А можно ли представить себе что-нибудь более несовместимое с сухими и надежными понятиями логики, чем международный политический убийца, отмеченный сиреневой картой, который проводит пять или шесть лет (Боже милостивый! Они даже точно не знают, сколько!), изучая правила какой-то дурацкой игры!
ЯПОНИЯ
Почти пять лет Николай провел в доме Отакэ-сан; он был учеником и в то же время членом семьи. В Отакэ седьмого дана одновременно уживались два человека, две противоречивые личности; во время состязания он был хитер, коварен и чрезвычайно хладнокровен; все знали, что он безжалостно использует промахи противника, его неповоротливый ум, неумение действовать быстро и четко. Однако дома, в своем сумбурном, бестолковом быту, среди безалаберной обширной семьи, включавшей в себя, помимо его жены, отца и трех детей, обычно не меньше шести учеников, Отакэ-сан становился по-отечески заботливым, щедрым на ласку, готовым без конца шутить и дурачиться, к удовольствию своих детей и воспитанников. В доме никогда не было лишних денег, но так как жил Отакэ-сан в маленькой горной деревушке, где не было дорогостоящих развлечений, то никаких проблем не возникало. Когда деньги иссякали, семья жила скромно на оставшуюся небольшую сумму; когда появлялись вновь – тратила их свободно, не задумываясь.
Все дети Отакэ-сан обладали весьма заурядными способностями к го, и уровень их игры был довольно средний. А из учеников только в Николае счастливо соединились те необъяснимые, но необходимые свойства, которые отличают игрока высокого класса: дар мыслить отвлеченно, постигая и рассчитывая абстрактные, потенциальные возможности – свои и соперника; математическое и в то же время поэтическое восприятие действительности, логика в соединении с чувством, в лучах которой безграничный хаос возможных ходов и перемещений как бы кристаллизуется под влиянием интенсивной сосредоточенности в четкие геометрические соцветия; умение безжалостно наносить удары, используя малейшую слабость противника.
Со временем Отакэ-сан открыл в Николае еще одно качество, делавшее его игру столь великолепной и неповторимой. Посреди партии Николай мог вдруг отключиться, погрузившись в короткое, но глубокое забвение, а затем вновь возвращался к игре, отдохнувший и освеженный.
Отакэ-сан был первым человеком, который обнаружил, что Николай – мистик.
Как и большинство мистиков, Николай не подозревал о своем даре и поначалу просто не мог поверить, что другие люди не способны испытывать точно такие же ощущения. Он не представлял себе жизни без этих переключении, но и не особенно жалел тех, кто жил, не зная таких минут, так как смотрел на них как на существа совершенно другого порядка.
Эти способности Николая обнаружились неожиданно. Как-то раз после полудня он играл с Отакэ-сан простую тренировочную партию; это была строгая классическая игра; лишь некоторые тонкие, едва заметные оттенки в ее развитии отличали ее от учебных образцов из книг. На третьем часу игры Николай почувствовал, что врата для него распахнуты и путь к уединенному отдохновению открыт; он дал себе волю, расслабился и перешел в то чистое, удивительное состояние, которое лежало за порогом. Через некоторое время ощущение исчезло, и он вновь склонился над доской, спокойный, отдохнувший, рассеянно размышляя, почему это учитель медлит и не делает вполне очевидный ход. Подняв глаза, он удивился, заметив что взгляд Отакэ-сан устремлен не на доску, а на его лицо.
– Что случилось, учитель? Я допустил ошибку?
Отакэ-сан продолжал внимательно изучать лицо юноши.
– Нет, Никко. Два твоих последних хода нельзя назвать особенно блестящими, но и ошибок в них не было. Однако… как ты можешь играть, если ты грезишь наяву, спишь с открытыми глазами?
– Сплю с открытыми глазами? Но я не сплю не грежу, учитель.
– Разве? Твои глаза смотрели куда-то в пространство, а взгляд был совершенно пуст. Делая ход, ты даже не смотрел на доску. Ты передвигал камни, глядя куда-то вдаль, в сад за окном.
Николай улыбнулся и кивнул головой. Теперь он понял.
– Ах, ну конечно. Я только что вернулся оттуда, где я обычно отдыхаю. Поэтому-то мне и не нужно было смотреть на доску.
– Объясни мне, пожалуйста, почему тебе не нужно было смотреть на доску, Никко.
– Я… а… ну, понимаете, я отдыхал.
Николай видел, что Отакэ-сан не понимает его, и это смущало мальчика, так как он полагал, что такой отдых обычен для всех людей.
Откинувшись на своем сиденье, Отакэ-сан положил под язык еще один мятный леденец, которые он постоянно посасывал, чтобы облегчить боли в желудке, возникшие в результате долгих лет жесткого самоконтроля и напряжения профессиональной игры.
– А теперь скажи мне, что ты имеешь в виду, когда говоришь, что ты отдыхаешь.
– Мне кажется, “отдых” – не совсем подходящее слово для этого состояния, учитель. Но я не знаю понятия, которым можно было бы определить его. Я никогда не слышал, чтобы кто-нибудь говорил об этом. Но вам, должно быть, знакомо это ощущение. Это чувство, точно ты уезжаешь, не трогаясь с места. Это… вы понимаете… это перетекание во все, что тебя окружает и… постижение всех вещей.
Николай пришел в замешательство. Ощущение это было слишком простым и естественным, чтобы его можно было объяснить словами. Все равно, как если бы учитель попросил его объяснить, как он дышит, или рассказать, что такое аромат цветов. Николай нисколько не сомневался: Отакэ-сан прекрасно понимает, что он имеет в виду; в конце концов, ему достаточно вспомнить свои собственные ощущения в подобные минуты. Зачем же он тогда задает такие вопросы?
Нагнувшись вперед, Отакэ-сан тронул мальчика за руку:
– Я знаю, Никко, что тебе трудно выразить это словами. Мне кажется, я немного понимаю твои ощущения – не потому, что и я испытывал что-либо подобное, но потому что я кое-что читал об этом, так как вопрос этот всегда меня интересовал. В книгах это называют мистицизмом.
Николай рассмеялся.
– Мистицизм! Ну что вы, учитель…
– Ты рассказывал кому-нибудь об этой… как ты ее назвал?.. Способности уезжать, не трогаясь с места?
– Нет. Зачем вообще нужно говорить об этом?
– Ты не говорил об этом даже нашему доброму другу Кисикаве-сан?
– Нет, учитель. Мне никогда не приходило в голову. Я и сейчас не понимаю, почему вы задаете мне такие вопросы. Вы смущаете меня. Я чувствую, что мне становится стыдно.
Отакэ-сан сжал его руку.
– Нет, нет. Тебе нечего стыдиться. И нечего бояться. Понимаешь ли, Никко, то, что ты ощущаешь… и то, что ты называешь “отдыхом”… это не совсем обычно. Есть люди – их очень немного, – которые иногда, в очень слабой форме, испытывают подобные ощущения в юности. Это то самое состояние, которого праведники стремятся достигнуть отречением от мирских благ и медитацией, глупцы же для этого прибегают к наркотикам. Во все века и при всех цивилизациях существовали избранные люди, которым удавалось достигнуть этого состояния безмятежного спокойствия и единения с природой (я употребляю эти слова для определения подобных ощущений, поскольку именно так о них говорится в книгах), минуя долгие годы жесткого, изнурительного самоконтроля и отречения от всего земного. По всей видимости, ощущение это приходит к ним просто и естественно. Таких людей называют мистиками. Это не слишком удачное определение, так как оно содержит в себе оттенок чего-то религиозного и магического. Пожалуй, все слова, которые употребляют для того, чтобы описать такое состояние, звучат слишком громко и высокопарно. То, что ты называешь “отдыхом”, другие зовут “экстазом”.
Николай при этом слове смущенно улыбнулся, ему стало неловко. Можно ли простейшую, самую естественную в мире вещь называть мистицизмом, а одно из самых спокойных, безмятежных чувств, какие только можно себе представить, экстазом?
– Тебя смешит это слово, Никко? Но ведь ощущение, которое ты испытываешь, без сомнения, приятно, не правда ли?
– Приятно? Я никогда не думал обэтом так. Оно… необходимо.
– Необходимо?
– Ну да. Как может человек прожить целый день, с утра до ночи, время от времени не отдыхая? Отакэ-сан улыбнулся.
– Некоторым из нас приходится жить именно так – преодолевая множество препятствий, с трудом продвигаясь вперед и не зная подобных минут благословенного отдыха.
– Простите, учитель. Но я не могу представить себе такой жизни. Какой же смысл тогда вообще жить?
Отакэ-сан кивнул. Он читал о том, что мистики обычно не способны понять обычных людей, лишенных этого дара. Ему стало немного не по себе, когда он вспомнил, что, если мистики теряют свой дар – а с большинством из них это рано или поздно случается, – их охватывает панический ужас и они впадают в глубокую депрессию. Некоторые при этом ищут спасения в религии, пытаясь искусственно, с помощью медитации, возродить в себе утраченную способность. Другие даже совершают самоубийства, такой ненужной и бессмысленной кажется им жизнь, лишенная мистических перенесений.
– Никко! Меня всегда глубоко интересовало все, что связано с мистицизмом, поэтому прошу тебя, позволь мне задать тебе несколько вопросов о том, что ты называешь “отдыхом”. В рассказах мистиков о собственных перенесениях, которые мне до сих пор доводилось читать, встречается столько совершенно произвольных терминов, так много различных противоречий, поэтических сравнений и парадоксов! Такое впечатление, что они пытаются описать нечто, слишком сложное для того, чтобы его можно было выразить словами.
– Или слишком простое, сэр.
– Да. Возможно, ты и прав. Слишком простое. Отакэ-сан сильно надавил себе на грудь, чтобы облегчить напряжение, и взял из коробочки еще один мятный леденец.
– Скажи мне, с каких пор появились у тебя эти ощущения?
– Они были всегда.
– С тех пор, как ты был ребенком?
– Всегда.
– Понятно. А сколько времени это состояние обычно продолжается?
– Это не имеет значения, учитель. Там нет времени.
– Что же там есть? Вечность?
– Нет. Там нет ни времени, ни вечности.
Отакэ-сан, улыбаясь, покачал головой:
– Неужели и от тебя мне придется выслушивать все те же расплывчатые термины и поэтические парадоксы?
Николай чувствовал, что именно это раскладывание по полочкам, расчленение неразделимого на мертвые составляющие превращает бесконечно простое понятие в сумбурную путаницу и хаос, но он не знал, как выразить свои ощущения с помощью таких неуклюжих, топорных инструментов, как слова.
Отакэ-сан пришел к нему на помощь:
– Так ты говоришь, что, переходя в это состояние, ты теряешь ощущение времени? И ты не знаешь, как долго оно продолжается?
– Я совершенно точно знаю, сколько времени это длится, сэр. Ведь, уходя, я на самом деле остаюсь здесь. Я – везде, а значит, и там, где мое тело, я с ним. И это совсем не то, что сон наяву. Иногда такой отдых длится минуту или две. А бывает, и несколько часов. Он продолжается ровно столько, сколько необходимо.
– И часто они приходят к тебе… эти минуты отдыха?
– По-разному. Самое большее – два-три раза в день. А иногда они могут исчезнуть на целый месяц. Когда такое случается, я начинаю тосковать по ним, мне их очень недостает. И я боюсь тогда, что они уже никогда не вернутся.
– Скажи мне, ты можешь вызвать у себя такое состояние по собственному желанию, простым напряжением воли?
– Нет. Но я могу перекрыть ему путь, как бы это сказать, заблокировать вход. Нужно вести себя очень осторожно, чтобы они не исчезли навсегда, чтобы минуты эти могли вернуться вновь, когда мне понадобится.
– А как ты можешь перекрыть им путь?
– Поддавшись гневу. Или ненависти.
– Значит, тебе не уйти в это состояние, если тебя душит ненависть?
– Разумеется, это невозможно. Ведь это полностью противоположно ненависти.
– Может быть, это любовь?
– Это не связано с любовью, потому что не касается людей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87