Более шестидесяти миллионов долларов было истрачено “кэйрэцу” за четырнадцать месяцев — баснословный расход для любой корпорации, какой бы огромной она ни была.
Сато предполагал, что “Тэндзи” была одной из главных причин того, что Нанги решился связаться с гонконгскими банками. Сато был против этого с самого начала — его пугали превратности финансовой фортуны Королевской Колонии. Это было равносильно тому, чтобы сунуть свою ногу в медвежий капкан и ждать, когда он захлопнется.
Но Нанги настаивал, и Сато вынужден был подчиниться его воле: им срочно требовались новые капиталы, как для “Тэндзи”, так и для возмещения убытков, понесенных их сталелитейным производством. У них было много незанятых рабочих рук, и им ничего не оставалось, как исправно платить всем жалованье и пенсии, хотя завод был загружен всего лишь на семьдесят процентов. Теперь Сато был близок к заключению сделки по продаже “кобуна”. Это принесло бы им не слишком большой доход, но в конце концов они как-нибудь выкрутились бы.
Однако теперь всего этого могло оказаться недостаточно. Сделка с Томкиным была отложена до возвращения Линнера, а у Сато появилось чрезвычайно неприятное ощущение под ложечкой, с тех пор как Нанги позвонили из Паназиатского банка в Гонконге. Сато был не очень хорошо осведомлен о содержании телефонного разговора, однако спешный отъезд Нанги в Королевскую Колонию не сулил ничего хорошего.
Сато знал, что означает для Колонии отказ коммунистического Китая от переговоров с Великобританией; он скрежетал зубами, читая газеты. Подтверждались худшие из его опасений. Недвижимость и банковское дело были двумя китами экономики Гонконга, и Сато знал: как только дело пойдет с недвижимостью, банки сразу же начнут набирать силу.
“Но как глубоко Энтони Чин сумел нас утопить? — спрашивал он себя. — О Амида! Сделай так, чтобы он был как можно осторожнее! Сделай так, чтобы мы не попались в этот капкан”.
Однако Сато знал, что он и Нанги уже находятся в ловушке, петля которой затягивается все туже с ужасающей быстротой. Линнер-сан назвал это у-син. Сато непроизвольно вздрогнул. Три смерти подряд. Кагами-сан, “мо”: татуировка; Ёсида-сан, “йи”: отсеченный нос; и наконец, Масуто Иссии, найденный в гимнастическом зале с отрубленными ступнями. Сато мучительно напрягся, и в памяти вдруг возникло с устрашающей отчетливостью: “юэ”! Иероглиф состоял из двух элементов — ножа и отрубленной ноги.
Что происходит с “кобуном”? Компания погибает, и, если Линнер-сан не найдет способа пресечь эти убийства, он и Нанги будут уничтожены. Для совершения ритуала у-син требовались еще два убийства, и не нужно было обладать гениальной прозорливостью, чтобы догадаться, кого наметили в качестве последних жертв.
Кто хочет покарать их и за что? Внезапно в этом месте движущихся теней и древнего “ками” Сато явственно ощутил, как их прошлое — его и Нанги — с жестокой неумолимостью проследовало перед ним подобно воскресшему трупу, который, шатаясь, влечет свою полусгнившую плоть на собственные поминки. Скоро они окажутся не в состоянии завершить последнюю стадию “Тэндзи”. А что потом? Он опустил голову и начал горячо молиться если не о спасении, то хотя бы о прекращении этого кошмара, который разрастался вокруг них, уничтожая самых дееспособных сотрудников “кобуна”, самое сердце той империи, на создание которой они с Нанги затратили столько сил. Он не должен этого допустить! Ничто не должно помешать “Тэндзи”. Ничто. Но какая-то холодная рука сдавила его сердце и сжимала до тех пор, пока из глаз не брызнули слезы, а рот не наполнился горечью.
А он все думал: “За что нам эта кара? В чем мы провинились?”
* * *
Виктор Проторов должен был находиться на Ближнем Востоке. Три недели назад потребовалось его присутствие в Южном Ливане, чтобы остановить затянувшийся конфликт, который уже принял характер настоящей междоусобицы.
И все же он не покидал Хоккайдо, этот безопасный дом, на создание которого для себя самого он потратил четыре года. Когда он был здесь, никто в Советском Союзе не знал, где он находится или как выследить его. Проторов был совершенно спокоен на этот счет: несколько лучших его аппаратчиков надежно внедрились в структуры восьми других управлений. Они подверглись длительной проверке со стороны своих непосредственных начальников, но все сошло благополучно.
Что касается людей Девятого управления, которыми была укомплектована резиденция, то Проторов был абсолютно уверен в каждом из них. Они все, как один, был преданы ему лично, во-первых; управлению, во-вторых; и матушке-России, в-третьих. Само собой, что в таком важном вопросе он не мог положиться на волю случая. Раз в две недели образ жизни всего персонала, равно как и оперативников, находящихся на японских островах, подвергался строжайшей проверке, чтобы обеспечить резиденции абсолютную надежность.
Лишь один человек был свободен от тотального контроля со стороны людей Проторова, поскольку в данный момент находился на особом положении. Его одного Проторов хотел видеть лично, чтобы удостовериться в своей безопасности и в том, что получаемые им донесения — “чистые”. “Чистыми” назывались донесения, имевшие особую ценность и свободные от дезинформации.
На самом деле “чистые” донесения были редки. Проторов занимался искусством лжи достаточно давно, чтобы понять: большинство донесений непременно содержит некоторое количество “грязи”, то есть дезинформации. И ему приходилось распознавать ложь и выявлять истину, отделять зерна от плевел. Это он умел делать как никто другой.
Япония была исключением, подтверждавшим общее правило. Многие оперативники Девятого управления были настроены так фанатично, что старались добиться только “чистых” донесений. Человек, с которым Проторов должен был увидеться, был одним из них.
Однако южноливанская проблема требовала немедленного разрешения, и в то утро Проторов послал туда вместо себя одного из самых надежных своих подчиненных. В последнее время его очень занимал “Тэндзи”. Тут было еще много неясного, но эта загадка манила его как песня сирены, обещая в будущем потрясающее вознаграждение.
Но, по правде говоря, Проторову вовсе не хотелось возвращаться в знойный климат Южного Ливана, где стояла вечная вонь от верблюжьего навоза и горячих паров машинного масла в воздухе. А как он возненавидел арабов! Разумеется, он не сомневался в пользе их дружбы для Советского Союза. Но их простодушие, а в действительности обыкновенная глупость — ключ к их полезности — это было невыносимо. Для него лучше было заниматься “Тэндзи”, чем налаживать отношения между русскими и этими дикарями.
Высокомерие, думал сейчас Проторов, это такое качество, из-за которого русские много теряют, вплоть до самых серьезных неудач. Но и у проклятых арабов его не меньше. С него уже довольно: он месяцами вытряхивал песок из своей одежды.
* * *
Огромная туша Котэна спустилась в метро на станции Синдзюку. Еженедельные паломничества Сато давали ему немного свободного времени: Сато считал, что в храме нет места насилию, и потому мог позволить себе отказаться от сопровождения охранника.
Котэн проехал четыре остановки по зеленой ветке, в Куданси-те пересел на голубую линию — до многолюдной станции Нихонбаси. В подземке на него откровенно глазели во все глаза, но он к этому привык. Он делал вид, что не замечает внимания к своей особе, хотя внутренне его распирало от гордости. Ему пришлось немало потрудиться, чтобы достичь вершины, и хотя сейчас он больше не выступал на публике, все равно он уйму времени посвящал упражнениям и даже участвовал иногда в показательных схватках. Вот уже пять лет он не знал поражений.
Котэн вышел на Эйтайдори и свернул направо. Улица кишела покупателями. Пройдя один квартал, он остановился перед светофором, пересек улицу и вошел в универмаг “Токю”.
Внутри это заведение было огромным и пестрым, будто настоящий город. Один из его друзей когда-то справлял здесь свадьбу, другой покупал похоронные принадлежности для себя и своей семьи. Но Котэна не интересовало ни то, ни другое.
Служительница в белых перчатках указала ему на эскалатор, ведущий вниз. Он долго изучал ее густо накрашенное лицо, пока она не отвела глаза, не выдержав его взгляда.
В цокольном этаже он с ленивым любопытством наблюдал, как готовятся пирожки, закручиваются суси, заквашивается тофу, вымешивается бобовая масса. Он пообедал у бесчисленных стеклянных стоек, уставленных подносами с бесплатными образцами еды. Когда Котэн решил, что съел уже достаточно, он направился к идущему вверх эскалатору. Но и теперь его бездонный желудок все еще не наполнился.
Он миновал множество этажей с модной одеждой, товарами для дома, мебелью, игрушками, настольными играми, театрами, приемными врачей, зубными клиниками, салонами, где продавались картины и скульптуры, классами по овладению искусством надевать кимоно, подавать чай, составлять букеты и со множеством ресторанов.
В садике на крыше здания был чайный домик с красными, черными и желтыми фонариками из рисовой бумаги. Они висели на веревочках и начинали легонько пританцовывать при малейшем дуновении ветерка. Среди заботливо подстриженных кустов расположился небольшой зоопарк, осаждаемый толпами детей, чьи матери внизу занимались покупками.
Котэн протиснулся между детишками, чтобы получше разглядеть бабуинов и гиббонов. Неподалеку размещались карликовые обезьянки, обитающие в северных горах возле Нагано. Котэн пробрался к ним, хотя они были не такой уж экзотикой и пользовались не слишком большой популярностью. Но Котэн сам был из Нагано, и вид этих животных, символизирующих для него дом, внезапно напомнил ему, что он не был на родине уже больше десяти лет.
— Что-то интересное?
Ему не нужно было оборачиваться, чтобы увидеть невысокую фигуру спрашивающего, узнать незапоминающееся лицо.
— Эти зверюшки напоминают мне о доме, — сказал он.
— Понимаю, — сказал незаметный человек, — горы... Те из нас, кто родился в горах, никогда их не забудут.
Котэн молча кивнул и начал докладывать. Закончив доклад, он в меру сил постарался ответить на все вопросы.
— Мне пора, — сказал он. — Сато-сан скоро вернется с молитв.
— Молитвы, — презрительно отозвался Виктор Проторов, — это для тех, кто уже сломлен.
* * *
Уже трижды Текс Бристоль был вынужден отказаться от своего плана добраться до Голубого монстра, и связано это было скорее с Аликс Логан, чем с ее ночным охранником. После ее попытки самоубийства Голубой монстр не спускал с нее глаз и не выходил от нее даже ночью.
Теперь свет в квартире Аликс не тушили даже в ночное время, чтобы ее сторожа чувствовали себя увереннее.
Бристоль такого не предвидел. Странно, что они прибегли к этому. Ему пришло на ум, что монстры Аликс были не из бывших полицейских: для этого они были слишком щеголеваты. По манерам они скорее напоминали военных. Проводя в слежке за Аликс долгие часы под палящим солнцем, Бристоль не переставал удивляться, откуда у этих громил такая школа. Неужели Томкин решил зафорсить на старости лет и решил нанять горилл высшего класса для такой грязной работы? Другого объяснения не было.
После того как провалилась третья попытка пробраться ночью в квартиру Аликс, Бристоль не без сожаления отказался от первоначального плана. В таких ситуациях нужно проявлять гибкость, твердил он себе. Каждый план должен иметь путь к отступлению, а этот путь в свою очередь — свой путь к отступлению. Только так можно добиться успеха, потому что в подобных положениях нет ничего стабильного. Надо выбирать что-то одно, но параллельно продолжать разрабатывать и другие варианты.
Так Бристоль начал осуществлять план, до которого, как он втайне надеялся, дело не должно было дойти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104