– Рядовому, который, казалось, смутился, он приказал: – Раздевайтесь!
Молодой солдат расстегнул мундир и передал его сержанту. Потом распахнул рубаху.
От зрелища у Рейчел перехватило дыхание.
Худощавое тело солдата оказалось сплошь покрыто багровыми шрамами и темными, едва зажившими порезами.
– Этот юноша, – объявил сержант, – попал под шрапнель всего полгода назад на Западном фронте. Несмотря на это, ему не терпится вернуться на войну. Не так ли, рядовой?
– Так точно, сержант, – ответил солдат.
– А теперь – кое-что интересное, – сказал сержант.
Из кармана он вынул несколько блестящих маленьких подков и показал их толпе.
– Это магниты, – сказал он. – Смотрите.
Он протянул один из магнитов к телу молодого солдата. Щелк! Он убрал руку, и все увидели, что магнит пристал к плоти солдата. Он проделал то же самое с остальными магнитами – а их было с полдюжины. Молодой солдат вздрагивал от каждого такого прикосновения.
Рейчел Вандерлинден, наблюдая все это, вздрагивала вместе с ним. Металл на коже напомнил ей старинную картину с изображением какого-то мученика.
– Видите? – кричал сержант в мегафон. – Внутри этого отважного юноши – шрапнель. Доктора ее вынули много, но осколки, как яичная скорлупа, все еще остаются в его теле.
Потом он стал резко срывать магниты, не обращая внимания на боль молодого солдата. Потом отдал мундир и сказал:
– Вы свободны.
Рядовой застегнулся и поковылял назад вниз по лестнице. А сержант напористо призывал в мегафон:
– Ну а теперь, если такой молодой парень хочет вернуться и служить своей стране, разумеется, всем вам, годным к военной службе мужчинам, должно быть стыдно сидеть по домам. Давайте же, записывайтесь прямо сейчас!
Когда они сели завтракать следующим утром, Роуленд сказал Рейчел, что он кое-что надумал. Он хочет пойти в армию добровольцем.
Она не удивилась – теперь она хорошо его знала. Но боялась даже подумать о том, что придется жить без него. Потому что с той минуты, как он постучался к ней в дом в Квинсвилле, они почти никогда не расставались, и связь их была глубокой и всепоглощающей.
– Иди, если так нужно, – с трудом вымолвила она. И эти слова прозвучали как ужасное проклятие, наложенное на себя саму.
– Спасибо, Рейчел, – ответил он. И потом добавил, как бы уговаривая: – Может, теперь нам нужно быть откровенными. Позволь мне все тебе рассказать, а? Как считаешь?
Она не рассердилась на него, как в первый раз.
– Нет, – ответила она устало. – Не сейчас. Когда ты вернешься. Расскажи мне все, когда вернешься.
– А если?… – спросил он.
– Замолчи, – перебила она. – Когда ты вернешься. Расскажи мне все, когда вернешься.
Однажды утром три месяца спустя, малыш Томас еще не проснулся, а она стояла у окна и смотрела во двор.
Она не спала совсем и теперь наблюдала наступление рассвета так, будто сама в одиночку воссоздавала этот мир. И вот первые птицы разорвали тишину. Она увидела ярко-красный штрих кардинала и маленькие молнии зябликов у кормушек, которые он повесил на большой ели. Он сказал тогда, глядя на множество птиц в саду, что это похоже на Эдем. Теперь она представляла его в окопах где-то на фронте, он скучает по ней так же, как она скучает по нему. Его отсутствие было для нее сродни смерти, и лишь немного смягчалось надеждой.
Она заметила раннего велосипедиста, подъехавшего ко входу. То был мальчик, развозивший телеграммы.
Не позволяя себе ни о чем думать, она заставила себя спуститься на первый этаж и подойти к двери. Мальчик протянул ей коричневый конверт. Она с предельной осторожностью вскрыла его и прочла леденящие душу слова:
«С ПРИСКОРБИЕМ СООБЩАЕМ…»
– Будет ли ответ? – услышала она голос мальчика.
Рейчел покачала головой. Из Эдема не бывает ответов. На ощупь она вернулась в дом. Она чувствовала себя так, будто от нее отрезали половину. Перед ней разверзлась бездна.
С этого момента она еще долго думала, что дальше не стоит жить.
2
И снова весна, три года спустя. На Кинг-стрит проходил парад, и Рейчел Вандерлинден, на целый день свободная от маленького Томаса, сидела на трибуне вместе с другими женщинами Камберлоо, которые тоже потеряли родных на войне. Они аплодировали каждому оркестру, что останавливался перед ними, играя марши. За оркестрами шли ветераны, солдаты и моряки. Маршировали гордо, их кованые сапоги звенели по мостовой. Потом двигались калеки, их везли на инвалидных колясках. Следом – еще солдаты: одни едва могли передвигаться, другие хрипели после действия иприта, третьи – слепые, с еще забинтованными лицами – шли, опираясь на плечи товарищей. Последняя группа неуклюже проследовала мимо: кто с костылями и палками, а кто сильно хромая.
Один, худой солдат с неестественно пухлым лицом, остановился на мгновение и уставился на Рейчел. Потом снова заковылял с остальными мимо трибун и дальше по улице.
Парад продолжался. Пожилая женщина в черном платке, сидевшая рядом с Рейчел, грустно покачала головой:
– Я потеряла мужа и обоих своих мальчиков, – сказала она. – Может, даже лучше, что они умерли. Говорят, «солдаты попадают прямиком в рай, потому что в аду они уже побывали».
Несмотря на всю твердость характера, Рейчел Вандерлинден это глубоко тронуло, и она не смогла сдержать слез. Женщина обняла ее.
– Ну, ну, ничего, – говорила она. – Ты плачь еще, плачь. От этого полегчает.
После парада Рейчел Вандерлинден пробиралась через толпу на Кинг-стрит. Она шла на встречу со своим другом, Джеремией Веббером, доктором Клинической больницы Камберлоо, в которой она иногда работала добровольной сестрой милосердия.
Они договорились встретиться в «Йорк-Инне» – просторном здании с несколькими барами и маленьким театром-кабаре на втором этаже. Рейчел вошла в фойе. Там, за столом, она увидела мужчину, который продавал резные деревянные поделки. В черной одежде и черной шляпе, и у него была растрепанная седая борода. Рейчел подошла посмотреть на его работы. Они казались довольно традиционными: в основном сценки из сельской жизни, лошади, везущие крытые повозки. Мужчина здесь же их и вырезал, на правый глаз у него был надвинут увеличительный окуляр, как у ювелира, для мелкой работы над телами лошадей и бортами фургонов. А левый глаз весь затек кровью.
Рейчел взяла одну из поделок, чтобы рассмотреть удивительно тонкую работу. Поднесла фигурку поближе к глазам, но тут же быстро положила на место. Потому что лошади и фургоны были покрыты бесконечным орнаментом сплетенных друг с другом крошечных фигурок мужчин и женщин в непристойных позах.
– Представление скоро начнется, – сказал резчик, поднимая на нее взгляд. Его воспаленный глаз смотрел тускло и страдальчески.
Рейчел прошла через фойе и поднялась по лестнице.
Театр, как и все остальные части «Йорка», пропах застоявшимся пивом, а верхний свет, словно бледное солнце, пробивался сквозь облака сигаретного дыма. Места в зале – а их была сотня или около того – занимали в основном ветераны в форме, с ними жены или подруги. Рейчел осмотрелась, но Джеремии Веббера нигде не было видно. Пока она раздумывала, не подождать ли его на улице, свет начал гаснуть и шум затих, поэтому Рейчел не ушла, а стала смотреть.
Занавес поднялся и открыл маленькую сцену – пустую, если не считать вертикального стеклянного цилиндра примерно шести футов в высоту и около фута в диаметре. Рядом стояла деревянная лесенка.
Из-за кулис вышли два артиста. У женщины в длинном синем платье лицо оказалось столь обильно накрашенным, что определить ее возраст или понять, как на самом деле выглядит это лицо, было затруднительно. Светлые волосы она собрала в пучок. Ее ассистентом выступал мужчина с черной бородой, одетый в тюрбан и белый плащ.
Ассистент обошел вокруг стеклянной трубы и театрально постучал по ней костяшками пальцев, как бы демонстрируя ее прочность. Его лицо исказилось, когда он встал сзади и обхватил ее руками. Потом он пригласил человека из зала подойти и проверить. Под аплодисменты друзей на сцену поднялся молодой солдат. Он тоже постучал по трубе и удовлетворился прочностью стекла, из которого она сделана.
Теперь можно было начинать представление.
Женщина скинула на пол синее платье, отчего все на минуту замолчали. На ней остался только розовый купальник, настолько облегающий, что Рейчел она сперва показалась голой. Кое-кто из мужчин в зале засвистел, другие на них зашикали. Ассистент жестом пригласил актрису подойти к трубе. Он крепко схватил деревянную стремянку, чтобы та не качалась. Женщина медленно поднялась и оказалась у самого верха трубы. Положила руки на края с обеих сторон и опустила в трубу сначала одну ногу, за ней другую.
Рейчел, смотревшая очень внимательно, догадалась, что сейчас произойдет, но сочла это почти невозможным.
Все случилось очень быстро. Женщина, все еще держась за край, стала соскальзывать в трубу. Уже к тому моменту, как она спустилась туда до бедер, было трудно сказать, есть ли вообще у нее ноги. Казалось, ее плоть сплавилась в единое целое, будто была слеплена из свечного воска.
В театре наступила полная тишина.
Теперь вниз скользила верхняя часть бедер женщины и ягодицы. Затем, после короткой паузы, все ее тело до плеч погрузилось туда. Актрису на краях трубы поддерживали только локти.
Из-за грима на лице она казалась совершенно безучастной.
Все произошло мгновенно. Актриса подняла, руки над головой и свободно заскользила вниз, пока ее голова, зажатая между руками, не оказалась внутри трубы. Она проскользнула последние дюймы, ее ноги коснулись дна, и только руки торчали наружу, а пальцы шевелились, словно щупальца какого-то морского существа телесного цвета.
Вся труба теперь стала колонной розового мрамора.
Вместе со всей публикой Рейчел зааплодировала. Но хлопки еще не стихли, а уже можно было заметить, что руки и ноги женщины медленно багровеют.
Затем ее ассистент обхватил трубу, как свернутый ковер, и наклонил ее, придерживая плечом. Бесформенная плоть медленно начала вытекать снизу, постепенно заполняя купальник, пока женщина во весь рост не осталась лежать на сцене.
Аплодисменты продолжались и стали еще громче, когда ассистент протянул женщине руку и помог ей встать. Он подал ей синее платье, она его надела, и артисты поклонились публике.
Когда рукоплескания стихли, один из ветеранов, который слишком много выпил, захотел поучаствовать.
– Да это просто фокус! Как вы это делаете? – закричал он.
Женщина откуда-то из последних рядов тут же нашлась, что ответить:
– А ты думаешь, ты как из своей матери вылезал, а? – закричала она.
Еще одна женщина присоединилась к ней:
– Точно! А мужики стоят рядом и смотрят!
Всех это рассмешило, и когда артисты уходили со сцены, аплодисменты стали еще громче.
Рейчел, сидевшая в конце зала, была поражена. Она не понимала, как можно быть такой податливой и при этом оставаться способной дышать.
3
Рейчел Вандерлинден поняла, что уже достаточно прождала Веббера: тот, видимо, задержался в больнице. Она вышла из театра и спускалась по лестнице, когда почти столкнулась с солдатом, несшим в руках кружку пива. Она отошла в сторону, но солдат неожиданно остановился.
– Миссис Вандерлинден? – спросил он, снимая фуражку.
– Да, – ответила она.
Он показался ей смутно знакомым. У него было круглое, вполне доброжелательное лоснящееся лицо, зеленые глаза смотрели проницательно. На вид казалось, ему лет тридцать, но война так состарила этих людей, что трудно определить возраст точно.
– Я сегодня видел вас на параде, – сказал он. – Мне вас показали.
Да-да, теперь она вспомнила. Тот самый солдат, который посмотрел на нее из колонны, проходившей мимо трибун.
– Можно поговорить с вами несколько минут? – спросил он.
Ей стало не по себе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
Молодой солдат расстегнул мундир и передал его сержанту. Потом распахнул рубаху.
От зрелища у Рейчел перехватило дыхание.
Худощавое тело солдата оказалось сплошь покрыто багровыми шрамами и темными, едва зажившими порезами.
– Этот юноша, – объявил сержант, – попал под шрапнель всего полгода назад на Западном фронте. Несмотря на это, ему не терпится вернуться на войну. Не так ли, рядовой?
– Так точно, сержант, – ответил солдат.
– А теперь – кое-что интересное, – сказал сержант.
Из кармана он вынул несколько блестящих маленьких подков и показал их толпе.
– Это магниты, – сказал он. – Смотрите.
Он протянул один из магнитов к телу молодого солдата. Щелк! Он убрал руку, и все увидели, что магнит пристал к плоти солдата. Он проделал то же самое с остальными магнитами – а их было с полдюжины. Молодой солдат вздрагивал от каждого такого прикосновения.
Рейчел Вандерлинден, наблюдая все это, вздрагивала вместе с ним. Металл на коже напомнил ей старинную картину с изображением какого-то мученика.
– Видите? – кричал сержант в мегафон. – Внутри этого отважного юноши – шрапнель. Доктора ее вынули много, но осколки, как яичная скорлупа, все еще остаются в его теле.
Потом он стал резко срывать магниты, не обращая внимания на боль молодого солдата. Потом отдал мундир и сказал:
– Вы свободны.
Рядовой застегнулся и поковылял назад вниз по лестнице. А сержант напористо призывал в мегафон:
– Ну а теперь, если такой молодой парень хочет вернуться и служить своей стране, разумеется, всем вам, годным к военной службе мужчинам, должно быть стыдно сидеть по домам. Давайте же, записывайтесь прямо сейчас!
Когда они сели завтракать следующим утром, Роуленд сказал Рейчел, что он кое-что надумал. Он хочет пойти в армию добровольцем.
Она не удивилась – теперь она хорошо его знала. Но боялась даже подумать о том, что придется жить без него. Потому что с той минуты, как он постучался к ней в дом в Квинсвилле, они почти никогда не расставались, и связь их была глубокой и всепоглощающей.
– Иди, если так нужно, – с трудом вымолвила она. И эти слова прозвучали как ужасное проклятие, наложенное на себя саму.
– Спасибо, Рейчел, – ответил он. И потом добавил, как бы уговаривая: – Может, теперь нам нужно быть откровенными. Позволь мне все тебе рассказать, а? Как считаешь?
Она не рассердилась на него, как в первый раз.
– Нет, – ответила она устало. – Не сейчас. Когда ты вернешься. Расскажи мне все, когда вернешься.
– А если?… – спросил он.
– Замолчи, – перебила она. – Когда ты вернешься. Расскажи мне все, когда вернешься.
Однажды утром три месяца спустя, малыш Томас еще не проснулся, а она стояла у окна и смотрела во двор.
Она не спала совсем и теперь наблюдала наступление рассвета так, будто сама в одиночку воссоздавала этот мир. И вот первые птицы разорвали тишину. Она увидела ярко-красный штрих кардинала и маленькие молнии зябликов у кормушек, которые он повесил на большой ели. Он сказал тогда, глядя на множество птиц в саду, что это похоже на Эдем. Теперь она представляла его в окопах где-то на фронте, он скучает по ней так же, как она скучает по нему. Его отсутствие было для нее сродни смерти, и лишь немного смягчалось надеждой.
Она заметила раннего велосипедиста, подъехавшего ко входу. То был мальчик, развозивший телеграммы.
Не позволяя себе ни о чем думать, она заставила себя спуститься на первый этаж и подойти к двери. Мальчик протянул ей коричневый конверт. Она с предельной осторожностью вскрыла его и прочла леденящие душу слова:
«С ПРИСКОРБИЕМ СООБЩАЕМ…»
– Будет ли ответ? – услышала она голос мальчика.
Рейчел покачала головой. Из Эдема не бывает ответов. На ощупь она вернулась в дом. Она чувствовала себя так, будто от нее отрезали половину. Перед ней разверзлась бездна.
С этого момента она еще долго думала, что дальше не стоит жить.
2
И снова весна, три года спустя. На Кинг-стрит проходил парад, и Рейчел Вандерлинден, на целый день свободная от маленького Томаса, сидела на трибуне вместе с другими женщинами Камберлоо, которые тоже потеряли родных на войне. Они аплодировали каждому оркестру, что останавливался перед ними, играя марши. За оркестрами шли ветераны, солдаты и моряки. Маршировали гордо, их кованые сапоги звенели по мостовой. Потом двигались калеки, их везли на инвалидных колясках. Следом – еще солдаты: одни едва могли передвигаться, другие хрипели после действия иприта, третьи – слепые, с еще забинтованными лицами – шли, опираясь на плечи товарищей. Последняя группа неуклюже проследовала мимо: кто с костылями и палками, а кто сильно хромая.
Один, худой солдат с неестественно пухлым лицом, остановился на мгновение и уставился на Рейчел. Потом снова заковылял с остальными мимо трибун и дальше по улице.
Парад продолжался. Пожилая женщина в черном платке, сидевшая рядом с Рейчел, грустно покачала головой:
– Я потеряла мужа и обоих своих мальчиков, – сказала она. – Может, даже лучше, что они умерли. Говорят, «солдаты попадают прямиком в рай, потому что в аду они уже побывали».
Несмотря на всю твердость характера, Рейчел Вандерлинден это глубоко тронуло, и она не смогла сдержать слез. Женщина обняла ее.
– Ну, ну, ничего, – говорила она. – Ты плачь еще, плачь. От этого полегчает.
После парада Рейчел Вандерлинден пробиралась через толпу на Кинг-стрит. Она шла на встречу со своим другом, Джеремией Веббером, доктором Клинической больницы Камберлоо, в которой она иногда работала добровольной сестрой милосердия.
Они договорились встретиться в «Йорк-Инне» – просторном здании с несколькими барами и маленьким театром-кабаре на втором этаже. Рейчел вошла в фойе. Там, за столом, она увидела мужчину, который продавал резные деревянные поделки. В черной одежде и черной шляпе, и у него была растрепанная седая борода. Рейчел подошла посмотреть на его работы. Они казались довольно традиционными: в основном сценки из сельской жизни, лошади, везущие крытые повозки. Мужчина здесь же их и вырезал, на правый глаз у него был надвинут увеличительный окуляр, как у ювелира, для мелкой работы над телами лошадей и бортами фургонов. А левый глаз весь затек кровью.
Рейчел взяла одну из поделок, чтобы рассмотреть удивительно тонкую работу. Поднесла фигурку поближе к глазам, но тут же быстро положила на место. Потому что лошади и фургоны были покрыты бесконечным орнаментом сплетенных друг с другом крошечных фигурок мужчин и женщин в непристойных позах.
– Представление скоро начнется, – сказал резчик, поднимая на нее взгляд. Его воспаленный глаз смотрел тускло и страдальчески.
Рейчел прошла через фойе и поднялась по лестнице.
Театр, как и все остальные части «Йорка», пропах застоявшимся пивом, а верхний свет, словно бледное солнце, пробивался сквозь облака сигаретного дыма. Места в зале – а их была сотня или около того – занимали в основном ветераны в форме, с ними жены или подруги. Рейчел осмотрелась, но Джеремии Веббера нигде не было видно. Пока она раздумывала, не подождать ли его на улице, свет начал гаснуть и шум затих, поэтому Рейчел не ушла, а стала смотреть.
Занавес поднялся и открыл маленькую сцену – пустую, если не считать вертикального стеклянного цилиндра примерно шести футов в высоту и около фута в диаметре. Рядом стояла деревянная лесенка.
Из-за кулис вышли два артиста. У женщины в длинном синем платье лицо оказалось столь обильно накрашенным, что определить ее возраст или понять, как на самом деле выглядит это лицо, было затруднительно. Светлые волосы она собрала в пучок. Ее ассистентом выступал мужчина с черной бородой, одетый в тюрбан и белый плащ.
Ассистент обошел вокруг стеклянной трубы и театрально постучал по ней костяшками пальцев, как бы демонстрируя ее прочность. Его лицо исказилось, когда он встал сзади и обхватил ее руками. Потом он пригласил человека из зала подойти и проверить. Под аплодисменты друзей на сцену поднялся молодой солдат. Он тоже постучал по трубе и удовлетворился прочностью стекла, из которого она сделана.
Теперь можно было начинать представление.
Женщина скинула на пол синее платье, отчего все на минуту замолчали. На ней остался только розовый купальник, настолько облегающий, что Рейчел она сперва показалась голой. Кое-кто из мужчин в зале засвистел, другие на них зашикали. Ассистент жестом пригласил актрису подойти к трубе. Он крепко схватил деревянную стремянку, чтобы та не качалась. Женщина медленно поднялась и оказалась у самого верха трубы. Положила руки на края с обеих сторон и опустила в трубу сначала одну ногу, за ней другую.
Рейчел, смотревшая очень внимательно, догадалась, что сейчас произойдет, но сочла это почти невозможным.
Все случилось очень быстро. Женщина, все еще держась за край, стала соскальзывать в трубу. Уже к тому моменту, как она спустилась туда до бедер, было трудно сказать, есть ли вообще у нее ноги. Казалось, ее плоть сплавилась в единое целое, будто была слеплена из свечного воска.
В театре наступила полная тишина.
Теперь вниз скользила верхняя часть бедер женщины и ягодицы. Затем, после короткой паузы, все ее тело до плеч погрузилось туда. Актрису на краях трубы поддерживали только локти.
Из-за грима на лице она казалась совершенно безучастной.
Все произошло мгновенно. Актриса подняла, руки над головой и свободно заскользила вниз, пока ее голова, зажатая между руками, не оказалась внутри трубы. Она проскользнула последние дюймы, ее ноги коснулись дна, и только руки торчали наружу, а пальцы шевелились, словно щупальца какого-то морского существа телесного цвета.
Вся труба теперь стала колонной розового мрамора.
Вместе со всей публикой Рейчел зааплодировала. Но хлопки еще не стихли, а уже можно было заметить, что руки и ноги женщины медленно багровеют.
Затем ее ассистент обхватил трубу, как свернутый ковер, и наклонил ее, придерживая плечом. Бесформенная плоть медленно начала вытекать снизу, постепенно заполняя купальник, пока женщина во весь рост не осталась лежать на сцене.
Аплодисменты продолжались и стали еще громче, когда ассистент протянул женщине руку и помог ей встать. Он подал ей синее платье, она его надела, и артисты поклонились публике.
Когда рукоплескания стихли, один из ветеранов, который слишком много выпил, захотел поучаствовать.
– Да это просто фокус! Как вы это делаете? – закричал он.
Женщина откуда-то из последних рядов тут же нашлась, что ответить:
– А ты думаешь, ты как из своей матери вылезал, а? – закричала она.
Еще одна женщина присоединилась к ней:
– Точно! А мужики стоят рядом и смотрят!
Всех это рассмешило, и когда артисты уходили со сцены, аплодисменты стали еще громче.
Рейчел, сидевшая в конце зала, была поражена. Она не понимала, как можно быть такой податливой и при этом оставаться способной дышать.
3
Рейчел Вандерлинден поняла, что уже достаточно прождала Веббера: тот, видимо, задержался в больнице. Она вышла из театра и спускалась по лестнице, когда почти столкнулась с солдатом, несшим в руках кружку пива. Она отошла в сторону, но солдат неожиданно остановился.
– Миссис Вандерлинден? – спросил он, снимая фуражку.
– Да, – ответила она.
Он показался ей смутно знакомым. У него было круглое, вполне доброжелательное лоснящееся лицо, зеленые глаза смотрели проницательно. На вид казалось, ему лет тридцать, но война так состарила этих людей, что трудно определить возраст точно.
– Я сегодня видел вас на параде, – сказал он. – Мне вас показали.
Да-да, теперь она вспомнила. Тот самый солдат, который посмотрел на нее из колонны, проходившей мимо трибун.
– Можно поговорить с вами несколько минут? – спросил он.
Ей стало не по себе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39