Его, как и многих, ввела в заблуждение наследственная черта Николая – выглядеть моложе своих лет.
– Извините. Я думал, вы намного моложе. Что вы имеете в виду, говоря, что Кисикава помогал вам?
– Он заботился обо мне, когда моя мать умерла.
– Понятно. Вы англичанин, не так ли?
– Нет.
– Ирландец?
– Нет, капитан. Я работаю в SCAP, переводчиком. Лучше поскорее уйти в сторону от этой неуместной и не имеющей отношения к делу путаницы с его национальностью и гражданством – вернее, с отсутствием таковых.
– И вы собираетесь выступить на суде в качестве свидетеля, так?
– Я хочу помочь генералу чем только смогу. Капитан Томас кивнул и пошарил вокруг в поисках сигареты.
– Сказать по правде, я не думаю, чтобы вы могли чем-нибудь особенно помочь. Сотрудников у нас тут не хватает, и мы по горло завалены работой. Я вынужден сосредоточить всю энергию на тех делах, где есть хоть какой-нибудь шанс добиться успеха. А дело Кисикавы я не отнес бы, пожалуй, к этой категории. Возможно, вам мои слова покажутся бессердечными, но я просто говорю о том, как складывается ситуация, ничего не скрывая.
– Но… Я не могу поверить, что генерал Кисикава преступник! В чем его обвиняют?
– Он считается пленным преступником класса “А” и обвиняется в преступлениях против человечества – что бы там, черт побери, это ни означало.
– Но кто свидетельствует против него? Что говорят обвинители? В чем суть дела?
– Не знаю. Обвинение выдвигают русские, а они не разрешают мне соваться в свои документы; они дадут их мне только накануне суда. Я полагаю, главные моменты обвинения будут группироваться вокруг его деятельности в качестве военного губернатора Шанхая. Их борзописцы уже придумали кличку, которая прилипла к нему, как ярлык: “тигр Шанхая”.
– Тигр… О! Но это безумие! Генерал был простым администратором. При нем в городе снова заработал водопровод… Вода стала поступать в больницы, ожил транспорт, расцвела торговля.
– Во время его правления четыре жителя Шанхая были приговорены к смерти и казнены. Вы знали об этом?
– Нет, но…
– Насколько мне известно, эти четверо, скорее всего, были убийцами, грабителями или насильниками. Я совершенно точно знаю, что за десять лет британского правления среднее число приговоренных к смертной казни за различные серьезные преступления составило четырнадцать целых и шесть десятых от общего населения города. Вы, может быть, думаете, что это сравнение пойдет на пользу вашему генералу. Не забудьте, что люди, которых казнили при Кисикаве, представлены как “народные герои”. Никто не может остаться безнаказанным, уничтожая народных героев. Особенно тот, кто известен как “тигр Шанхая”.
– Его никогда так не называли!
– Так они называют его сейчас.
Капитан Томас откинулся на спинку стула и потер пальцами веки своих глубоко запавших глаз. Затем взъерошил свои песочные волосы, точно стараясь выйти из оцепенения.
– Голову даю на отсечение, они еще сто раз повторят эту кличку на судебном процессе. Мне жаль, что слова мои звучат так пессимистически и я заранее расписываюсь в своем поражении, но дело в том, что Советы роют землю, чтобы выиграть этот процесс. Они уже устроили вокруг него громкую шумиху. Возможно, вы знаете, как они ярились, когда японцам удалось вернуть на родину многих своих соотечественников. Советы держат оставшихся пленных в “лагерях перевоспитания” в Сибири и будут держать до тех пор, пока те до мозга костей не проникнутся “единственно верным учением”; тогда им разрешат вернуться. И потом, этим бравым парням некого больше представить на суд, Кисикава – единственный военный преступник, которого им удалось захватить. Таким образом, все свои ставки они делают на него; для них этот процесс – шанс показать народам всего мира, как усердно они трудятся, очищая землю от японских капиталистов-империалистов для построения нового, социалистического общества. Вы вроде бы считаете, что Кисикава невиновен. Прекрасно, может быть, это и так. Но я могу вас заверить, что он пройдет по делу как военный преступник высшего класса – класса “А”, что означает полную безнадежность его положения, и так оно и есть.
Капитан Томас прикурил одну сигарету от другой и загасил окурок в переполненной пепельнице. Он выдавил из себя невеселый смешок.
– Вы можете представить себе, что было бы с Францией или генералом Патоном, если бы победила противная сторона и учредила суды над военными преступниками. Ч-черт, единственными, кому в таком случае удалось бы спастись, стали бы эти недотепы, жалкие провинциалы, изоляционисты, которые не пускали нас в Лигу Наций. Вполне возможно, из них сделали бы марионеточных правителей и дергали бы их за ниточки точно так же, как мы дергали их противников в Парламенте. Вот так-то, сынок. А теперь мне пора возвращаться к работе. Завтра я защищаю на суде старика, который умирает от рака; он клянется, что всегда делал только одно – выполнял приказы императора – и ничего больше. Но его, вероятно, назовут “леопардом Лузона” или “пумой Паго-Паго”. И знаешь, что я скажу тебе, парень? Судя по тому, что мне о нем известно, он и вправду мог быть “леопардом Лузона”. Впрочем, так оно или нет, не имеет особого значения.
– Могу я, по крайней мере, увидеть генерала? Поговорить с ним?
Капитан Томас уже не смотрел на него; опустив голову, он просматривал дело обвиняемого, которого на следующий день ему предстояло защищать в суде.
– Что?
– Я хочу видеть генерала Кисикаву. Это возможно?
– Тут я ничем не могу вам помочь. Он – пленник русских. Вам нужно обратиться за разрешением к ним.
– Хорошо, а как вам удается с ним встречаться?
– Я еще ни разу его не видел.
– Вы даже не разговаривали с ним?
Капитан Томас мутно посмотрел на назойливого посетителя.
– Суд над Кисикавой состоится только через шесть недель. А “леопарда Лузона” я должен защищать завтра. Иди поговори с русскими, может быть, они смогут что-нибудь сделать.
– С кем я должен там говорить?
– О ч-черт, парень, почем я знаю!
Николай встал.
– Понятно, Спасибо.
Он был уже в дверях, когда услышал слова капитана Томаса:
– Извини, сынок. Мне очень жаль. Правда.
Николай кивнул головой и вышел.
Впоследствии Николай много размышлял о том, как различны, как непохожи друг на друга оказались капитан Томас и его русский аналог, полковник Горбатов. Они оба являлись типичными представителями своих супердержав. Американец был участлив, тороплив, плохо организован, мало осведомлен и, в конечном счете, бесполезен. Русский был подозрителен, недоверчив, безразличен, хитер, но хорошо информирован. Попасть к нему в кабинет стоило Николаю немалых усилий. Сидя на громадном, слишком мягком стуле в его кабинете, юноша добрых пять минут наблюдал, как полковник задумчиво помешивал ложечкой чай. Он возил металлом по дну стакана до тех пор, пока два больших куска сахара не распались на мелкие кусочки и не закружились на дне стакана в пенном водоворотике, лишь затем произнес:
– Вы действительно не хотите чаю?
– Благодарю вас, нет. – Николай предпочитал не тратить зря времени на пустые церемонии.
– Что касается меня, то я большой поклонник этого напитка. После моей смерти, когда какой-нибудь парень будет производить вскрытие, он удивится, увидев мои темные, как сапожная кожа, внутренности.
Горбатов по привычке улыбнулся старой шутке и опустил стакан в подстаканник. Сняв очки в железной оправе, он принялся протирать их, скорее размазывая при этом попавшую на них грязь большим и указательным пальцами. Занимаясь этим нехитрым делом, он из-под полуприкрытых век наблюдал за молодым человеком, сидевшим напротив него. Горбатов был дальнозорок, и без очков он гораздо лучше видел мальчишеское лицо Николая и его встревоженные зеленые глаза.
– Итак, вы говорите, что являетесь другом генерала Кисикавы? И вас беспокоит его судьба? Не так ли?
– Да, полковник. И я хочу помочь ему, если смогу.
– Это понятно. В конце концов, для чего же иначе и существуют друзья?
– В крайнем случае, я хотел хотя бы получить разрешение посетить его в тюрьме.
– Да, без сомнения. Разумеется, я понимаю вас.
Полковник надел очки и отпил глоток чаю.
– Вы прекрасно говорите по-русски, мистер Хел. Почти без акцента. Вы, должно быть, занимались языком весьма усердно.
– Дело не в занятиях. Моя мать была русской.
– Неужели?
– Я никогда не изучал русский специально. Это язык, впитанный мною с молоком матери.
– Ну как же, понимаю, понимаю.
Таков был горбатовский стиль общения с людьми – он перекладывал инициативу в разговоре на собеседника, потихоньку вытягивая из него необходимые сведения; сам же он только постоянно подогревал разговор и подталкивал его в нужном направлении, делая вид, что его не до конца убеждают слова собеседника. Николай поддался на эту нехитрую уловку, он слишком устал, преодолевая бесконечные препятствия, за которыми, как правило, таились тупики, и жаждал узнать хоть что-нибудь о Кисикаве-сан. Юноша открылся больше, чем это необходимо, понимая, что история его звучит не слишком правдоподобно., однако, чем больше он добавлял деталей к своему рассказу, тем менее правдиво он звучал.
– Видите ли, полковник, я еще с колыбели стал говорить на русском, французском, немецком и китайском языках.
– Не очень-то удобно, должно быть, спать в колыбели, вокруг которой царит такое столпотворение.
Николай попробовал усмехнуться, но смешок прозвучал тоненько и неубедительно.
– Вы, конечно же, – продолжал Горбатов, – хорошо говорите и по-английски?
Он перешел на английский язык, и вопрос был задан с легким британским акцентом.
– Да, – ответил Николай по-русски. – И по-японски. Но эти языки мне пришлось учить.
– Имеется в виду, что они не сопутствовали вам с колыбели?
– Имеется в виду именно это. – Николай опять с досадой отметил, как слабо и надломленно прозвучал его голос.
– Понятно. – Полковник откинулся на спинку стула и быстро взглянул на Николая своими узкими, с монгольским разрезом глазами, в которых сверкали веселые искорки.
– Да, – произнес он наконец, – отлично обучен. И обезоруживающе юн. Но при всех ваших колыбельных и постколыбельных языках, мистер Хел, вы ведь американец, не так ли?
– Я работаюна американцев. Я переводчик.
– Но дежурным внизу вы показали американское удостоверение личности.
– Мне выдали это удостоверение на работе.
– Ах, ну конечно. Понимаю. Но, насколько мне помнится, я не спрашивал вас о том, на коговы работаете, – это мы знаем без вас, – я спрашивал, какова ваша национальность. Меня интересует, американец вы или нет?
– Нет, полковник, я не американец.
– В таком случае кто же вы?
– Хм… Думаю, во мне больше японского, чем чего-либо другого.
– О? Надеюсь, вы простите, если я вам замечу, что внешне вы не слишком похожи на японца?
– Моя мать была русской, как я уже говорил вам. А отец – немцем.
– А! Ну, разумеется, это все объясняет. Типично японская родословная.
– Не понимаю, какая разница! При чем здесь моя национальность?
– Абсолютно неважно, понимаете вы что-либо или нет. Прошу вас отвечать на мои вопросы.
Неожиданно холодный тон полковника остудил раздражение Николая. Он глубоко вздохнул.
– Я родился в Шанхае. Сюда приехал во время войны – по рекомендации генерала Кисикавы – друга нашей семьи.
– Ну так что же, гражданином какой страны вы являетесь?
– Никакой.
– Должно быть, довольно неудобно так жить.
– Да, без сомнения. Это затрудняет поиски работы; мне ведь нужно зарабатывать деньги, чтобы жить.
– Ах, ну конечно, я так и думал, мистер Хел. И, встречая такие трудности, вы, разумеется, готовы пойти почти на все, чтобы только не потерять работу и иметь достаточно денег. Я правильно вас понимаю?
– Полковник Горбатов, я не американский агент.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87
– Извините. Я думал, вы намного моложе. Что вы имеете в виду, говоря, что Кисикава помогал вам?
– Он заботился обо мне, когда моя мать умерла.
– Понятно. Вы англичанин, не так ли?
– Нет.
– Ирландец?
– Нет, капитан. Я работаю в SCAP, переводчиком. Лучше поскорее уйти в сторону от этой неуместной и не имеющей отношения к делу путаницы с его национальностью и гражданством – вернее, с отсутствием таковых.
– И вы собираетесь выступить на суде в качестве свидетеля, так?
– Я хочу помочь генералу чем только смогу. Капитан Томас кивнул и пошарил вокруг в поисках сигареты.
– Сказать по правде, я не думаю, чтобы вы могли чем-нибудь особенно помочь. Сотрудников у нас тут не хватает, и мы по горло завалены работой. Я вынужден сосредоточить всю энергию на тех делах, где есть хоть какой-нибудь шанс добиться успеха. А дело Кисикавы я не отнес бы, пожалуй, к этой категории. Возможно, вам мои слова покажутся бессердечными, но я просто говорю о том, как складывается ситуация, ничего не скрывая.
– Но… Я не могу поверить, что генерал Кисикава преступник! В чем его обвиняют?
– Он считается пленным преступником класса “А” и обвиняется в преступлениях против человечества – что бы там, черт побери, это ни означало.
– Но кто свидетельствует против него? Что говорят обвинители? В чем суть дела?
– Не знаю. Обвинение выдвигают русские, а они не разрешают мне соваться в свои документы; они дадут их мне только накануне суда. Я полагаю, главные моменты обвинения будут группироваться вокруг его деятельности в качестве военного губернатора Шанхая. Их борзописцы уже придумали кличку, которая прилипла к нему, как ярлык: “тигр Шанхая”.
– Тигр… О! Но это безумие! Генерал был простым администратором. При нем в городе снова заработал водопровод… Вода стала поступать в больницы, ожил транспорт, расцвела торговля.
– Во время его правления четыре жителя Шанхая были приговорены к смерти и казнены. Вы знали об этом?
– Нет, но…
– Насколько мне известно, эти четверо, скорее всего, были убийцами, грабителями или насильниками. Я совершенно точно знаю, что за десять лет британского правления среднее число приговоренных к смертной казни за различные серьезные преступления составило четырнадцать целых и шесть десятых от общего населения города. Вы, может быть, думаете, что это сравнение пойдет на пользу вашему генералу. Не забудьте, что люди, которых казнили при Кисикаве, представлены как “народные герои”. Никто не может остаться безнаказанным, уничтожая народных героев. Особенно тот, кто известен как “тигр Шанхая”.
– Его никогда так не называли!
– Так они называют его сейчас.
Капитан Томас откинулся на спинку стула и потер пальцами веки своих глубоко запавших глаз. Затем взъерошил свои песочные волосы, точно стараясь выйти из оцепенения.
– Голову даю на отсечение, они еще сто раз повторят эту кличку на судебном процессе. Мне жаль, что слова мои звучат так пессимистически и я заранее расписываюсь в своем поражении, но дело в том, что Советы роют землю, чтобы выиграть этот процесс. Они уже устроили вокруг него громкую шумиху. Возможно, вы знаете, как они ярились, когда японцам удалось вернуть на родину многих своих соотечественников. Советы держат оставшихся пленных в “лагерях перевоспитания” в Сибири и будут держать до тех пор, пока те до мозга костей не проникнутся “единственно верным учением”; тогда им разрешат вернуться. И потом, этим бравым парням некого больше представить на суд, Кисикава – единственный военный преступник, которого им удалось захватить. Таким образом, все свои ставки они делают на него; для них этот процесс – шанс показать народам всего мира, как усердно они трудятся, очищая землю от японских капиталистов-империалистов для построения нового, социалистического общества. Вы вроде бы считаете, что Кисикава невиновен. Прекрасно, может быть, это и так. Но я могу вас заверить, что он пройдет по делу как военный преступник высшего класса – класса “А”, что означает полную безнадежность его положения, и так оно и есть.
Капитан Томас прикурил одну сигарету от другой и загасил окурок в переполненной пепельнице. Он выдавил из себя невеселый смешок.
– Вы можете представить себе, что было бы с Францией или генералом Патоном, если бы победила противная сторона и учредила суды над военными преступниками. Ч-черт, единственными, кому в таком случае удалось бы спастись, стали бы эти недотепы, жалкие провинциалы, изоляционисты, которые не пускали нас в Лигу Наций. Вполне возможно, из них сделали бы марионеточных правителей и дергали бы их за ниточки точно так же, как мы дергали их противников в Парламенте. Вот так-то, сынок. А теперь мне пора возвращаться к работе. Завтра я защищаю на суде старика, который умирает от рака; он клянется, что всегда делал только одно – выполнял приказы императора – и ничего больше. Но его, вероятно, назовут “леопардом Лузона” или “пумой Паго-Паго”. И знаешь, что я скажу тебе, парень? Судя по тому, что мне о нем известно, он и вправду мог быть “леопардом Лузона”. Впрочем, так оно или нет, не имеет особого значения.
– Могу я, по крайней мере, увидеть генерала? Поговорить с ним?
Капитан Томас уже не смотрел на него; опустив голову, он просматривал дело обвиняемого, которого на следующий день ему предстояло защищать в суде.
– Что?
– Я хочу видеть генерала Кисикаву. Это возможно?
– Тут я ничем не могу вам помочь. Он – пленник русских. Вам нужно обратиться за разрешением к ним.
– Хорошо, а как вам удается с ним встречаться?
– Я еще ни разу его не видел.
– Вы даже не разговаривали с ним?
Капитан Томас мутно посмотрел на назойливого посетителя.
– Суд над Кисикавой состоится только через шесть недель. А “леопарда Лузона” я должен защищать завтра. Иди поговори с русскими, может быть, они смогут что-нибудь сделать.
– С кем я должен там говорить?
– О ч-черт, парень, почем я знаю!
Николай встал.
– Понятно, Спасибо.
Он был уже в дверях, когда услышал слова капитана Томаса:
– Извини, сынок. Мне очень жаль. Правда.
Николай кивнул головой и вышел.
Впоследствии Николай много размышлял о том, как различны, как непохожи друг на друга оказались капитан Томас и его русский аналог, полковник Горбатов. Они оба являлись типичными представителями своих супердержав. Американец был участлив, тороплив, плохо организован, мало осведомлен и, в конечном счете, бесполезен. Русский был подозрителен, недоверчив, безразличен, хитер, но хорошо информирован. Попасть к нему в кабинет стоило Николаю немалых усилий. Сидя на громадном, слишком мягком стуле в его кабинете, юноша добрых пять минут наблюдал, как полковник задумчиво помешивал ложечкой чай. Он возил металлом по дну стакана до тех пор, пока два больших куска сахара не распались на мелкие кусочки и не закружились на дне стакана в пенном водоворотике, лишь затем произнес:
– Вы действительно не хотите чаю?
– Благодарю вас, нет. – Николай предпочитал не тратить зря времени на пустые церемонии.
– Что касается меня, то я большой поклонник этого напитка. После моей смерти, когда какой-нибудь парень будет производить вскрытие, он удивится, увидев мои темные, как сапожная кожа, внутренности.
Горбатов по привычке улыбнулся старой шутке и опустил стакан в подстаканник. Сняв очки в железной оправе, он принялся протирать их, скорее размазывая при этом попавшую на них грязь большим и указательным пальцами. Занимаясь этим нехитрым делом, он из-под полуприкрытых век наблюдал за молодым человеком, сидевшим напротив него. Горбатов был дальнозорок, и без очков он гораздо лучше видел мальчишеское лицо Николая и его встревоженные зеленые глаза.
– Итак, вы говорите, что являетесь другом генерала Кисикавы? И вас беспокоит его судьба? Не так ли?
– Да, полковник. И я хочу помочь ему, если смогу.
– Это понятно. В конце концов, для чего же иначе и существуют друзья?
– В крайнем случае, я хотел хотя бы получить разрешение посетить его в тюрьме.
– Да, без сомнения. Разумеется, я понимаю вас.
Полковник надел очки и отпил глоток чаю.
– Вы прекрасно говорите по-русски, мистер Хел. Почти без акцента. Вы, должно быть, занимались языком весьма усердно.
– Дело не в занятиях. Моя мать была русской.
– Неужели?
– Я никогда не изучал русский специально. Это язык, впитанный мною с молоком матери.
– Ну как же, понимаю, понимаю.
Таков был горбатовский стиль общения с людьми – он перекладывал инициативу в разговоре на собеседника, потихоньку вытягивая из него необходимые сведения; сам же он только постоянно подогревал разговор и подталкивал его в нужном направлении, делая вид, что его не до конца убеждают слова собеседника. Николай поддался на эту нехитрую уловку, он слишком устал, преодолевая бесконечные препятствия, за которыми, как правило, таились тупики, и жаждал узнать хоть что-нибудь о Кисикаве-сан. Юноша открылся больше, чем это необходимо, понимая, что история его звучит не слишком правдоподобно., однако, чем больше он добавлял деталей к своему рассказу, тем менее правдиво он звучал.
– Видите ли, полковник, я еще с колыбели стал говорить на русском, французском, немецком и китайском языках.
– Не очень-то удобно, должно быть, спать в колыбели, вокруг которой царит такое столпотворение.
Николай попробовал усмехнуться, но смешок прозвучал тоненько и неубедительно.
– Вы, конечно же, – продолжал Горбатов, – хорошо говорите и по-английски?
Он перешел на английский язык, и вопрос был задан с легким британским акцентом.
– Да, – ответил Николай по-русски. – И по-японски. Но эти языки мне пришлось учить.
– Имеется в виду, что они не сопутствовали вам с колыбели?
– Имеется в виду именно это. – Николай опять с досадой отметил, как слабо и надломленно прозвучал его голос.
– Понятно. – Полковник откинулся на спинку стула и быстро взглянул на Николая своими узкими, с монгольским разрезом глазами, в которых сверкали веселые искорки.
– Да, – произнес он наконец, – отлично обучен. И обезоруживающе юн. Но при всех ваших колыбельных и постколыбельных языках, мистер Хел, вы ведь американец, не так ли?
– Я работаюна американцев. Я переводчик.
– Но дежурным внизу вы показали американское удостоверение личности.
– Мне выдали это удостоверение на работе.
– Ах, ну конечно. Понимаю. Но, насколько мне помнится, я не спрашивал вас о том, на коговы работаете, – это мы знаем без вас, – я спрашивал, какова ваша национальность. Меня интересует, американец вы или нет?
– Нет, полковник, я не американец.
– В таком случае кто же вы?
– Хм… Думаю, во мне больше японского, чем чего-либо другого.
– О? Надеюсь, вы простите, если я вам замечу, что внешне вы не слишком похожи на японца?
– Моя мать была русской, как я уже говорил вам. А отец – немцем.
– А! Ну, разумеется, это все объясняет. Типично японская родословная.
– Не понимаю, какая разница! При чем здесь моя национальность?
– Абсолютно неважно, понимаете вы что-либо или нет. Прошу вас отвечать на мои вопросы.
Неожиданно холодный тон полковника остудил раздражение Николая. Он глубоко вздохнул.
– Я родился в Шанхае. Сюда приехал во время войны – по рекомендации генерала Кисикавы – друга нашей семьи.
– Ну так что же, гражданином какой страны вы являетесь?
– Никакой.
– Должно быть, довольно неудобно так жить.
– Да, без сомнения. Это затрудняет поиски работы; мне ведь нужно зарабатывать деньги, чтобы жить.
– Ах, ну конечно, я так и думал, мистер Хел. И, встречая такие трудности, вы, разумеется, готовы пойти почти на все, чтобы только не потерять работу и иметь достаточно денег. Я правильно вас понимаю?
– Полковник Горбатов, я не американский агент.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87