Эванс вздохнул, видно от смущения, потому что слышал, как Гвен объявила, что звонит племянница, а он был свидетелем операции по удалению зуба, проще говоря, вызволения попавшего в беду агента. Но при чем тут племянница сэра Кеннета? Обри видел недоумение Эванса.
– Я тебя понимаю, – утешал он. Он чувствовал по голосу, что к ней вернулось потрясение. Видит перед собой мертвое тело, испытывает чувство неприятия и вины. Вздрогнул сам. – Ты его нашла?
– Да, да... Я отправилась на встречу с ним, а когда приехала, он был уже мертв, похоже, его сбили машиной и скрылись, но там остался один, который все знал! – и снова вспышка ярости в связи в вторжением в ее квартиру. – Когда я вернулась домой, там все обыскали! Они туда забрались!
– Да, разумеется, я понимаю. – Он говорил с ней как врач, успокаивая, внушая уверенность. Он часто прибегал к этому, и небезуспешно. Нужно, чтобы подействовало и сейчас. – Кэтрин, слушай меня внимательно. У тебя есть к кому пойти, надежно укрыться? Только не к близким друзьям или к матери. Куда-нибудь подальше от Сан-Xoce. Кредитные карточки с собой? Не хочу, чтобы ты возвращалась в квартиру. Ты сейчас находишься на том же этаже?
Тяжелое долгое молчание. Вспышка прошла. Прекрасно.
– А что? Нет, двумя этажами ниже.
– Звонила в полицию?
– Пыталась. Не могла, он шел ко мне...
– Хорошо. Тогда больше не звони и, сглотнув, продолжал: – Найдут Джона без тебя?
После долгого молчания, от которого его кинуло в жар, и он, вытирая лоб, уставился на тюлевые гардины, она еле слышно ответила:
– Да.
Теперь нужно сделать первый шаг, вызволяя ее, хотя у него оставалась уйма вопросов, на которые она позднее должна будет ответить.
– В твоем доме... насколько я помню, есть черный ход? Выходи через него. Не бери спою машину. Поняла?
– Да.
Обри сглотнул, йотом как можно спокойнее спросил:
– Придумала что-нибудь?
– Надежное место? Да, это...
– Стой! Не говори мне. Когда туда доберешься, позвони. Поняла?
– Что, попала в ваш мир, да?
– Кэтрин!
– Джон говорил, что это дело рук ЦРУ, ни больше, ни меньше. Это так?
– Кэтрин, я не знаю. Но обещаю тебе узнать. И как только узнаю, где ты находишься и что это надежное место, я пошлю кого-нибудь. – Шелли мог бы послать кого-нибудь с оружием из посольства в Вашингтоне, не вдаваясь в объяснения. Память сверлили слова Андерса, таившие угрозу Кэтрин.
– Что же на самом деле происходит? – спросила она, стряхивая с себя оцепенение.
– Ничего не могу сказать! – не выдержал он. – Пока не могу. А теперь, Кэтрин, умоляю тебя, делай, что я сказал. Помни Джона, будь осторожна, как он.
– Это его и погубило.
– Пожалуйста, делай, как я говорю.
Помолчав, она ответила:
– О'кей. Спасибо... пожалуй. Значит, позвоню.
– Домой. Сегодня вечером. Где бы ты ни была. Звони каждые два часа. Пожалуйста, – он хотел, чтобы это звучало по-отечески, но понял, что просто не имеет такого опыта. Замолчал, ожидая ответа.
– О'кей. Черный ход. Без машины, без вещей. О'кей.
– Готова?
– Пет еще. Но попробую, хорошо? Другого выхода нет. Ты ведь так считаешь.
– Да, моя дорогая, боюсь, что так. Мне нечем утешить тебя. Твои страхи – не без оснований.
– Тогда, черт возьми, что вокруг меня происходит?
– Поверь, Кэтрин, сейчас я ничего не могу сказать. Хотелось бы, но...
Пока их не разъединили, он был уверен, что она жива и вне опасности. Он был в состоянии помочь справиться с неизбежными вспышками страха, вины и паники. Но, положив трубку...
– Кэтрин, верь мне. Теперь уходи. Умоляю тебя, будь осторожна!
* * *
Грузовик, должно быть, резко затормозил. Он ударился замерзшей щекой о плотную жесткую шерсть одной из зарезанных овец. Глаза с трудом открылись. Тело протестовало против малейшего усилия, так что он был неуверен, пошевелился ли он вообще. Правда, голова, должно быть, беспомощно болталась. Иначе она не оказалась бы рядом с перерезанной овечьей глоткой.
В разошедшиеся швы брезентового верха грузовика и в щели сзади задувало снег. Завизжал ручной тормоз, и машина замерла. Тело было где-то далеко и не двигалось. Ноги не раздвинуть. Он не знал, что у него с руками. С ужасом подумал, что обморозил. Желудок содрогался в конвульсиях больше от страха, чем от знакомого запаха крови и вида обескровленных окоченевших бараньих туш. Они уже не вызывали в нем отвращение, наоборот, скрывали его...
...Руки не двигались, оставались за спиной. Между ним и хлопающим на ветру брезентом сзади машины, откуда просачивался свет, – груда присыпанных снегом бараньих туш. Завывание ветра и голос водителя, того самого мясника. Тело крепко связано.
Теперь он видел вокруг себя, различал внутренние очертания грузовика. Пальцы и кисти обладали достаточной чувствительностью, чтобы ощутить врезавшуюся в руки веревку или что-то вроде нее. Поглядел на ноги, черневшие на белом боку овцы. Связаны куском ткани.
Не очень огорчившись, откинулся назад. Вспомнил ухмылявшегося мясника, когда тот связывал ему ноги и привычно переворачивал на живот, чтобы связать руки. Словно одну из овец. Афганец взвалил его, как мешок, на плечо и бросил позади кабины за кучу скрывавших его бараньих туш. И отправился в Пакистан, исламскую страну, где тоже полагалось по мусульманским канонам резать овец, но платили больше, чем в Кабуле. «Мы, приятель, едем в Пешавар... там, думаю, дадут денег за овец, денег за тебя».
Не надо и думать. Харрел купит тебе столько овец, сколько ты сможешь зарезать, приятель.
И несмотря на это – он даже застонал – его угораздило уснуть. Лежа в кузове мчащегося во весь опор, подпрыгивающего на ухабах грузовика, он как ни в чем не бывало спал! Прижавшись щекой к плечу, словно заболел зуб, тупо уставился на засыпанный снегом овечий бок. Ледяной ветер хлопал отвязавшимся брезентом по борту машины.
Все внимание на связанных руках и ногах. Он такой же кусок мяса, как и окружавшие его бараньи туши. В бессильном отчаянии он пытался представить, как они будут пересекать границу. Он должен знать. Но мысли приходили урывками, словно куски черно-белой изношенной пленки с расплывающимися трясущимися кадрами.
Ветер доносил голоса водителя и по крайней мере двух пограничников. Контрольно-пропускные пункты находились на Хайбере. Ты же знаешь это проклятое место! Афганская сторона границы. Таможенный сарай, машины, яркий фонарь на столбе как раз над точкой пересечения. После ухода советских войск строгости ослабли; с обеих сторон добрые мусульмане. С наигранным безразличием водитель расспрашивал об американцах.
– Машина, несколько часов назад... а что?
Ставший ритуалом плевок.
– Неверные свиньи чуть не столкнули меня с дороги.
Разговор лениво продолжался. Покалывало в кончиках пальцев, тряпки терли связанные кисти. Ноги упирались в баранью тушу. Сзади задувал таявший на лице снег.
– Бумаги в порядке. Можно проезжать. – Затем обращение к Аллаху и звук заведенного мотора.
Нестерпимо болели и чесались отогревшиеся пальцы рук. Покалывало ступни. Тошнило, кружилась голова. Грузовик, пробуксовывая в снегу, рванул вперед, встряхиваясь, как вылезший из воды пес. Хайд сплюнул накопившуюся во рту желчь и, упершись в баранью тушу, попытался сесть... и со стоном откинулся назад. Грузовик, словно назло, замедлил ход, приближаясь к пакистанской стороне границы.
Он с трудом повернулся на бок. Потянулся пальцами к голенищу сапога, ощутил разницу между кожей и тканью.
Афганец питался объясниться на плохом английском языке. Несколько слов на урду, после того как безуспешно заговорил на пушту, – солдаты были явно южане, не местные. Все это было ему понятно. Извиваясь всем телом, он сначала коснулся пальцами, йотом сжал рукоятку небольшого острого ножа. Прямо за головой шел разговор на каком-то монотонном наречии английского языка.
– Мясо в Пешавар, базар... да, каждый месяц. Где Икбал, он меня знает... а, первенец! – Пограничникам надоело, но они внимательно слушали; должно быть, греясь у печки, за ними следил офицер. – Ночую в Пешаваре... хорошо, хорошо, в порядке, да?
Он уже наполовину вытащил нож, когда вдруг понял... Напрягая слух, отсеивая шум ветра и хлопки брезента, он слышал, как скрипнула дверь, как топали замерзшие ноги и хлопнула дверь легковой автомашины...
Хруст тяжелых шагов – двое мужчин, – приближавшихся к грузовику. Он напряг шею, изогнул спину и, зажав нож между ладоней, достал им до связывавшей ноги тряпки – тот несколько раз соскальзывал – и стал ее перепиливать.
«Американцы оттеснили меня с дороги». Афганец нащупывал конъюнктуру. Хайд продолжал неуклюже пилить, порезал кисть, зажал нож покрепче и продолжил дальше.
– Мы тебя не обгоняли, приятель. Ты нас ищешь?
По ту сторону брезента отчетливо звучал голос Харрела. Хайд затаил дыхание, но руки работали безостановочно. Он не отваживался посмотреть, скоро ли разъедется материя. Вздрогнул, когда нож снова полоснул по живому.
– Американцы? – удивленно и опасливо переспросил афганец и, как улитка, ушел в себя. Пакистанские пограничники замолкли.
– Если хочешь продолжать поездку, помоги этим господам. – Офицер говорил на пушту. Теперь уже шаги трех человек, не двух. Хайд, затаив дыхание, слушал.
– Но я ничего такого не сделал! – заныл афганец.
– Спасибо, капитан, парень говорит по-английски. Мы слышали. Что там, приятель? В грузовике. Что на уме? Что-нибудь для нас? – Кто-то натянуто засмеялся.
– Клянусь, в грузовике ничего нет!..
– А если мы поглядим? – Материя лопнула, ноги, сведенные судорогой, немного раздвинулись.
– Там были другие американцы... американская машина!.. – заюлил афганец.
Хайд, отвернув лицо, ждал, когда откинут брезент. Руки бесполезны, ноги свело судорогой. Афганец его не выдаст, потому что знает, что они отнимут, а не купят... но власти на стороне Харрела.
Он вздрогнул, услышав, как с треском откинулся брезент. Внутрь хлынул снег. Забегал луч фонарика. Обежал бараньи туши. Заплясал вверх и вниз, коснулся плеча его овчинной куртки, пробежал по спине ближайшего к нему барашка, снова скользнул но плечу, словно приглашал встать, вернулся к барашку, осветил борта, крышу и уткнулся в располосованные овечьи глотки.
– Черт побери, как они здесь режут скот! – проворчал Харрел, гася фонарик и откидывая назад брезент. Хайду захотелось вздохнуть, но не было сил.
– О'кей, – раздался голос Харрела у кабины грузовика после того, как мимо опершейся о борт головы Хайда, скользя, глухо протопали его шаги. – Только дохлые бараны. Жаль. Спасибо, капитан. Пускай едет.
Разрешение ехать на пушту. Звук мотора заглушил удалявшиеся шаги. Стук поднимаемого шлагбаума. Пробуксовав, машина тронулась. Медленно, нерешительно двинулась под гору.
Хайд совершенно изнемог от напряжения. Теперь его трясло, но это была дрожь облегчения. Сзади громко хлопал непривязанный брезент. Хайд лежал неподвижно, крепко сжимая под собой ладонями нож.
Выбрался, думал он. Мысли работали медленно, словно разгадывая шифр. Выбрался – еду – в – Пешавар. Харрел – остался – позади.
В промежутке между словами мелькала мысль, что если он часок полежит неподвижно, то наберет достаточно сил, чтобы перерезать путы на руках... Если успеет до Пешавара, то выберется из грузовика. Значит, остается только освободить руки до того, как они попадут в Пешавар. С этим он справится...
Часть вторая
Заливные язычки жаворонков
Жаворонок в вышине,
Слизень на колючке,
Бог у себя на небесах –
С миром все в порядке!
Роберт Браунинг «Песенка Пиппы»
6
Беглецы
Сквозь грязные стекла старенького такси почти ничего не видно, в ночи смутно проступают крупные холодные звезды. Скопление жалких лачуг в предместьях Пешавара похоже на военный бивуак. Обри чувствовал, что он слишком стар и оторван от жизни, чтобы просто так, открыто, окунуться в гетто афганских беженцев, но вернувшихся в страну после ухода русских.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75
– Я тебя понимаю, – утешал он. Он чувствовал по голосу, что к ней вернулось потрясение. Видит перед собой мертвое тело, испытывает чувство неприятия и вины. Вздрогнул сам. – Ты его нашла?
– Да, да... Я отправилась на встречу с ним, а когда приехала, он был уже мертв, похоже, его сбили машиной и скрылись, но там остался один, который все знал! – и снова вспышка ярости в связи в вторжением в ее квартиру. – Когда я вернулась домой, там все обыскали! Они туда забрались!
– Да, разумеется, я понимаю. – Он говорил с ней как врач, успокаивая, внушая уверенность. Он часто прибегал к этому, и небезуспешно. Нужно, чтобы подействовало и сейчас. – Кэтрин, слушай меня внимательно. У тебя есть к кому пойти, надежно укрыться? Только не к близким друзьям или к матери. Куда-нибудь подальше от Сан-Xoce. Кредитные карточки с собой? Не хочу, чтобы ты возвращалась в квартиру. Ты сейчас находишься на том же этаже?
Тяжелое долгое молчание. Вспышка прошла. Прекрасно.
– А что? Нет, двумя этажами ниже.
– Звонила в полицию?
– Пыталась. Не могла, он шел ко мне...
– Хорошо. Тогда больше не звони и, сглотнув, продолжал: – Найдут Джона без тебя?
После долгого молчания, от которого его кинуло в жар, и он, вытирая лоб, уставился на тюлевые гардины, она еле слышно ответила:
– Да.
Теперь нужно сделать первый шаг, вызволяя ее, хотя у него оставалась уйма вопросов, на которые она позднее должна будет ответить.
– В твоем доме... насколько я помню, есть черный ход? Выходи через него. Не бери спою машину. Поняла?
– Да.
Обри сглотнул, йотом как можно спокойнее спросил:
– Придумала что-нибудь?
– Надежное место? Да, это...
– Стой! Не говори мне. Когда туда доберешься, позвони. Поняла?
– Что, попала в ваш мир, да?
– Кэтрин!
– Джон говорил, что это дело рук ЦРУ, ни больше, ни меньше. Это так?
– Кэтрин, я не знаю. Но обещаю тебе узнать. И как только узнаю, где ты находишься и что это надежное место, я пошлю кого-нибудь. – Шелли мог бы послать кого-нибудь с оружием из посольства в Вашингтоне, не вдаваясь в объяснения. Память сверлили слова Андерса, таившие угрозу Кэтрин.
– Что же на самом деле происходит? – спросила она, стряхивая с себя оцепенение.
– Ничего не могу сказать! – не выдержал он. – Пока не могу. А теперь, Кэтрин, умоляю тебя, делай, что я сказал. Помни Джона, будь осторожна, как он.
– Это его и погубило.
– Пожалуйста, делай, как я говорю.
Помолчав, она ответила:
– О'кей. Спасибо... пожалуй. Значит, позвоню.
– Домой. Сегодня вечером. Где бы ты ни была. Звони каждые два часа. Пожалуйста, – он хотел, чтобы это звучало по-отечески, но понял, что просто не имеет такого опыта. Замолчал, ожидая ответа.
– О'кей. Черный ход. Без машины, без вещей. О'кей.
– Готова?
– Пет еще. Но попробую, хорошо? Другого выхода нет. Ты ведь так считаешь.
– Да, моя дорогая, боюсь, что так. Мне нечем утешить тебя. Твои страхи – не без оснований.
– Тогда, черт возьми, что вокруг меня происходит?
– Поверь, Кэтрин, сейчас я ничего не могу сказать. Хотелось бы, но...
Пока их не разъединили, он был уверен, что она жива и вне опасности. Он был в состоянии помочь справиться с неизбежными вспышками страха, вины и паники. Но, положив трубку...
– Кэтрин, верь мне. Теперь уходи. Умоляю тебя, будь осторожна!
* * *
Грузовик, должно быть, резко затормозил. Он ударился замерзшей щекой о плотную жесткую шерсть одной из зарезанных овец. Глаза с трудом открылись. Тело протестовало против малейшего усилия, так что он был неуверен, пошевелился ли он вообще. Правда, голова, должно быть, беспомощно болталась. Иначе она не оказалась бы рядом с перерезанной овечьей глоткой.
В разошедшиеся швы брезентового верха грузовика и в щели сзади задувало снег. Завизжал ручной тормоз, и машина замерла. Тело было где-то далеко и не двигалось. Ноги не раздвинуть. Он не знал, что у него с руками. С ужасом подумал, что обморозил. Желудок содрогался в конвульсиях больше от страха, чем от знакомого запаха крови и вида обескровленных окоченевших бараньих туш. Они уже не вызывали в нем отвращение, наоборот, скрывали его...
...Руки не двигались, оставались за спиной. Между ним и хлопающим на ветру брезентом сзади машины, откуда просачивался свет, – груда присыпанных снегом бараньих туш. Завывание ветра и голос водителя, того самого мясника. Тело крепко связано.
Теперь он видел вокруг себя, различал внутренние очертания грузовика. Пальцы и кисти обладали достаточной чувствительностью, чтобы ощутить врезавшуюся в руки веревку или что-то вроде нее. Поглядел на ноги, черневшие на белом боку овцы. Связаны куском ткани.
Не очень огорчившись, откинулся назад. Вспомнил ухмылявшегося мясника, когда тот связывал ему ноги и привычно переворачивал на живот, чтобы связать руки. Словно одну из овец. Афганец взвалил его, как мешок, на плечо и бросил позади кабины за кучу скрывавших его бараньих туш. И отправился в Пакистан, исламскую страну, где тоже полагалось по мусульманским канонам резать овец, но платили больше, чем в Кабуле. «Мы, приятель, едем в Пешавар... там, думаю, дадут денег за овец, денег за тебя».
Не надо и думать. Харрел купит тебе столько овец, сколько ты сможешь зарезать, приятель.
И несмотря на это – он даже застонал – его угораздило уснуть. Лежа в кузове мчащегося во весь опор, подпрыгивающего на ухабах грузовика, он как ни в чем не бывало спал! Прижавшись щекой к плечу, словно заболел зуб, тупо уставился на засыпанный снегом овечий бок. Ледяной ветер хлопал отвязавшимся брезентом по борту машины.
Все внимание на связанных руках и ногах. Он такой же кусок мяса, как и окружавшие его бараньи туши. В бессильном отчаянии он пытался представить, как они будут пересекать границу. Он должен знать. Но мысли приходили урывками, словно куски черно-белой изношенной пленки с расплывающимися трясущимися кадрами.
Ветер доносил голоса водителя и по крайней мере двух пограничников. Контрольно-пропускные пункты находились на Хайбере. Ты же знаешь это проклятое место! Афганская сторона границы. Таможенный сарай, машины, яркий фонарь на столбе как раз над точкой пересечения. После ухода советских войск строгости ослабли; с обеих сторон добрые мусульмане. С наигранным безразличием водитель расспрашивал об американцах.
– Машина, несколько часов назад... а что?
Ставший ритуалом плевок.
– Неверные свиньи чуть не столкнули меня с дороги.
Разговор лениво продолжался. Покалывало в кончиках пальцев, тряпки терли связанные кисти. Ноги упирались в баранью тушу. Сзади задувал таявший на лице снег.
– Бумаги в порядке. Можно проезжать. – Затем обращение к Аллаху и звук заведенного мотора.
Нестерпимо болели и чесались отогревшиеся пальцы рук. Покалывало ступни. Тошнило, кружилась голова. Грузовик, пробуксовывая в снегу, рванул вперед, встряхиваясь, как вылезший из воды пес. Хайд сплюнул накопившуюся во рту желчь и, упершись в баранью тушу, попытался сесть... и со стоном откинулся назад. Грузовик, словно назло, замедлил ход, приближаясь к пакистанской стороне границы.
Он с трудом повернулся на бок. Потянулся пальцами к голенищу сапога, ощутил разницу между кожей и тканью.
Афганец питался объясниться на плохом английском языке. Несколько слов на урду, после того как безуспешно заговорил на пушту, – солдаты были явно южане, не местные. Все это было ему понятно. Извиваясь всем телом, он сначала коснулся пальцами, йотом сжал рукоятку небольшого острого ножа. Прямо за головой шел разговор на каком-то монотонном наречии английского языка.
– Мясо в Пешавар, базар... да, каждый месяц. Где Икбал, он меня знает... а, первенец! – Пограничникам надоело, но они внимательно слушали; должно быть, греясь у печки, за ними следил офицер. – Ночую в Пешаваре... хорошо, хорошо, в порядке, да?
Он уже наполовину вытащил нож, когда вдруг понял... Напрягая слух, отсеивая шум ветра и хлопки брезента, он слышал, как скрипнула дверь, как топали замерзшие ноги и хлопнула дверь легковой автомашины...
Хруст тяжелых шагов – двое мужчин, – приближавшихся к грузовику. Он напряг шею, изогнул спину и, зажав нож между ладоней, достал им до связывавшей ноги тряпки – тот несколько раз соскальзывал – и стал ее перепиливать.
«Американцы оттеснили меня с дороги». Афганец нащупывал конъюнктуру. Хайд продолжал неуклюже пилить, порезал кисть, зажал нож покрепче и продолжил дальше.
– Мы тебя не обгоняли, приятель. Ты нас ищешь?
По ту сторону брезента отчетливо звучал голос Харрела. Хайд затаил дыхание, но руки работали безостановочно. Он не отваживался посмотреть, скоро ли разъедется материя. Вздрогнул, когда нож снова полоснул по живому.
– Американцы? – удивленно и опасливо переспросил афганец и, как улитка, ушел в себя. Пакистанские пограничники замолкли.
– Если хочешь продолжать поездку, помоги этим господам. – Офицер говорил на пушту. Теперь уже шаги трех человек, не двух. Хайд, затаив дыхание, слушал.
– Но я ничего такого не сделал! – заныл афганец.
– Спасибо, капитан, парень говорит по-английски. Мы слышали. Что там, приятель? В грузовике. Что на уме? Что-нибудь для нас? – Кто-то натянуто засмеялся.
– Клянусь, в грузовике ничего нет!..
– А если мы поглядим? – Материя лопнула, ноги, сведенные судорогой, немного раздвинулись.
– Там были другие американцы... американская машина!.. – заюлил афганец.
Хайд, отвернув лицо, ждал, когда откинут брезент. Руки бесполезны, ноги свело судорогой. Афганец его не выдаст, потому что знает, что они отнимут, а не купят... но власти на стороне Харрела.
Он вздрогнул, услышав, как с треском откинулся брезент. Внутрь хлынул снег. Забегал луч фонарика. Обежал бараньи туши. Заплясал вверх и вниз, коснулся плеча его овчинной куртки, пробежал по спине ближайшего к нему барашка, снова скользнул но плечу, словно приглашал встать, вернулся к барашку, осветил борта, крышу и уткнулся в располосованные овечьи глотки.
– Черт побери, как они здесь режут скот! – проворчал Харрел, гася фонарик и откидывая назад брезент. Хайду захотелось вздохнуть, но не было сил.
– О'кей, – раздался голос Харрела у кабины грузовика после того, как мимо опершейся о борт головы Хайда, скользя, глухо протопали его шаги. – Только дохлые бараны. Жаль. Спасибо, капитан. Пускай едет.
Разрешение ехать на пушту. Звук мотора заглушил удалявшиеся шаги. Стук поднимаемого шлагбаума. Пробуксовав, машина тронулась. Медленно, нерешительно двинулась под гору.
Хайд совершенно изнемог от напряжения. Теперь его трясло, но это была дрожь облегчения. Сзади громко хлопал непривязанный брезент. Хайд лежал неподвижно, крепко сжимая под собой ладонями нож.
Выбрался, думал он. Мысли работали медленно, словно разгадывая шифр. Выбрался – еду – в – Пешавар. Харрел – остался – позади.
В промежутке между словами мелькала мысль, что если он часок полежит неподвижно, то наберет достаточно сил, чтобы перерезать путы на руках... Если успеет до Пешавара, то выберется из грузовика. Значит, остается только освободить руки до того, как они попадут в Пешавар. С этим он справится...
Часть вторая
Заливные язычки жаворонков
Жаворонок в вышине,
Слизень на колючке,
Бог у себя на небесах –
С миром все в порядке!
Роберт Браунинг «Песенка Пиппы»
6
Беглецы
Сквозь грязные стекла старенького такси почти ничего не видно, в ночи смутно проступают крупные холодные звезды. Скопление жалких лачуг в предместьях Пешавара похоже на военный бивуак. Обри чувствовал, что он слишком стар и оторван от жизни, чтобы просто так, открыто, окунуться в гетто афганских беженцев, но вернувшихся в страну после ухода русских.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75