– У него оружие! – рвался из горла крик. Джек навел прицел на грудь красавчика и почти нажал на спусковой крючок. Почти. Но не до конца.
Стреляй!
Нет.
Пирс опустил карабин и вдруг осознал, что плачет. Но он продолжал вести наблюдение. В следующую секунду красавчик выхватил револьвер. Ночь озарили вспышки выстрелов. Прис вновь поднял карабин и в зелени прицела увидел, что толстый лежит на спине и на его отливающей зеленью футболке расплывается темное пятно. В воздухе висела то ли пыль, то ли пороховой дым. Полицейский, спрятавшись за своей машиной, перезаряжал оружие. Красавчик исчез в кукурузе.
«Оставайся на месте! – мысленно кричал Джек. – Вызови подмогу. Он никуда не денется».
Но полицейский, перезарядив револьвер, поднялся. Джек видел, что он тоже ранен и передвигается медленно, тяжело, но с несгибаемой решимостью человека, которого заставляют исполнять долг некие внутренние силы.
– «Оставайся на месте!» – приказывал ему Джек.
Полицейский, движимый упрямством или гордыней, не желал отсиживаться в укрытии. Может, он действительно был одним из тех немногих подлинных героев, для которых долг превыше всего. Одна его рука безжизненно болталась, но он продолжал ползти по обочине грунтовой дороги, медленно переставляя ноги. Мужественный профи, истекающий кровью, воплощение доблести и святого долга.
Полицейский потел в заросли кукурузы, и Джек потерял его из виду. Он положил карабин и стал ждать. Минуты текли. До него донеслось несколько слов, по-прежнему было их трудно разобрать. Потом треск, вспышки выстрелов в кукурузе. И тишина.
Джек ждал. Неожиданно из кукурузы появилась фигура. Кто это был, Джек сначала не смог определить, но потом увидел, что это был полицейский. Теперь он едва передвигал ноги. Он добрался до своей машины, сел боком на водительское кресло, нашарил что-то рукой. Джек увидел, как он поднес к губам рацию, через некоторое время опустил ее, подождал, опять послал вызов. Предпринял третью попытку. Вновь опустил. Потом вдруг встрепенулся, схватил рацию и произнес несколько фраз. Связь была установлена.
Полицейский сидел в машине.
Джек поднял карабин и включил прицел: луч невидимого света выхватил из темноты полицейского.
Он навел перекрестье на его грудь. Полицейский дышал с трудом и будто бы говорил сам с собой.
«Стреляй!» – приказал себе Джек.
«Это же красный», – напомнил он себе, хотя больше уже в это не верил.
«Стреляй!».
Карабин в руках вдруг отяжелел, прицел сбился.
СТРЕЛЯЙ!
Он вновь вскинул карабин, взял в центр перекрестья широкую грудь. Спусковой крючок трепыхнулся, карабин кашлянул сквозь глушитель. Отдачи Джек почти не почувствовал. Он увидел, как тело дернулось и завалилось на бок.
Джек отключил прицел, поставил карабин на предохранитель и перекинул оружие через плечо.
Спуститься с дерева на землю не составило труда, даже с громоздким блоком питания. Джек повернулся и зашагал вниз по холму. Он дошел почти до середины склона, когда услышал вой первой сирены.
Голоса.
Джек очнулся от воспоминаний.
Щелчок: прицел приведен в рабочее состояние.
Они шли, оживленно беседуя. Высокий мужчина и мальчишка, ростом поменьше. Оптический прибор работал отлично. Он видел их отчетливо. Они быстро шагали по лесной тропе, вившейся между двумя невысокими холмами вдоль ручья. Расстояние стремительно сокращалось: семьдесят ярдов, шестьдесят…
Джек большим пальцем перевел защелку предохранителя и стал медленно прицеливаться, беря на мушку высокого, который вырисовывался в прицеле зеленым призрачным силуэтом. Центр перекрестья лег на грудь мишени и будто прирос к ней. Палец вдавился в изгиб спускового крючка.

Глава 38
Они вышли из леса под ослепляющие лучи заходящего солнца. Расс, вырвавшись из зеленой лесной мглы, вздохнул свободнее. Перед ними стояла убогая хижина. Под ее гниющими стенами и в палисаднике пестрели полевые цветы.
– Он наблюдает за нами, – сказал Боб. – Я кожей чувствую его взгляд и только что заметил, как за окном что-то шевельнулось.
На пороге появился старик, уставившийся на пришедших злобными глазками. Неожиданно он нырнул назад и через секунду встречал их уже с ружьем в руках.
– Убирайтесь отсюда! – заорал он. – Ишь театр нашли, черт бы вас побрал. Это частное владение. Так что сваливайте подобру-поздорову, пока не набил вас картечью.
Джед Поузи словно весь состоял из злости – костлявый, беззубый, в мешковатом холщовом комбинезоне, комок сухожилий и ненависти. Оголенные руки испещрены татуировками – свидетельствами тридцати пяти лет тюремного заточения, на худом лице два шрама, но свирепые глаза не слезятся; седые волосы острижены под ежик.
– Убирайтесь, – повторил старик, вскидывая ружье, – или я, видит Бог, повышибаю все ваши чертовы мозги.
– У нас к тебе дело, – заявил Боб.
– С такими, как вы, мистер, я дел не имею. На негров работаете? Держу пари, это проклятые черномазые прислали вас сюда. Проваливайте, или, клянусь Богом, я отправлю вас в ад, как того проклятого негра.
– Мы ни на кого не работаем, – отвечал Боб. – Я – Боб Ли Суэггер, сын Эрла Суэггера, и пришел сюда поговорить о том дне, когда погиб мой отец. Больше мне от тебя ничего не нужно, Джед.
Старик опустил ружье, но агрессивности в нем ничуть не убавилось. Напружинившись, сотрясаясь от злости мелкой дрожью, он смотрел на них исподлобья, словно терьер, готовящийся вцепиться в горло. Его маленькие глазки, превратившиеся в щелки, налились кровью.
– Твой чертов папаша сломал мне челюсть, – взвизгнул Джед. – Вот почему у меня такое безобразное лицо. Из-за твоего сукина родителя я вот уже сорок лет страдаю.
– Если мой отец врезал тебе, значит, было за что, Джед, и я уверен: этот удар ты запомнил на всю жизнь.
Джед отступил на шаг. В его глазках что-то вспыхнуло, подтверждая предположение Боба: да, независимо от того, что происходило после, Джед Поузи прекрасно помнил тот день, когда Эрл Суэггер свернул ему челюсть.
– Что ты хочешь знать? – спросил старик. – Это же было так давно. Джимми Пай убил твоего отца, твой отец убил Джимми Пая и его брата Буба.
– Мне надо кое-что уточнить.
– С какой стати, черт побери, я должен распинаться перед каким-то Суэггером? Нет такого закона, что я должен разговаривать с тобой.
Старик сплюнул в пыль вязкую табачную слюну.
– Закона, может, и нет, – сказал Боб, – но есть кое-что другое. То, что старый козел вроде тебя понимает хорошо. Деньги. Ты уделишь мне час своего времени, я дам тебе двадцать долларов.
– Двадцать долларов! Ты меня за идиота держишь, мистер? Двадцать долларов? Сорок, Суэггер! За сорок долларов я отвечу на все твои вопросы, будь они прокляты.
Расс двинулся вперед, но Боб его остановил.
– Я сказал «двадцать долларов». Значит, двадцать. И ни цента больше. С мерзавцами я не торгуюсь. Пошли, Расс. – Боб повернулся, потянув юношу за собой.
Расс бросил на него ошеломленный взгляд, как бы спрашивая: «Ты что, спятил?», но Боб рванул его за плечо, заставляя следовать за собой к лесу.
– Будь ты проклят, Суэггер. Тридцать долларов.
Боб обернулся.
– Я же сказал, со швалью я не торгуюсь. Бери, что дают, либо я ухожу, и не видать тебе двадцати долларов как своих ушей ни сегодня, ни завтра, ни через сто лет.
– Будь ты проклят, Суэггер.
– Прокляни меня еще раз, плешивый козел, и я тотчас же поднимусь на крыльцо, чтобы завершить работу отца – размозжу вторую половину твоего рыла.
– Покажи бабки.
Боб извлек из кармана бумажник и вытащил из него двадцатидолларовую купюру.
Джед, прищурившись, смотрел на деньги, будто принимал нелегкое решение.
– Давай сюда.
– Если хочется что-то пощупать, щупай свои яйца, дерьмо. А деньги получишь только после того, как я выясню у тебя все, что мне нужно. Не раньше. Как тебе известно, еще ни один Суэггер, ни в этих краях, ни в других, ни разу не нарушил своего слова.
– Когда-нибудь и первый раз бывает, – злобно буркнул Джед. – Ладно, пошли. Только близко ко мне не подходи.
Боб с Рассом поднялись по шатким ступенькам в темное жилище. Представления Расса обычно не соответствовали истинному положению вещей, что его неизменно повергало в изумление, но на этот раз воображение не подвело юношу. Они оказались в большой унылой комнате. С поперечной балки свисали оленьи рога, старая плита залита застывшим жиром столетней давности, в углу вместо кровати – соломенный тюфяк с ворохом грязных одеял. Одна стена представляла собой «зал славы» Джеда: кнопками была пришпилена пожелтевшая от времени передовица из местной газеты под заголовком: «ЖИТЕЛЬ ОКРУГА УБИВАЕТ НЕГРА», навеки связавшая его имя с именем Дэвидсона Фуллера. Смрад нестиранной одежды, зловоние нищеты и одиночества.
– Э… пожалуйста, чашечку «капуцина» без кофеина и горячий шоколад для моего мальчика, – промурлыкал Расс. – И шоколадное печенье.
Беличье личико Джеда исказилось от злости.
– Заткнись, Расс, – осадил юношу Боб. – Сейчас не время умничать.
Старик, не выпуская из рук оружия, сел за застеленный клеенкой стол; Боб устроился напротив. Для Расса за столом места не нашлось, а мараться о постель – юноша содрогнулся – он не согласится ни за какие деньги, поэтому он привалился к стене.
– Расскажи мне про тот день, – повелительно произнес Боб.
Джед вытащил из кармана пачку «Ред Мэна» и, сунув в рот волокнистую плитку табака, заработал языком, укладывая ее справа между щекой и десной. Щека оттопырилась, словно флюс. Старик обнажил в улыбке коричневые десны.
– А там особо нечего рассказывать. Мы с братом Лэмом, да упокоится его душа, спали в вытрезвилке Блу-Ай. Нас разбудили ни свет ни заря, и полицейский Лем, жирная свинья, сказал, что для нас есть работа. Я был такой бухой, что ни черта не соображал. Очухался только когда нас привезли на место. И знаешь что, Суэггер, у меня совсем не было настроения скакать по лесу в поисках какой-то вшивой негры.
– Что произошло? – спросил Боб. – Рассказывай все по порядку.
Джед обвел взглядом комнату, сплюнул в стоявшую на полу забитую мусором банку из-под кофе «Максвелл хаус» и пустился в бессвязное повествование о событиях того далекого дня: о жаре и пыли в лесу, даже так высоко в горах, о том, как они продирались сквозь колючие заросли, о москитах и прочей жужжащей кусачей нечисти, о вонючих собаках и наконец о том, как кашли девушку.
– Черт, – выругался старик. – Ну и раздуло же ее. Как шар налилась. И все дырки наружу. Смотри, не хочу. Сейчас такую ерунду в любом журнале увидишь. А тогда нет, парень. В то время бабские штучки нигде не показывали. Хе-хе. – Он смачно фыркнул, но с рассеянным видом, – очевидно, вспоминал столь позабавившее его зрелище.
Расс заметил, как передернуло Боба, но тот сразу взял себя в руки.
– За что отец тебе вмазал?
– Потому что он был подлая тварь, – ответил Джед, пряча глаза.
– Мой отец был кем угодно, но только не громилой. За что он тебя ударил?
– Я не имел в виду ничего плохого. Просто сказал что-то вроде того, что неплохо бы бесплатно попользоваться разок девчонкой, вот и все. Падла. Разве за это руки распускают? Она же черномазая, и я был прав. Убил ее такой же черномазый. Я тогда так и сказал. Так оно все и вышло. А потом папаша этого черномазого возомнил о себе Бог весть что, ходил, задрав нос, как важный гусь. Вот я его и проучил. Вскрыл ему череп лопатой. Такого огромного удовольствия я в жизни не испытывал, и, клянусь Богом, за это и в тюряге, будь она проклята, не жалко посидеть. А ведь ниггеры пытались убить меня в тюрьме. Вот, смотри.
Джед стянул лямку комбинезона, а вместе с ней и нагрудник. Расс увидел длинный багровый шрам в форме полумесяца, напоминавший безмозглую улыбку клоуна. Шрам тянулся от соска вниз.
Глаза Джеда вспыхнули безумным блеском.
– Негры постарались. Двести тридцать стежков!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73