Кружилась голова, пальцы потеряли чувствительность, руки ходили ходуном. Из-под сосен и берез появился первый солдат и пошел вдоль берега. Второй остановился, тыча «Калашниковым» в кривой кустарник. За ним неторопливо шагал по-прежнему невозмутимый сержант. Нечеловеческим усилием Хайд со стоном медленно подтянул мертвое лицо солдата на уровень своего лица, втащил на уступ тяжелый зад... Дрожа от изнеможения, медленно опустил мертвое тело на камень. С отвращением вытер руки об овчину и откинулся спиной к скале. Глаза заливал соленый пот. Обхватил руками живот. Дрожь не унималась.
Понемногу перестало мутить. Он сглотнул подступившую к горлу желчь, тщательно протер глаза. На мертвое тело не смотрел. И ждал...
Обмундирование выпачкано в крови. А надевать все равно придется. Он представил, как мокрая гимнастерка пристанет к коже, и его передернуло от отвращения. Нужно взять с собой и свою одежду на потом. Пленку и пакет. Шапку, штаны, куртку. Сапоги! Труп он оставит на уступе, втиснув между корней можжевельника.
Когда он выберется отсюда, потребуется еще десять дней, чтобы добраться до Кабула, и это при условии, что он будет идти, не останавливаясь, и не попадет им в руки.
А сейчас он даже был не в состоянии раздеть труп и переодеться!
Дрожь понемногу утихла. Он мог даже удержать в руках бинокль.
Харрел и полковник КГБ, прихлебывая что-то из больших кружек, стояли у расстеленной на складном столике карты. Харрел крупным планом. Харрел, разыскивающий его и пытающийся его убить. Харрел. Когда-то этот человек ему почти нравился. Теперь он его ненавидел. Харрел, убив Ирину, теперь хотел убить его.
В конце концов он стал расстегивать пуговицы на обмундировании солдата. Хорошо бы незаметно захватить продукты. Если не удастся, то ему помогут за границей, когда он снова переоденется в афганскую одежду. Он с усилием вытаскивал из рукавов тяжелые мертвые руки. Будет есть, когда можно, спать, когда нужно. Низко наклонившись над трупом, стянул сапоги. Не малы, даже чуть велики. Потом штаны. Часто оглядывался в сторону Харрела, чтобы не забыть, чтобы был стимул остаться в живых.
3
Блудные сыновья и другие
Начало ноября
Смерть брата стала для Обри чуждым неприятным облачком на безмятежном во всех отношениях горизонте. Она напомнила ему, что и сам он смертен, вызвала чувство невозвратимости времени, непоправимости сделанного – что-то вроде чувства вины – но сильнее всего она вызвала раздражение своей неуместностью. Именно теперь!.. Через два дня после того, как он впервые занял просторный кабинет в здании кабинета министров, всего через несколько часов после того, как ему установили последний из защищенных телефонов, он должен лететь в Сан-Франциско или в равной мере экзотическое незнакомое место, чтобы принять участие в похоронах Алана!
Закинув руки за голову и тяжело откинувшись в кожаном кресле, он перевел хмурый взгляд с розетки на потолке на висевшее на стене монаршее изображение, внутренне недовольный собственным... скажем, низким эгоизмом. Однако прежде всего причиной этого эгоизма так или иначе была та самая чужая ему, далекая, охваченная горем женщина, дочь Алана. Ее... как бы сказать? Отрешенность? Охваченная чем-то вроде чувства вины, словно она только что его открыла себе, а потому лелеяла, она демонстративно давала понять, что ей безразлично, будет ли он на похоронах или нет. Говоря, что брат последнее время почти не вспоминал о нем, она в то же время намекала, что он должен бы знать, путем телепатии, что ли, что Алан умирает. Обри вздохнул. Был ли в последние часы у Алана тот необычный блеск в глазах, та прозрачность кожи, свидетелями которых они с ним были, когда умирала мать? Слегка защипало в глазах.
Но он все-таки поедет... должен ехать. На похоронах будут он, три жены Алана и, возможно, несколько чернокожих, с которыми он играл в оркестре. И эта странная неразговорчивая его дочь, все существо которой, казалось, протестующе взвизгивало при малейшем прикосновении, как что-то слишком туго натянутое поверх беспорядочно наваленного груза. Веревка поверх небрежно нагруженного грузовика.
Он взглянул на стоявшие в кабинете чемодан и запертый портфель. Посмотрел на часы. Через десять минут за ним придет машина, чтобы отвезти в аэропорт Хитроу. Его и телохранителя... Это вызвало ненужные воспоминания о Патрике Хайде, которого теперь нет в живых. Ему вдруг захотелось быстрее оказаться и машине. Все утро его воображение было, словно минное поле, усыпанное маленькими рвущимися частицами вины: самым крупным из этих взрывов была бессмысленная, бесполезная смерть Патрика. Его отряд уничтожен в советском Таджикистане. Тело не возвращено. Вероятно, покоится на дне озера, там, где и другие были расстреляны советским вертолетом. Он шумно вздох-пул, словно отгоняя дым. Если Хайд еще жив, его разыскивают для допроса ЦРУ и английская секретная служба. Оррелл и даже Питер Шелли тайно желали, чтобы его не было в живых. Они не хотели, чтобы служба имела пусть самое отдаленное отношение к гибели Ирины Никитиной. Официально считалось, что Хайд, должно быть, предоставил отряду моджахедов свободу действий. Сам он не был, не мог быть замешан в разграблении самолета, в котором погибла жена советского генерального секретаря!
По правде говоря, никто не хотел, чтобы он остался в живых или чтобы было обнаружено его тело.
К счастью, зазвонил внутренний телефон, и его новая секретарша доложила о приходе Годвина. Обри выпрямился, поправил жилет и быстро вытер глаза. Пальцы были сухими, хотя по-прежнему покалывало нижние веки. В комнату косо падал слабый солнечный свет освещая узор старого ковра. И все же Тони Годвин был еще одним напоминанием о прошлом! Он хмыкнул про себя. Патрик скорее всего погиб еще до авиакатастрофы.
В дверях возникла круглая румяная физиономия с покрасневшим от уличного холода носом. Опираясь на две трости – теперь уже трости, а не костыли, но дальше не пойдет, – он мучительно медленно волочил свое тяжелое тело. Обри поднялся с кресла, пожал руку, протянутую в тот момент, когда одна из палок стукнула о стол, и жестом пригласил Годвина садиться. Тот, тяжело дыша, не глядя, мешком плюхнулся в кресло. Глаза его уже свыклись с таким состоянием. Во взгляде решительность, удовлетворение. Как-никак там, в Стокгольме, он ущучил Прябина. После долгих неудач он снова поднимался по службе.
Обри поглядел на часы.
– Я спешу, Тони. Что-нибудь важное?
– Опечален вестью о смерти вашего брата, сэр... Как нам сказать, возможно, это важно. Касается перекрытого канала через Стокгольм в Москву. – На лице заразительная довольная улыбка, так что и Обри заулыбался. Он был рад видеть Годвина, рад, что его снова взяли в аппарат Объединенного комитета по разведке и специально поручили расследование похищения русскими высоких технологий. В этом деле он проявил компетентность и целеустремленность, оказавшись нужным для службы цепным работником, каких мало. Одним словом, отвечающим современным требованиям. Ощущение, что он нужен, неизменно служило Годвину источником удовлетворения.
– Итак, Тони?
– Мне нужно съездить в Соединенные Штаты, сэр, по крайней мере на неделю, возможно, на две. Установить связь с сотрудниками ФБР и Агентства национальной безопасности, работающими параллельно с нами. – Обри уже согласно кивал, по Годвин, тяжело ворочаясь в кресле, продолжал: – В производстве военного компьютера, который удалось вывезти Прябину, участвовало от шестидесяти до семидесяти субподрядчиков. Если вспомнить другие недавние случаи, когда они заполучили или пытались заполучить отдельные детали, то и здесь замешано больше дюжины. Чтобы раскрыть английский отрезок канала, которым пользовались русские, мне нужно побывать на месте, сэр.
– Разумеется. Когда?
– Как можно скорее, сэр.
– Тогда действуйте. Скажите Гвен, чтобы отпечатала соответствующее распоряжение. Однако признайтесь откровенно, Тони, не кажется ли вам, что здесь у них всего лишь что-то вроде ночлега, кратковременного перевалочного пункта?
Годвин, нахмурившись, решительно покачал головой. Редкие светлые волосы упали на лоб.
– Конечно, нет. Уверен, что-то изготавливают и здесь. Пока только намеки, ничего определенного. Но не просто грузополучатели, перегрузки с самолета на самолет, использование портовых возможностей. Куда серьезнее. В Москве объявлялись люди из «Ферранти» и «Плесси» – но не прямые представители... так же, как и в деле с военным компьютером, который прохлопали американцы. Ни одного прямого подрядчика – когда мы развернули расследование – не поймали за руку.
Обри, улыбнувшись, жестом остановил собеседника. Если уж Годвин уселся на своего конька, то увлекался до того, что мог вытянуть из тебя все жилы.
– Понял, – скороговоркой подытожил Обри, демонстративно поглядывая на часы.
– Сэр, если бы вы убедили министерство обороны – а может быть, приказали – проявлять чуточку меньше упрямства... – нажимал Годвин, подавшись вперед с таким видом, который не знавшему его мог показаться угрожающим. – Они постоянно отговариваются, что это, дескать, всего лишь проделки предпринимателей, гоняющихся за быстрым долларом, измена выскочек, как сказал кто-то. Но это не так – тут не просто жадные до денег нахалы, торгующие тем, что сами производят. Дело куда серьезнее. И лучше организовано.
– Да, Прябин молод, но умен, – нахмурился Обри, а Годвин сердито фыркнул.
– Но министерство обороны, служба безопасности и десяток других организаций не относятся к этому так же серьезно, как вы, сэр!
– Тони... – смущенно прервал его Обри.
– Простите, сэр. – В словах Годвина не чувствовалось раскаяния.
– Хорошо, – нелюбезно согласился Обри. Отказ сотрудничать с Годвином – обычная ведомственная скрытность английских организаций, стыдливо признавался он себе, в данный момент не такое плохое дело. Годвин стал фанатиком, смутьяном. Теперь же, именно теперь, когда еще не высох, тем более не затвердел, свежий глянец, у Обри не было никакого желания раскачивать лодку. – Хорошо, Тони. Скачи в Штаты и посмотри, что там у них. А когда мы оба вернемся, то... – Он взглянул на корзину с входящими бумагами. В ней оставался непрочитанным подробнейший отчет Годвина по стокгольмскому делу.
От внимания Годвина тоже не ускользнуло, что документ оставался в своем первозданном виде.
– Как только вернусь, начну с него, – утешил его Обри. С похорон брата, добавил он про себя и тут же, правда, на мгновение, вспомнил Хайда. Настоящее, с тех пор как он сел в этот кабинет, настойчиво врывалось в бреши, образовавшиеся с потерей этих близких ему людей. Настоящее в виде дел, которыми занимался Годвин, его нового положения во главе разведки с соответствующими ему властью, уважением, почестями, врывалось непрошеным гостем, вытесняя глубоко личное.
Зазвонил внутренний телефон.
– Да, Гвен. Спасибо, я готов. – Он встал из-за стола.
Годвин наклонился, приспосабливая трости. По лицу Обри пробежала тень, но, пересилив себя, он собрался, неловко взял Годвина за руку и помог выйти из кабинета. Власть, уважение, почести – место в обществе. Все это вызывало приятное чувство удовлетворения. Годвину это радостное возбуждение, видно, показалось чем-то вроде горделивого самодовольства, потому что в дверях он обернулся и сказал:
– Жаль, что не попадем на похороны Джеймса Бонда, сэр, – и спокойно, без тени смущения, посмотрел в глаза Обри.
– Ах, да, – пробормотал Обри. – В мусульманских республиках становится все жарче. Его сообщениям можно было бы доверять, как ничьим другим. – От взгляда Годвина ему стало не по себе. – Я только что получил справку о Таджикистане. В Душанбе рвутся бомбы, исламские фундаменталисты выступают в открытую.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75