Тогда сэнсэй выставил против нее сразу двух учеников: Акико, все еще коленопреклоненная, смотрела прямо перед собой. Она не повернула головы, чтобы узнать, где находится и что делает второй ученик. Синки киицу направляло ее, обе руки сжимали деревянный шест легко, но крепко, в самом центре; ей было необходимо сохранить точку опоры, а баланс играл критически важную роль.
Она оставалась в прежнем положении, не очень выгодном, так как не могла использовать ноги. Но зато она могла свободно владеть торсом. Сконцентрировавшись на пустоте, она почувствовала позади себя движение. Шевельнула плечами, опустив правое и увеличив таким образом инерцию, что сделало ее более сильной. Шест просвистел в воздухе, сильно ударив ученика и заставив его отлететь в сторону.
Противоположный конец шеста — сейчас опущенный — начал движение вверх, и как раз в тот момент, когда второй ученик достаточно приблизился, его закругленный конец, подскочив, легко воткнулся в шею юноши. С ошеломленным лицом тот тяжело осел на ягодицы.
Только тогда она позволила себе слегка расслабиться и осмотреться. Однако она ошиблась, рассчитывая, что теперь сэнсэй будет бороться с ней лично. Он приказал ей подняться и, взяв у нее шест, указал им в направлении комнаты, где занимался класс Сайго. Он посылал ее в группу другого сэнсэя, человека со свирепым лицом, меченным оспой.
Сэнсэй поклонился ей и сказал:
— Добро пожаловать! — Хотя было ясно, что он не имел этого в виду, словно она была гайдзином в своей собственной стране.
Тяжелая, мозолистая, желтая, как сало, рука нового сэнсэя указала на одного из учеников:
— Пожалуйста, будьте добры выполнить “кокю суру”. Это означало положение, из которого начинается атака, но как все японские слова и фразы, оно имело и другой смысл: “дыхание”.
— Дзин-сан.
Ученик, к которому обращался сэнсэй, сделал шаг вперед и поклонился ему.
— Хай.
— Кажется, по недосмотру администрации Офуда-сан поместили не в тот класс. Мы не хотим, чтобы ошибка повторилась. Не будете ли вы любезны убедить нас, что у нас она найдет подобающее место?
Сказав так, он отступил к ученикам, образовавшим круг.
Краем глаза Акико видела Сайго, который стоял спокойно, расслабившись. Был ли он удивлен тем, как получилось, что она оказалась в его более продвинутом классе? Хотел ли он, чтобы его, а не Дзина-сан выбрали испытать ее?
В этом круге додзё кланяться, как это делалось в других видах боевых дисциплин в Японии, не следовало. Они были ниндзя, и самурайский кодекс “бусидо” не имел для них смысла. Это, впрочем, не относилось к чести.
Дзин-сан стоял лицом к ней, расставив ноги почти на ширину плеч. Его сжатые кулаки были вытянуты вперед, левый чуть выше правого.
Что-то не нравилось Акико в его стойке, она не могла точно определить, что именно. Потом он чуть приблизился, и она сумела прочесть его поле, предвкушающее физическую борьбу, она сделала это раньше, чем он успел закрыться.
Самое главное, что она сделала это. Ее опережающее знание позволило ей подготовить свой дух и сосредоточить внимание на непонятном. Потом блеснула манрикигусари, то есть “цепь силы десяти тысяч людей”, железная двухфутовая цепь ручной работы с прикрепленными к ней с обеих сторон тупыми наконечниками длиной в три с половиной дюйма.
И теперь она знала, что беспокоило ее в Дзине-сан: гохо-но-камаэ — позиция в схватке с применением цепи.
Дзин-сан был уже на полпути к ней, его руки вытянуты так, что цепь свободно висела в пространстве между его кулаками.
Он попытается сделать макиотоси — обмотать цепь вокруг ее шеи. Она знала это, потому что ему важно было не просто победить ее, но сделать это быстро и решительно.
Она не совершила ошибки, попытавшись схватить цепь. Она знала, что, если по глупости схватит цепь обеими руками, та раздавит ей пальцы.
Итак, она проигнорировала цепь как цель, к которой надо стремиться. Она слегка отклонила торс, но не в ту сторону, как ожидал Дзин-сан. Это позволило ее инерции вклиниться в его инерцию и перейти к атаке, нанеся удар по экика — ключевой точке под мышкой. Удар сломал ритм и концентрацию Дзина-сан. Отрезанный от Пустоты, он с легкостью был опрокинут Акико.
Рябой сэнсэй молча наблюдал за тем, как Дзин-сан поднимался и возвращался в круг. Но Акико чувствовала, что напряжение резко возросло.
В следующие несколько минут произошло то, что она потом много раз вспоминала. Да, много раз потом всплывало перед ее мысленным взором медленное движение сэнсэя, который, повернувшись к ученикам, произнес:
— Сайго-сан?
Ни тень колебания, ни взгляд — ничто не выдало мыслей Сайго в то мгновение. Но она знала, что в следующую минуту, когда он приблизится к ней, будет решаться судьба их отношений, настоящих и будущих.
Она также знала, что их судьба полностью в ее руках. В собственных мыслях он уже победил ее и поэтому не опасался и не был осторожен, как поступал, когда имел дело с противником-мужчиной. Он был уверен, что легко сделает то, что хотел от него сэнсэй: одержит решительную победу. Публично унизит ее.
Акико же следовало разделить их кармы-двойники, если возможно, и использовать этот момент для того, чтобы проникнуть достаточно глубоко в ненависть, что бурлила, как вулкан, внутри него. Он был очень опасен, и она не забывала об этом. Он легко мог серьезно ранить ее, если она не защитится при его приближении. Она не была уверена, что сэнсэй в случае надобности вмешается вовремя. Сайго мог даже убить ее, подчиняясь силе собственной энергии.
Все это промелькнуло в ее сознании в те мгновения, когда Сайго выходил из круга, куда только что вернулся поверженный Дзин-сан.
Взглянув в его разгоряченное, напряженное лицо, она поняла: он поклялся себе, что не позволит ей оскорбить себя так, как был оскорблен Дзин-сан.
Три минуты потребовалось ему, чтобы победить ее, и в эти три минуты безграничность знания объединила их в микрокосме. Их поля открылись друг другу, они стали ближе, чем любовники, больше, чем двойники. Пустота соединила их в своей целостности, маневрируя, они опускались в черные глубины друг друга.
— Да, — произнес рябой сэнсэй, ничем не выдавая того разочарования, которое испытал он от поражения одного из своих учеников в борьбе с ней. — Ты будешь учиться здесь, Офуда-сан.
Потом Сайго предложил ей поужинать. Спящая девушка, которую он притащил вчера ночью, была перенесена на его футон. Акико ничего не сказала по этому поводу, так же как и по поводу того, что девушка ничего не ела и едва открывала глаза в течение целого дня. По-видимому, еще действовал наркотик.
В ресторане Сайго, ни слова не говоря, долго и без всякого энтузиазма ковырял в своем сасими и салате из редьки. Жизнь вокруг них кипела непрерывными взрывами бурной пьяной веселости, как будто все эти люди, много и тяжело работавшие в течение недели на огромных заводах, окружавших город, испытывали потребность вместить недельную норму выпивки в один вечер.
Вокруг себя Акико видела множество женщин той же профессии, к которой принадлежала и ее мать. Конечно, другого уровня, но по сути это было одно и то же. Наблюдение за ними вызвало в ней странное ощущение, как будто она снова в фуядзё и снова наблюдает через щели в стене спальни за постепенно уходящей ночью.
И еще она думала, что даже если бы все сложилось по-другому и ее мать стала бы изысканной и утонченной женщиной, все равно эта изысканность оставалась бы лишь фасадом, а в глубине души она ничем не отличалась бы от этих женщин, У которых не было ни достойного социального статуса, ни чести — главного товара всех японцев.
У Икан не было ни семьи, ни предков, честь которых она могла бы хранить, ни мужа, чья поддержка помогла бы ей обрести достоинство. У нее была Акико, но эта ответственность была слишком велика для нее.
Ведь у нее, так же как у этих женщин, не было будущего, в котором нашлось бы место ребенку, в котором он мог бы расти, развиваться, искать себя.
— Акико-сан!
Она возвратилась к яви, к Сайго.
— Да?
— Почему ты не сделала этого?
Она поняла, о чем он спрашивал, но, может быть, лучше, если он сам скажет все.
— Я не понимаю, о чем ты, Сайго-сан.
На мгновение он задумался.
— Ты могла побороть меня. Но ты не сделала этого.
Она покачала головой.
— Пожалуйста, поверь мне. Я не могла этого сделать.
— Я почувствовал.
Ее темные глаза устремились в тень его глаз.
— Наверное, в тот момент ты больше всего тревожился о том, чтобы не быть побежденным в присутствии своих товарищей. Честь руководила тобой, это твое оружие и твоя слабость. Разве я могла побороть тебя?
Теперь, три недели спустя, ступая по занесенным снегом дорожкам между рядами спящих мандариновых деревьев, ожидающих следующей весны, Акико знала, что она выбрала верный путь.
“Мити”. Это японское слово обозначало “путь”. Но оно также могло значить и “путешествие”, и “долг”, и “непонятный”, и “чужой”.
Акико вдруг остро почувствовала первозданную слитность всех слов и значений, будто она была первым человеком на Земле. Впрочем, ее жизнь с Сайго постоянно была окрашена этой таинственной неуловимостью, и было невозможно сказать, где кончалось одно и начиналось другое.
В молчании они прошли мимо высокого бамбука. Одно старое растение тяжело склонилось под глянцево-ледяной снежной шапкой.
Казалось, оно вот-вот упадет под тяжестью своей ноши. Но нет. Порыв ветра заставил бамбук качнуться, и, такова уж упругая природа дерева, спружинив, как бы в изящном поклоне, он сбросил отягощавшее его бремя. Снег сверкающими брызгами наполнил холодный воздух, оседая причудливыми формами. И словно пробудившись от сна, бамбук легко выпрямился, освободившись от гнета.
Они шли, вжав головы в плечи, засунув руки в карманы, а ветер свистел над их головами.
Дойдя до густой сосновой рощи, они наконец укрылись от ветра в укромном уголке. Внизу, слева от них, шумела река. С того места, где стояли Акико и Сайго, нельзя было разглядеть ни индустриальный комплекс за Кумамото, ни даже маячивший вдали вулкан Асо с плюмажем из пемзы и горячего пепла. На мгновение показалось, что можно быть отторгнутым от всего, что составляет привычную структуру жизни.
Прислонившись спиной к искривленному стволу старого дерева, Сайго, скользнув вниз, опустился на корточки. Акико присела справа, рядом с ним. Не поворачиваясь к ней, он продолжал смотреть прямо перед собой на ломаную линию скрещенных ветвей, белых под снегом и льдом.
Акико глядела на его гордый профиль. Как бы то ни было, он оставался для нее загадкой. Впрочем, она подозревала, что загадкой он был и для самого себя. Хотя он был склонен к самоанализу, может быть, в большей степени, чем это свойственно людям его возраста, его стремление разобраться в себе не было самокопанием. И Акико думала, что сжигающее его пламя ненависти может быть обуздано им самим. Но вместе с тем она опасалась, и, по-видимому, справедливо, что, если ненависть погаснет в Сайго, он просто погибнет. Она была основной его пищей, материнским молоком для его духа.
Акико подозревала, что зло владело им. Но тем не менее ее тянуло к нему. Было ли это вопреки или вследствие него? Находясь рядом с ним, она испытывала страх, будто вирус, поразивший его душу, был заразен. Но в то же время она ощущала, как крепнет ее дух.
С Сайго она чувствовала свою принадлежность времени и месту. Дух Сайго был духом человека вне закона, но не изгнанника, каким всегда чувствовала себя она. У изгнанника нет ни социального статуса, ни достоинства, ни чести. Она вспомнила гейш, которых увидела той ночью в ресторане, с черными щелкающими зубами и неестественно белыми лицами, покрытыми рисовой пудрой; она вспомнила те чувства, которые испытывала, разглядывая их.
Потом Акико подумала о том, как редко вспоминает она Икан;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104