Открыв рот, она глядела на солнце сквозь переплетающиеся ветви куста и на медленно двигавшуюся рядом тень.
Над ней нависли ветви, но сквозь них проникало так много света! Наверное, он ее увидит, должно быть... Тень двинулась дальше, замерла, заслонив солнце. Она дергалась и покачивалась, повторяя движения оглядывавшегося кругом Фрэнка. Опершись руками в бока и тяжело пыхтя, он прислушивался к другим звукам. Солнце проникало в образуемые руками дыры.
Тень переместилась на несколько шагов, снова остановилась. Куда он подался? В спину и ягодицы впивались сломанные ветки и что-то твердое и большое, похоже, камень. Ноги онемели, как и находившаяся в ледяной воде рука. По сторонам косо свисали ветви.
Закусив зубами волосы, боясь наделать шума, она повернула голову. Глаза слезились – долго смотрела на солнце. Увидела белую кисть руки, опущенную в мелкий, медленно текущий ручей. Оказалось, она лежала на склоне, глядя вниз, н а руку. Способность ориентироваться, словно важное открытие. Она пошевелила пальцами в прозрачной воде, почти ощущая гладкую скользкую поверхность мелких камешков. Другая рука, грязная, в крови, вытянулась вдоль тела. Она поднесла ее к лицу и легкими осторожными движениями вынула изо рта волосы. Опершись на руку, к которой вернулась чувствительность, очень-очень медленно повернулась на бок. В ручье шевельнулась тень – ее собственная! Поглядела на ноги, укрытые листьями и тенью.
Ее затошнило...
Задыхаясь и глотая слюну, зажимая рот холодной, как лед, рукой, она глядела на собственное отражение в воде – бледное колышущееся пятно, обрамленное распущенными волосами.
Тошнота постепенно утихла. Она приподнялась и, опершись руками, наклонилась на коленях над водой. Потом, прислушиваясь к треску кустарника, определила, что мужчина в тридцати-сорока ярдах от нее, и, аккуратно откинув волосы, провела по щекам руками, одной холодной, другой грязной. Болело колено. Глянула вниз. Оказалось, она опиралась на большой камень г острыми краями. Приподняв колено, взяла камень в руки, потом выползла из-под куста.
На склон, но которому она катилась, косо падали широкие полосы солнечного света. Прищурившись, она наклонялась и крутила головой, но не могла разглядеть мужчину, хотя и слышала, как он, вполголоса ругаясь и бормоча, раздвигает кусты и ветки, разгребает ногами сгнившие листья и хвою. Обошла куст, спрятавшись на противоположной от шума стороне...
...Он появился из тени, отбрасываемой высокой сосной. В темной пиджачной тройке, в прилипших к ногам мокрых брюках, словно выброшенный на берег директор компании. Солнечный луч блеснул на пистолете в его руке. Кэтрин показалось, что она слышит шум машины. Второй человек вернется, как только спрячет «линкольн». Тогда время будет на их стороне...
...Вдали, близ озера, в окнах между деревьями поднимался дым. Вода и солнечный свет приобрели желтовато-оранжевый оттенок. Тот, второй, поджег дом, уничтожая улики и тело Блейка. Темно-серый дым поднимался столбом в безветренном воздухе над отдаленными деревьями. Тот, кого звали Фрэнком, обернулся, чтобы посмотреть, и, видно, остался доволен.
Бормоча себе под нос, он снова двинулся в сторону куста, более тщательно разглядывая землю.
– О'кей, детка... все равно найду... можешь быть уверена. – Он как бы преобразился – расслабился, обрел уверенность. Разглядев на склоне след от ее падения, двинулся по нему в сторону куста, который теперь, когда она, сжавшись, присела позади него, казался таким маленьким и жидким. Если пошевелится, ее увидят. Кругом зеленые, золотые, коричневые пятна, а она в черно-белом – как не разглядеть. – О'кей, крошка, ступай к папочке; да ну, детка, у папочки что-то для тебя есть. – Губы растянулись в ухмылке. Спускался осторожно, ступая боком, словно на ногах лыжи.
Она еще больше сжалась, став еще более уязвимой. Фрэнк был в пятнадцати, десяти, семи ярдах от нее, спустился к ручью, подошел к кусту... остановился рядом, ухмыляясь, будто впервые увидел куст. До нее доносился запах пожара. Видно, и до него. Он с довольным видом принюхивался. Пистолет в руке, у бедра. Скорчил гримасу при виде ручья, где он вымочил ботинки и брюки. Все ее тело сковало, словно плотно обхватили сильные руки. Он двигался уверенно, ухмыляясь, хлюпая водой в ботинках и хрустя опавшей хвоей.
– Иди к папочке, детка. Ну давай же, крошка...
Она почти вскрикнула, подумала, что действительно вскрикнула, но это был другой звук, раздавшийся позади нее. В деревьях что-то мелькнуло и пискнуло. Это привлекло его внимание и он двинулся туда, почти коснувшись ее. Краем глаза увидел что-то белевшее – это было ее лицо – и обернулся, беспечно и чутко в один и тот же момент...
Она вскочила на ноги – блестящий металл в его руке поднимался, на лицо вернулась ухмылка. Он стремительно шагнул в ее сторону, потянулся к ней левой рукой...
Медленно, казалось, слишком медленно она занесла правую руку и опустила ему на голову зажатый в ней тяжелый, острый камень. В широко раскрытых глазах удивление, потом боль. Сразу постаревшее и посеревшее лицо залило алой кровью из глубокой раны на виске. Правая рука бесстыдно скользнула по ее бедру, потом ухватилась за колено. На поднятом кверху лице – укор, осуждение. Но он вряд ли видел ее. Раздался звериный крик. Она ударила по лицу, испытывая отвращение при виде этого немого изумленного взгляда, потом дважды по затылку, когда голова упала на грудь. Вцепившаяся в колено рука разжалась. Черный костюм лежал без движения. К белой рубашке будто пришили красный воротник. Она бросила камень рядом с убитым. Поняв, что он мертв, пронзительно закричала.
Потом, вымочив ноги, перешла через ручей, продолжая вскрикивать, будто намеренно привлекая второго убийцу. Побрела, спотыкаясь, потом, наклонив голову, словно ее преследовала туча кусающих насекомых, побежала. Перестала кричать – не хватало воздуху.
Понемногу сквозь тонкие намокшие подошвы стала ощущать твердую до боли землю; почувствовала, что по боку ритмично колотится забытая было сумочка.
* * *
Обри в испуге проснулся – нет, лишь пришел в себя, потому что только дремал. Подняв на лоб очки, долго и сильно тер глаза. В полудреме ему виделась мать – довольно необычно. Может быть, подтолкнули мысли о Кэтрин или воспоминания о похоронах Алана? Мать на больничной койке, со слабой теплой улыбкой, такой привычной и желанной в последние годы ее жизни. «Воспоминания, Кеннет... воспоминания». Он потрепал ее по руке, поцеловал в лоб – желтый, но не такой уж морщинистый – и ушел. Больше он ее не видел, а теперь вздрагивал – тревога и беспокойство о Кэтрин перемешивались с тихим отчаянием, которое он испытывал после смерти матери. Тогда, как и теперь, в случае с Кэтрин, он был в положении беспомощного наблюдателя.
Снова стал набирать номер телефона, зная, что Блейка можно убрать оттуда только силой. Телефон не отвечал. Или разъединили, или сломался. «Звоните, пожалуйста, всего доброго», – отвечала телефонистка.
Сдерживая нетерпение, посмотрел на часы. Одиннадцать. Он уже позвонил Шелли, с трудом скрывая панику. Тот обещал проверить, но пока еще не звонил. В Лондоне было шесть, Шелли собирался уходить домой.
Теперь пешаварская ночь в окне меньше пестрела неоновыми и натриевыми огнями реклам. Роз едет на такси в лагерь. Обри взглянул на кровать. Новые джинсы, чистая рубашка, кожаный пиджак лежали в ожидании, когда приедет Хайд, примет душ и побреется. В подземном гараже отеля его ждала взятая напрокат машина. К утру Роз и Хайд будут уже на пути в Равалпинди.
Провал в мыслях.
Все размышления о Роз и даже о Хайде растаяли, как тени. Даже чувство вины не могло удержать внимание на аккуратно сложенной одежде или на окне, за которым светился Пешавар. Его оглушило, отодвинув все в сторону, острое предчувствие опасности, настигшей Кэтрин. Зазвонил телефон. Трясущейся рукой он схватил трубку.
– Да? – Это был Шелли. – Ради Бога, Питер, что там случилось? – За окном, словно в запотевшем зеркале, все расплылось.
– Я... боюсь, дела неважные, Кеннет. Кто-то... позвонил местному шерифу, сообщил, что дом горит. – Обри поперхнулся. Казалось, мысли улетели далеко от его согнувшегося в кресле маленького тела, грудью упавшего на письменный стол. – Кеннет?
– Да, – пересилил он себя.
– В доме обнаружено тело Блейка, обгоревшее, но, без сомнения, его... а вот... второго тела не было, Кеннет.
– Значит, они до нее добрались! – воскликнул он, дрожа всем телом. Свободная рука слабо шарила по столу, словно пытаясь взять монету с гладкого стекла. Его тошнило и знобило.
– Этого мы не знаем, Кеннет! Погоди, я посылаю человека из Лос-Анджелеса... он уже в пути. Ему положено быть там – Блейк был одним из наших...
– Отыщи ее. Питер, во что бы то ни стало... найди ее, пожалуйста!
– Хорошо. Шериф утверждает, что это несчастный случай, но этого не может быть. Наш человек будет там примерно через час. Гидросамолетом. Сообщит, как только...
– Хорошо.
– Кеннет, а у вас все готово? Я все устроил. Могут отправиться в «Пинди» в любое время... как он, в порядке?
– Думаю, что да, – вяло ответил Обри.
– Тогда пошевеливайтесь, Кеннет. Как можно быстрее.
– А что? Почему?
– В «Сенчури-хауз» то и дело, будто в забегаловку, снуют наши двоюродные братцы. И что бы они ни просили, им дают. Интересуются Патриком, спрашивают, где ты и с какой целью. Слушай дальше, в Равалпинди у нас молодой парень, зовут Рамсеем. Он встретит их на дороге за городом, просигналит фарами, словом, понятно. Но пусть уезжают как можно скорее... и сам возвращайся, как только позволят дела. Здесь хотят знать, что ты замышляешь.
– Хорошо, – вздохнул Обри. Он поглядел на сложенную кучкой одежду Хайда, словно это он сам оставил ее на берегу и утопился. Тела Кэтрин не нашли, Блейк сгорел. – Хорошо...
– Позвони, когда они выедут.
– Хорошо.
В полном изнеможении он положил трубку, в которой раздавались пожелания удачи. Тело обмякло, словно лишилось костей. Он не сомневался, что она погибла; не видел другой возможности. Убив Блейка, забрали ее с собой. Больше он о ней не услышит. Машинально взглянул на часы. Четверть двенадцатого.
Он должен что-то сделать, но никак не мог вспомнить что. Безнадежно посмотрел в большое пустое окно. В стекло врывались огни Пешавара. Почему же все-таки он посмотрел на часы, почему?
Схватил трость, вскочил на ноги, спотыкаясь от бессилия и спешки. Проверил, есть ли ключи от его номера и номера Роз и, не попадая в рукава, натянул пальто. Он же был их прикрытием, должен отвлечь внимание, когда они вернутся, а он опаздывал! Схватил шляпу, хлопнул дверью и, тяжело дыша, помчался к лифтам. Кэтрин оставалась в памяти холодной, лишающей спокойствия тенью, но теперь его толкали страх за Хайда и Роз и чувство неисполненного долга. Он опаздывал, дьявольски опаздывал!.. Господи Боже, он скакал как кролик, ежесекундно глядя на часы! У одной из закрытых дверей стоял поднос с остатками ужина, у другой выставлены ботинки; ноздри наполнял запах ворсистого ковра. Подбежав к лифтам, нажал кнопку. Закружилась голова, затошнило, подкашивались ноги. Он тяжело оперся на хрупкий шаткий столик с высокой цветочной вазой, расплескав воду. Словно отражая его состояние, мелко задрожали цветы. Плавно раскрылись двери лифта. Спускаясь в лифте, он не находил места от волнения, нетерпеливо притопывая ногами. По рукам пробежал озноб. Раздражало щелканье зубных протезов, напоминая о возрасте и беззащитности.
Осторожно ступая по скользкому мраморному полу вестибюля, демонстративно натягивая перчатки, Обри с важным видом огляделся вокруг. В коктейль-баре бренчало пианино, звучали так не свойственные тому Пакистану, что за окном, ритмы и звуки Бродвея. Теперь, вырвавшись из тесного лифта, он был в состоянии сосредоточить внимание на Хайде, испытывая при этом мрачную вынужденную решимость.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75
Над ней нависли ветви, но сквозь них проникало так много света! Наверное, он ее увидит, должно быть... Тень двинулась дальше, замерла, заслонив солнце. Она дергалась и покачивалась, повторяя движения оглядывавшегося кругом Фрэнка. Опершись руками в бока и тяжело пыхтя, он прислушивался к другим звукам. Солнце проникало в образуемые руками дыры.
Тень переместилась на несколько шагов, снова остановилась. Куда он подался? В спину и ягодицы впивались сломанные ветки и что-то твердое и большое, похоже, камень. Ноги онемели, как и находившаяся в ледяной воде рука. По сторонам косо свисали ветви.
Закусив зубами волосы, боясь наделать шума, она повернула голову. Глаза слезились – долго смотрела на солнце. Увидела белую кисть руки, опущенную в мелкий, медленно текущий ручей. Оказалось, она лежала на склоне, глядя вниз, н а руку. Способность ориентироваться, словно важное открытие. Она пошевелила пальцами в прозрачной воде, почти ощущая гладкую скользкую поверхность мелких камешков. Другая рука, грязная, в крови, вытянулась вдоль тела. Она поднесла ее к лицу и легкими осторожными движениями вынула изо рта волосы. Опершись на руку, к которой вернулась чувствительность, очень-очень медленно повернулась на бок. В ручье шевельнулась тень – ее собственная! Поглядела на ноги, укрытые листьями и тенью.
Ее затошнило...
Задыхаясь и глотая слюну, зажимая рот холодной, как лед, рукой, она глядела на собственное отражение в воде – бледное колышущееся пятно, обрамленное распущенными волосами.
Тошнота постепенно утихла. Она приподнялась и, опершись руками, наклонилась на коленях над водой. Потом, прислушиваясь к треску кустарника, определила, что мужчина в тридцати-сорока ярдах от нее, и, аккуратно откинув волосы, провела по щекам руками, одной холодной, другой грязной. Болело колено. Глянула вниз. Оказалось, она опиралась на большой камень г острыми краями. Приподняв колено, взяла камень в руки, потом выползла из-под куста.
На склон, но которому она катилась, косо падали широкие полосы солнечного света. Прищурившись, она наклонялась и крутила головой, но не могла разглядеть мужчину, хотя и слышала, как он, вполголоса ругаясь и бормоча, раздвигает кусты и ветки, разгребает ногами сгнившие листья и хвою. Обошла куст, спрятавшись на противоположной от шума стороне...
...Он появился из тени, отбрасываемой высокой сосной. В темной пиджачной тройке, в прилипших к ногам мокрых брюках, словно выброшенный на берег директор компании. Солнечный луч блеснул на пистолете в его руке. Кэтрин показалось, что она слышит шум машины. Второй человек вернется, как только спрячет «линкольн». Тогда время будет на их стороне...
...Вдали, близ озера, в окнах между деревьями поднимался дым. Вода и солнечный свет приобрели желтовато-оранжевый оттенок. Тот, второй, поджег дом, уничтожая улики и тело Блейка. Темно-серый дым поднимался столбом в безветренном воздухе над отдаленными деревьями. Тот, кого звали Фрэнком, обернулся, чтобы посмотреть, и, видно, остался доволен.
Бормоча себе под нос, он снова двинулся в сторону куста, более тщательно разглядывая землю.
– О'кей, детка... все равно найду... можешь быть уверена. – Он как бы преобразился – расслабился, обрел уверенность. Разглядев на склоне след от ее падения, двинулся по нему в сторону куста, который теперь, когда она, сжавшись, присела позади него, казался таким маленьким и жидким. Если пошевелится, ее увидят. Кругом зеленые, золотые, коричневые пятна, а она в черно-белом – как не разглядеть. – О'кей, крошка, ступай к папочке; да ну, детка, у папочки что-то для тебя есть. – Губы растянулись в ухмылке. Спускался осторожно, ступая боком, словно на ногах лыжи.
Она еще больше сжалась, став еще более уязвимой. Фрэнк был в пятнадцати, десяти, семи ярдах от нее, спустился к ручью, подошел к кусту... остановился рядом, ухмыляясь, будто впервые увидел куст. До нее доносился запах пожара. Видно, и до него. Он с довольным видом принюхивался. Пистолет в руке, у бедра. Скорчил гримасу при виде ручья, где он вымочил ботинки и брюки. Все ее тело сковало, словно плотно обхватили сильные руки. Он двигался уверенно, ухмыляясь, хлюпая водой в ботинках и хрустя опавшей хвоей.
– Иди к папочке, детка. Ну давай же, крошка...
Она почти вскрикнула, подумала, что действительно вскрикнула, но это был другой звук, раздавшийся позади нее. В деревьях что-то мелькнуло и пискнуло. Это привлекло его внимание и он двинулся туда, почти коснувшись ее. Краем глаза увидел что-то белевшее – это было ее лицо – и обернулся, беспечно и чутко в один и тот же момент...
Она вскочила на ноги – блестящий металл в его руке поднимался, на лицо вернулась ухмылка. Он стремительно шагнул в ее сторону, потянулся к ней левой рукой...
Медленно, казалось, слишком медленно она занесла правую руку и опустила ему на голову зажатый в ней тяжелый, острый камень. В широко раскрытых глазах удивление, потом боль. Сразу постаревшее и посеревшее лицо залило алой кровью из глубокой раны на виске. Правая рука бесстыдно скользнула по ее бедру, потом ухватилась за колено. На поднятом кверху лице – укор, осуждение. Но он вряд ли видел ее. Раздался звериный крик. Она ударила по лицу, испытывая отвращение при виде этого немого изумленного взгляда, потом дважды по затылку, когда голова упала на грудь. Вцепившаяся в колено рука разжалась. Черный костюм лежал без движения. К белой рубашке будто пришили красный воротник. Она бросила камень рядом с убитым. Поняв, что он мертв, пронзительно закричала.
Потом, вымочив ноги, перешла через ручей, продолжая вскрикивать, будто намеренно привлекая второго убийцу. Побрела, спотыкаясь, потом, наклонив голову, словно ее преследовала туча кусающих насекомых, побежала. Перестала кричать – не хватало воздуху.
Понемногу сквозь тонкие намокшие подошвы стала ощущать твердую до боли землю; почувствовала, что по боку ритмично колотится забытая было сумочка.
* * *
Обри в испуге проснулся – нет, лишь пришел в себя, потому что только дремал. Подняв на лоб очки, долго и сильно тер глаза. В полудреме ему виделась мать – довольно необычно. Может быть, подтолкнули мысли о Кэтрин или воспоминания о похоронах Алана? Мать на больничной койке, со слабой теплой улыбкой, такой привычной и желанной в последние годы ее жизни. «Воспоминания, Кеннет... воспоминания». Он потрепал ее по руке, поцеловал в лоб – желтый, но не такой уж морщинистый – и ушел. Больше он ее не видел, а теперь вздрагивал – тревога и беспокойство о Кэтрин перемешивались с тихим отчаянием, которое он испытывал после смерти матери. Тогда, как и теперь, в случае с Кэтрин, он был в положении беспомощного наблюдателя.
Снова стал набирать номер телефона, зная, что Блейка можно убрать оттуда только силой. Телефон не отвечал. Или разъединили, или сломался. «Звоните, пожалуйста, всего доброго», – отвечала телефонистка.
Сдерживая нетерпение, посмотрел на часы. Одиннадцать. Он уже позвонил Шелли, с трудом скрывая панику. Тот обещал проверить, но пока еще не звонил. В Лондоне было шесть, Шелли собирался уходить домой.
Теперь пешаварская ночь в окне меньше пестрела неоновыми и натриевыми огнями реклам. Роз едет на такси в лагерь. Обри взглянул на кровать. Новые джинсы, чистая рубашка, кожаный пиджак лежали в ожидании, когда приедет Хайд, примет душ и побреется. В подземном гараже отеля его ждала взятая напрокат машина. К утру Роз и Хайд будут уже на пути в Равалпинди.
Провал в мыслях.
Все размышления о Роз и даже о Хайде растаяли, как тени. Даже чувство вины не могло удержать внимание на аккуратно сложенной одежде или на окне, за которым светился Пешавар. Его оглушило, отодвинув все в сторону, острое предчувствие опасности, настигшей Кэтрин. Зазвонил телефон. Трясущейся рукой он схватил трубку.
– Да? – Это был Шелли. – Ради Бога, Питер, что там случилось? – За окном, словно в запотевшем зеркале, все расплылось.
– Я... боюсь, дела неважные, Кеннет. Кто-то... позвонил местному шерифу, сообщил, что дом горит. – Обри поперхнулся. Казалось, мысли улетели далеко от его согнувшегося в кресле маленького тела, грудью упавшего на письменный стол. – Кеннет?
– Да, – пересилил он себя.
– В доме обнаружено тело Блейка, обгоревшее, но, без сомнения, его... а вот... второго тела не было, Кеннет.
– Значит, они до нее добрались! – воскликнул он, дрожа всем телом. Свободная рука слабо шарила по столу, словно пытаясь взять монету с гладкого стекла. Его тошнило и знобило.
– Этого мы не знаем, Кеннет! Погоди, я посылаю человека из Лос-Анджелеса... он уже в пути. Ему положено быть там – Блейк был одним из наших...
– Отыщи ее. Питер, во что бы то ни стало... найди ее, пожалуйста!
– Хорошо. Шериф утверждает, что это несчастный случай, но этого не может быть. Наш человек будет там примерно через час. Гидросамолетом. Сообщит, как только...
– Хорошо.
– Кеннет, а у вас все готово? Я все устроил. Могут отправиться в «Пинди» в любое время... как он, в порядке?
– Думаю, что да, – вяло ответил Обри.
– Тогда пошевеливайтесь, Кеннет. Как можно быстрее.
– А что? Почему?
– В «Сенчури-хауз» то и дело, будто в забегаловку, снуют наши двоюродные братцы. И что бы они ни просили, им дают. Интересуются Патриком, спрашивают, где ты и с какой целью. Слушай дальше, в Равалпинди у нас молодой парень, зовут Рамсеем. Он встретит их на дороге за городом, просигналит фарами, словом, понятно. Но пусть уезжают как можно скорее... и сам возвращайся, как только позволят дела. Здесь хотят знать, что ты замышляешь.
– Хорошо, – вздохнул Обри. Он поглядел на сложенную кучкой одежду Хайда, словно это он сам оставил ее на берегу и утопился. Тела Кэтрин не нашли, Блейк сгорел. – Хорошо...
– Позвони, когда они выедут.
– Хорошо.
В полном изнеможении он положил трубку, в которой раздавались пожелания удачи. Тело обмякло, словно лишилось костей. Он не сомневался, что она погибла; не видел другой возможности. Убив Блейка, забрали ее с собой. Больше он о ней не услышит. Машинально взглянул на часы. Четверть двенадцатого.
Он должен что-то сделать, но никак не мог вспомнить что. Безнадежно посмотрел в большое пустое окно. В стекло врывались огни Пешавара. Почему же все-таки он посмотрел на часы, почему?
Схватил трость, вскочил на ноги, спотыкаясь от бессилия и спешки. Проверил, есть ли ключи от его номера и номера Роз и, не попадая в рукава, натянул пальто. Он же был их прикрытием, должен отвлечь внимание, когда они вернутся, а он опаздывал! Схватил шляпу, хлопнул дверью и, тяжело дыша, помчался к лифтам. Кэтрин оставалась в памяти холодной, лишающей спокойствия тенью, но теперь его толкали страх за Хайда и Роз и чувство неисполненного долга. Он опаздывал, дьявольски опаздывал!.. Господи Боже, он скакал как кролик, ежесекундно глядя на часы! У одной из закрытых дверей стоял поднос с остатками ужина, у другой выставлены ботинки; ноздри наполнял запах ворсистого ковра. Подбежав к лифтам, нажал кнопку. Закружилась голова, затошнило, подкашивались ноги. Он тяжело оперся на хрупкий шаткий столик с высокой цветочной вазой, расплескав воду. Словно отражая его состояние, мелко задрожали цветы. Плавно раскрылись двери лифта. Спускаясь в лифте, он не находил места от волнения, нетерпеливо притопывая ногами. По рукам пробежал озноб. Раздражало щелканье зубных протезов, напоминая о возрасте и беззащитности.
Осторожно ступая по скользкому мраморному полу вестибюля, демонстративно натягивая перчатки, Обри с важным видом огляделся вокруг. В коктейль-баре бренчало пианино, звучали так не свойственные тому Пакистану, что за окном, ритмы и звуки Бродвея. Теперь, вырвавшись из тесного лифта, он был в состоянии сосредоточить внимание на Хайде, испытывая при этом мрачную вынужденную решимость.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75