?
— Я снял его на твое имя и оплачиваю ежемесячно из твоей доли прибыли. «Люкс» маленький, но уютный. Деньги, пошедшие на оплату, ты сможешь вычесть из суммы, облагаемой подоходным налогом, если тебе придется заполнять налоговую декларацию.
— Как Фредль?
— Мы поженились.
— Тебе повезло.
Хардман посмотрел на часы.
— Маш будет с минуты на минуту, — повторил он.
— Благодарю за помощь вас и Бетти, — Падильо глянул на него, потом на девушку.
Хардман махнул рукой.
— Вы избавили нас от многих хлопот в Балтиморе. С чего вы вступились за Маша?
Падильо покачал головой.
— Вашего приятеля я не заметил. Обошел угол и сразу наткнулся на них. Решил, что они поджидают меня. Тот, кто ткнул меня ножом, знал, как им пользоваться.
— Вы сошли с корабля?
— Какой вас интересует?
— "Френсис Джейн".
— Да, плыл на нем пассажиром.
— Вам не попадался на глаза старичок англичанин, фамилия Лендид, лет пятидесяти — пятидесяти пяти, косоглазый?
— Я его помню.
— Он тоже сошел с корабля?
— Не в Балтиморе. Через четыре дня после выхода из Монровии у него лопнул аппендикс. Его положили в корабельный морозильник.
Хардман нахмурился, потом выругался. От души. Звякнул звонок, и Бетти пошла открывать дверь. В гостиную вошел высокий негр в черном костюме, белой рубашке, темно-бордовом галстуке и солнцезащитных очках, хотя часы показывали половину третьего ночи.
— Привет, Маш, — кивнул я.
Он кивнул в ответ одновременно мне, Бетти и Хардману, направился к Падильо.
— Как вы себя чувствуете? — голос мягкий, произношение четкое.
— Нормально, — ответил Падильо.
— Это Мустафа Али, — Хардман представил вошедшего Падильо. — Он привез вас из Балтиморы. Он — «черный мусульманин», но вы можете звать его Маш. Мы все так его зовем.
— Вы действительно мусульманин? — Падильо пристально смотрел на Маша.
— Да, — с достоинством ответил негр.
Падильо сказал что-то на арабском. Брови Маша удивленно взлетели вверх, но он ответил на том же языке. И на его губах заиграла довольная улыбка.
— На каком языке ты говоришь, Маш? — спросил Хардман.
— На арабском.
— Где это ты выучил арабский?
— А для чего, по-твоему, существуют пластинки? Разве я смогу поехать в Мекку, не зная языка?
— Такого я от тебя не ожидал, — в изумлении покачал головой Хардман.
— А где вы выучили арабский? — спросил Маш Падильо.
— Помог один приятель.
— Вы говорите очень хорошо.
— В последнее время часто им пользовался.
— Нам пора в отель, — напомнил я Падильо.
Тот кивнул и с трудом поднялся.
— Еще раз спасибо за помощь, — поблагодарил он Бетти.
Та промолчала, а Хардман сказал, что заедет завтра на ленч. Поблагодарил Бетти и я, после чего последовал за Падильо к машине Маша. «Бьюику» последней модели с телефоном между передними сиденьями и телевизором «Сони» с экраном в пять дюймов, дабы пассажиры на заднем сиденье не отвлекали водителя.
— По пути в отель я хотел бы заглянуть в свою квартиру. Буквально на минуту.
Маш кивнул, и мы тронулись с места. Падильо долго молчал, глядя в окно.
— Вашингтон изменился, — наконец он разлепил губы. — Куда подевались троллейбусы?
— Их сняли с линии еще в шестьдесят первом, — ответил Маш.
Мы с Фредль жили в одном из новых кирпичных домов, что выросли, как грибы после дождя, к югу от площади Дюпон в том районе, где когда-то стояли трех— и четырехэтажные пансионаты, облюбованные студентами, официантами, мойщиками машин, пенсионерами. Спекулянты недвижимостью сносили эти пансионаты, асфальтировали освободившееся пространство и обзывали его автостоянкой. Когда автостоянок набиралось достаточно много, спекулянты обращались в муниципалитет за займом и строили многоквартирный дом, называли его «Мелани» или «Дафни», в честь жены или любовницы. Ежемесячную плату за квартиру с двумя спальнями в таких домах исчисляли исходя из того, что муж и жена не только занимают высокооплачиваемые должности, но и с успехом играют на бирже.
И никто не задумывался, куда подевались студенты, официанты, мойщики машин и пенсионеры.
Маш поставил машину на полукруглой подъездной дорожке под знаком «Стоянка запрещена», и на лифте мы поднялись на восьмой этаж.
— Фредль обрадуется, увидев тебя, — сказал я Падильо. — Возможно, даже пригласит к обеду.
Я открыл дверь. Гостиную освещал большой торшер, только кто-то свалил его на пол. Я наклонился и поднял его. Заглянул в спальню, хотя и так понимал, что никого там не найду. Когда я вернулся в гостиную, Падильо стоял у музыкального центра с какой-то бумажкой в руке. Маш так и остался у двери.
— Записка, — предположил я.
— Она самая.
— Но не от Фредль.
— Нет. От тех, кто увез ее отсюда.
— Насчет выкупа, — читать записку мне не хотелось.
— В некотором роде.
— И сколько они просят?
Падильо понял, что читать записку я не буду. Положил ее на кофейный столик.
— Деньги их не интересуют. Им нужен я.
Глава 3
Я опустился в свое любимое кресло и уставился на ковер.
Падильо тем временем повернулся к Машу.
— Вы можете ехать. Похоже, мы тут задержимся.
Посмотрел на Маша и я.
— Может, я вам понадоблюсь? — спросил он. Уезжать ему не хотелось.
— Сейчас едва ли, — ответил Падильо.
Маш кивнул.
— Вы знаете, где меня найти.
— Знаю, — заверил его Падильо.
Маш повернулся и вышел из квартиры. Закрыл дверь, замок едва слышно щелкнул. Я оглядел гостиную. Картины по-прежнему висели по стенам. Некоторые Фредль привезла из Германии, другие купил я, были и такие, что мы выбирали вместе в Нью-Йорке и Вашингтоне. Книги стояли на полках, полностью занимавших одну стену. Не сдвинулась с места и мебель. Лишь торшер оказался на полу. Я встал и направился к маленькому бару в углу.
— Шотландского? — спросил я Падильо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29
Хардман фыркнул.
— Что за дурацкий вопрос?
— Действительно, дурацкий. Могу я воспользоваться вашим телефоном?
Бетти кивнула.
Я набрал номер, подождал, но трубку на другом конце все не снимали. Телефон был кнопочный, поэтому я попробовал еще раз, на случай, что нажал с непривычки не на ту кнопку. Звонил я жене, и, естественно, меня не радовало, что в столь поздний час, без четверти два ночи, ее нет дома. После девяти гудков кряду я положил трубку.
Моя жена работала корреспондентом одной франкфуртской газеты, той самой, что часто печатала обстоятельные передовицы. В Штаты она приехала во второй раз. Я познакомился с ней в Бонне, и она знала, что Падильо раз от разу выполняет поручения не слишком удачливого конкурента ЦРУ. Звали ее Фредль, и до замужества она носила фамилию Арндт. Фрейлейн доктор Фредль Арндт. Докторскую диссертацию по политологии она защитила в университете Бонна, и некоторые из ее нынешних знакомых обращались ко мне «герр доктор Маккоркл», на что я, в общем-то, и не обижался. И после года семейной жизни я очень любил свою жену.
Я набрал номер салуна. Трубку взял Карл.
— Моя жена не звонила?
— Сегодня — нет.
— Как конгрессмен?
— Закрывает заведение кофе и бренди. Выпил уже на двадцать четыре доллара и восемьдесят пять центов и по-прежнему ищет два голоса.
— Может, тебе помочь ему в поисках? Если позвонит моя жена, скажи ей, что я скоро приеду.
— А где вы?
— У приятеля. Не забудь передать Фредль, если она позвонит, что я скоро буду.
— Обязательно передам. До завтра.
— До завтра.
Хардман поднялся, шесть футов и четыре дюйма крепких костей и могучих мышц, на почтительном расстоянии обошел Бетти, словно опасался, что та его укусит, и скрылся на кухне, чтобы вновь наполнить бокалы. Полагаю, в иерархии преступного мира Вашингтона он занимал не последнее место. Командовал покрывшей Вашингтон сетью букмекеров, приносящих немалый доход, имел под рукой многочисленных специалистов, всегда готовых утащить требуемое из лучших магазинов города. Костюмы он носил по триста-четыреста долларов, туфли — за восемьдесят пять и разъезжал по Вашингтону в «кадиллаке» бронзового цвета с откидным верхом, беседуя с друзьями и знакомыми по радиотелефону. Негритянская молодежь смотрела на него, как на Господа Бога, а полиция не очень донимала, ибо он не жадничал и щедро делился добычей с кем положено.
Как это ни странно, я познакомился с ним через Фредль, написавшую большую статью о негритянском обществе Вашингтона, в которой и отметила высокий статус Хардмана. А после того, как статью опубликовали, послала ему экземпляр. Газета была на немецком, но Хардман распорядился перевести ее, а потом прислал в салун пару дюжин роз для моей жены. С той поры он стал завсегдатаем, а в вестибюле расположился один из его букмекеров. Хардману нравилось показывать друзьям перевод статьи, подчеркивая тем самым, что он — знаменитость международного масштаба.
С тремя бокалами в огромной руке он направился сначала к Бетти, обслужил ее, затем принес бокал мне.
— Мой партнер сошел с корабля? — спросил я.
— Так точно.
— С какого именно?
— Приплыл под либерийским флагом из Монровии. «Френсис Джейн». С грузом какао.
— Едва ли Маш приехал в Балтимору за фунтом какао.
— Ну, побольше, чем за фунтом.
— И что произошло?
— Маш поджидал кого-то из пассажиров и прохаживался по тротуару, когда те двое набросились на него. Он и охнуть не успел, как оказался на асфальте, но тут на сцене появился ваш приятель и отвлек их на себя. И дела у него шли неплохо, пока они не достали ножи. Один из них нанес точный удар, но Маш уже вскочил на ноги, врезал ему, и они оба дали деру. Ваш приятель упал, Маш вывернул его карманы и нашел лишь клочок бумаги с вашим адресом. Позвонил мне. Я велел ему поболтаться у пристани еще минут десять, а потом возвращаться в Вашингтон, захватив с собой этого белого парня. Кровь текла из раны и в машине Маша.
— Попросите его прислать мне счет.
— Ерунда, какой еще счет.
— Я понял.
— Маш сейчас приедет. И отвезет вас и вашего приятеля в отель.
— Отлично.
Я встал и вновь прогулялся в спальню. Падильо лежал в той же позе. Я постоял, глядя на него, с дымящейся сигаретой, полупустым бокалом в руке. Он шевельнулся и открыл глаза. Увидел меня, чуть кивнул, обвел взглядом комнату.
— Удобная кровать.
— Хорошо выспался?
— Нормально. Я живой или не совсем?
— Все будет в порядке. Где тебя носило?
Он улыбнулся, облизал губы, вздохнул.
— По странам и континентам.
Хардман и я помогли Падильо одеться. Белую рубашку выстирали, но не погладили. Как и брюки цвета хаки. За ними последовали белые носки, черные ботинки и пиджак из грубого твида.
— Кто твой новый портной? — поинтересовался я.
Падильо оглядел свой наряд.
— Пожалуй, на дипломатический прием в таком виде не пустят.
— Бетти постирала рубашку и брюки в машине, — пояснил Хардман. — Кровь еще не засохла, поэтому легко отошла. Погладить не успела.
— Кто такая Бетти?
— Ты спал в ее постели.
— Поблагодари ее за меня.
— Она в соседней комнате. Ты сделаешь это сам.
— Вы сможете идти? — спросил Хардман.
— В соседней комнате, кроме Бетти, найдется что-нибудь выпить?
— Обязательно.
— Я смогу идти.
И действительно смог, осторожно переставляя ноги. Ботинки я нес следом. В дверях он остановился, оперся о косяк. Затем прошел в гостиную.
— Позвольте поблагодарить вас за то, что уложили в свою постель, Бетти, — улыбнулся он высокой негритянке.
— Всегда рада помочь. Как вы себя чувствуете?
— В голове еще туман, но, я думаю, это от лекарств. Кто меня перевязывал?
— Доктор.
— Он сделал мне укол?
— Да.
— Человек хочет выпить, — вмешался Хардман. — Что вам налить?
— Шотландского, если оно у вас есть.
Хардман щедро плеснул в бокал виски и передал его Падильо.
— Вам, Мак?
— У меня еще есть.
— Маш будет с минуты на минуту. Он отвезет вас в отель.
— Где я остановился? — спросил Падильо.
— В своем «люксе» в «Мэйфлауэр».
— Моем «люксе»?
— Я снял его на твое имя и оплачиваю ежемесячно из твоей доли прибыли. «Люкс» маленький, но уютный. Деньги, пошедшие на оплату, ты сможешь вычесть из суммы, облагаемой подоходным налогом, если тебе придется заполнять налоговую декларацию.
— Как Фредль?
— Мы поженились.
— Тебе повезло.
Хардман посмотрел на часы.
— Маш будет с минуты на минуту, — повторил он.
— Благодарю за помощь вас и Бетти, — Падильо глянул на него, потом на девушку.
Хардман махнул рукой.
— Вы избавили нас от многих хлопот в Балтиморе. С чего вы вступились за Маша?
Падильо покачал головой.
— Вашего приятеля я не заметил. Обошел угол и сразу наткнулся на них. Решил, что они поджидают меня. Тот, кто ткнул меня ножом, знал, как им пользоваться.
— Вы сошли с корабля?
— Какой вас интересует?
— "Френсис Джейн".
— Да, плыл на нем пассажиром.
— Вам не попадался на глаза старичок англичанин, фамилия Лендид, лет пятидесяти — пятидесяти пяти, косоглазый?
— Я его помню.
— Он тоже сошел с корабля?
— Не в Балтиморе. Через четыре дня после выхода из Монровии у него лопнул аппендикс. Его положили в корабельный морозильник.
Хардман нахмурился, потом выругался. От души. Звякнул звонок, и Бетти пошла открывать дверь. В гостиную вошел высокий негр в черном костюме, белой рубашке, темно-бордовом галстуке и солнцезащитных очках, хотя часы показывали половину третьего ночи.
— Привет, Маш, — кивнул я.
Он кивнул в ответ одновременно мне, Бетти и Хардману, направился к Падильо.
— Как вы себя чувствуете? — голос мягкий, произношение четкое.
— Нормально, — ответил Падильо.
— Это Мустафа Али, — Хардман представил вошедшего Падильо. — Он привез вас из Балтиморы. Он — «черный мусульманин», но вы можете звать его Маш. Мы все так его зовем.
— Вы действительно мусульманин? — Падильо пристально смотрел на Маша.
— Да, — с достоинством ответил негр.
Падильо сказал что-то на арабском. Брови Маша удивленно взлетели вверх, но он ответил на том же языке. И на его губах заиграла довольная улыбка.
— На каком языке ты говоришь, Маш? — спросил Хардман.
— На арабском.
— Где это ты выучил арабский?
— А для чего, по-твоему, существуют пластинки? Разве я смогу поехать в Мекку, не зная языка?
— Такого я от тебя не ожидал, — в изумлении покачал головой Хардман.
— А где вы выучили арабский? — спросил Маш Падильо.
— Помог один приятель.
— Вы говорите очень хорошо.
— В последнее время часто им пользовался.
— Нам пора в отель, — напомнил я Падильо.
Тот кивнул и с трудом поднялся.
— Еще раз спасибо за помощь, — поблагодарил он Бетти.
Та промолчала, а Хардман сказал, что заедет завтра на ленч. Поблагодарил Бетти и я, после чего последовал за Падильо к машине Маша. «Бьюику» последней модели с телефоном между передними сиденьями и телевизором «Сони» с экраном в пять дюймов, дабы пассажиры на заднем сиденье не отвлекали водителя.
— По пути в отель я хотел бы заглянуть в свою квартиру. Буквально на минуту.
Маш кивнул, и мы тронулись с места. Падильо долго молчал, глядя в окно.
— Вашингтон изменился, — наконец он разлепил губы. — Куда подевались троллейбусы?
— Их сняли с линии еще в шестьдесят первом, — ответил Маш.
Мы с Фредль жили в одном из новых кирпичных домов, что выросли, как грибы после дождя, к югу от площади Дюпон в том районе, где когда-то стояли трех— и четырехэтажные пансионаты, облюбованные студентами, официантами, мойщиками машин, пенсионерами. Спекулянты недвижимостью сносили эти пансионаты, асфальтировали освободившееся пространство и обзывали его автостоянкой. Когда автостоянок набиралось достаточно много, спекулянты обращались в муниципалитет за займом и строили многоквартирный дом, называли его «Мелани» или «Дафни», в честь жены или любовницы. Ежемесячную плату за квартиру с двумя спальнями в таких домах исчисляли исходя из того, что муж и жена не только занимают высокооплачиваемые должности, но и с успехом играют на бирже.
И никто не задумывался, куда подевались студенты, официанты, мойщики машин и пенсионеры.
Маш поставил машину на полукруглой подъездной дорожке под знаком «Стоянка запрещена», и на лифте мы поднялись на восьмой этаж.
— Фредль обрадуется, увидев тебя, — сказал я Падильо. — Возможно, даже пригласит к обеду.
Я открыл дверь. Гостиную освещал большой торшер, только кто-то свалил его на пол. Я наклонился и поднял его. Заглянул в спальню, хотя и так понимал, что никого там не найду. Когда я вернулся в гостиную, Падильо стоял у музыкального центра с какой-то бумажкой в руке. Маш так и остался у двери.
— Записка, — предположил я.
— Она самая.
— Но не от Фредль.
— Нет. От тех, кто увез ее отсюда.
— Насчет выкупа, — читать записку мне не хотелось.
— В некотором роде.
— И сколько они просят?
Падильо понял, что читать записку я не буду. Положил ее на кофейный столик.
— Деньги их не интересуют. Им нужен я.
Глава 3
Я опустился в свое любимое кресло и уставился на ковер.
Падильо тем временем повернулся к Машу.
— Вы можете ехать. Похоже, мы тут задержимся.
Посмотрел на Маша и я.
— Может, я вам понадоблюсь? — спросил он. Уезжать ему не хотелось.
— Сейчас едва ли, — ответил Падильо.
Маш кивнул.
— Вы знаете, где меня найти.
— Знаю, — заверил его Падильо.
Маш повернулся и вышел из квартиры. Закрыл дверь, замок едва слышно щелкнул. Я оглядел гостиную. Картины по-прежнему висели по стенам. Некоторые Фредль привезла из Германии, другие купил я, были и такие, что мы выбирали вместе в Нью-Йорке и Вашингтоне. Книги стояли на полках, полностью занимавших одну стену. Не сдвинулась с места и мебель. Лишь торшер оказался на полу. Я встал и направился к маленькому бару в углу.
— Шотландского? — спросил я Падильо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29