– Ты не меня ненавидишь, Ким. Ты ненавидишь себя. Но за что, я не знаю.
Трейси вернулся к своему занятию. Возле стены, справа, стоял стеклянный шкафчик с бронзовой отделкой. На нем – подставка для курительных трубок. Около дюжины осиротевших трубок...
На другом конце шкафчика – хрустальная ваза с красными тюльпанами и лилиями. Раньше здесь всегда были свежие цветы, их каждый день ставила горничная Энна. Теперь цветы завяли и поблекли, головки их склонились, от них исходил запах тления.
Перед этим Трейси уже тщательно обследовал весь особняк, шаг за шагом, все четыре спальни, две ванных комнаты, кухню, комнату служанки, гостиную, подвал, но ничего не обнаружил. Он прикрыл глаза. Инстинкт подсказывал ему, что если правда о смерти Джона Холмгрена когда-нибудь и будет найдена, то произойдет это здесь, в комнате, в которой он умер.
Взгляд Кима был сонным.
– Если бы мы могли поработать над телом, нам не пришлось бы заниматься этой чепухой. Трейси глянул на Кима в упор.
– Тебя просто воротит от того, что приходится общаться со мной, правда? Только это – моя территория. Не твоя. – Ким молчал. – Ладно, мы – здесь, а тело кремировано. Так что надо исходить из того, что у нас есть, и стараться добиться максимума.
– Конечно.
– Тогда заткнись и позволь мне заняться делом.
Трейси ничего такого особенного не делал – по крайней мере, на первый взгляд. Но он тщательно ощупал все швы на подушках дивана и кресел, чтобы убедиться, что их не вскрывали и не распарывали.
После этого он заглянул под мебель, внимательно обследовал ковер, чтобы обнаружить полосы загнувшихся в одну сторону ворсинок или пыль – это бы подсказало, что в комнате делали что-то непривычное.
Затем он, обходя отмеченное мелом место, где лежало тело губернатора, перешел к письменному столу, осмотрел его, шкафчик, книжные полки. Через час с четвертью он рухнул в кресло возле кушетки и кофейного столика. Ким налил себе неразбавленного бренди и пил мелкими глотками, будто думал лишь о том, как расслабиться перед сном.
– Ну как, не сдаемся? – спросил Ким довольно ехидно.
– Рано сдаваться.
– Ты везде побывал, все осмотрел. Что еще надо? Трейси снова обозлился: он проделал всю работу, а Ким только потягивал бренди да толковал о Юкио Мишиме.
– Слушай, может прекратишь изображать из себя избранную личность?
– Я? – Ким удивленно поднял брови.
– Ты же просто из кожи вон лезешь, чтобы продемонстрировать свой ориентализм, – Трейси подался вперед. – Загадочный Ким, непроницаемый, полный восточной мудрости, непонятный для белых! Это дает тебе ощущение собственной уникальности здесь, на Западе.
– Ты вообще ничего не понимаешь, – упрямо произнес Ким, – Мне все равно, что ты думаешь о кхмерах, – губы его презрительно искривились. – Любишь ты их или не любишь – это твое дело. Что может чувствовать западный человек? Ты – чужой, ты – посторонний. Ты не можешь понять нашей боли, которая не оставляет нас ни на минуту. Она стучит в нас, словно второе сердце.
– Давай, давай, продолжай в том же духе. Еще бы! Бедный Ким, единственный вьетнамец, чья семья погибла во время войны, – говоря это, Трейси продолжал оглядывать комнату. И вдруг что-то неопределенное, какая-то неуловимая странность привлекала его внимание. Он продолжал говорить, но уже совсем не думая: склонив голову, он внимательно всматривался, в голове его зазвучал сигнал тревоги.
– Что такое? – Ким тут же забыл о взаимных оскорблениях.
Трейси двинулся к графину с бренди – может быть, он ничего бы и не заметил, если бы Ким не взял графин, чтобы подлить себе в стакан. Маленькая лежащая на дне груша перевернулась, и что-то на ее боку очень заинтересовало Трейси.
– Ну-ка, сходи в ванную и принеси мне большое полотенце, да прихвати из кухни разделочный нож.
– Что ты увидел?
– Делай, что тебе сказано! – Трейси не отрывал взгляда от груши. Он и сам еще толком не мог объяснить, что именно его заинтересовало, потому что сквозь толстые стенки графина и густую жидкость видно было плохо.
Волнение его росло. Он осторожно взял графин, открыл серебряный кофейник и вылил туда бренди.
Вернулся Ким. Трейси взял у него полотенце и тщательно завернул в него стеклянный сосуд.
Положил сверток на пол, поднял правую ногу, вздохнул, со свистом выдохнул воздух и резким, точным движением опустил ногу прямо по центру свертка. Звук получился негромкий, словно кто-то сломал сухую ветку.
Он наклонился и начал медленно, слой за слоем разворачивать полотенце, хотя ему ужасно хотелось сдернуть его одним движением. Взял у Кима разделочный нож и кончиком счистил с груши стеклянные крошки.
Ким наблюдал, как Трейси взял с блюда позолоченную ложечку и, подцепив ею грушу, переложил сморщенный фрукт на серебряный поднос.
На боку груши была темная ровная полоса – след разреза, такого аккуратного, что вряд ли он мог появиться по естественным причинам.
Очень осторожно Трейси поднес кончик ножа к разрезу. Он склонился над грушей, вдыхая аромат бренди. Аромат этот наполнял всю комнату. Терпеливо, миллиметр за миллиметром, Трейси расширял разрез.
Он вспотел, прикусил от усердия губу – это была тонкая операция. Кончик ножа наткнулся на что-то твердое, Трейси поводил ножом – предмет внутри груши был небольшим в s длину, что-то около дюйма. Но какой формы, пока было непонятно, поэтому Трейси продолжал прощупывать ножом внутренность плода – он боялся повредить странный предмет.
Он принялся кусочек за кусочком отрезать мякоть груши, в какой-то момент нож соскользнул, и он тихо выругался.
И наконец труды его были вознаграждены. На изогнутой металлической поверхности блеснул свет и – цок! – на поднос, словно дитя из чрева матери, вывалилась странная штуковина.
– Боже милостивый! – выдохнул Трейси.
Он откинулся в кресле, не отводя взгляда от поблескивающей вещички. Спина у него затекла, но он и не замечал этого – то, что лежало сейчас перед ним, было важнее всего на свете.
Они молчали. Потом Ким достал из нагрудного кармана чистый платок. Трейси взял платок и с помощью ложечки уложил в него предмет. Завернул, спрятал к себе в карман.
После этого взглянул на Кима:
– Ты что, знал, что здесь может оказаться эта штука?
Ким покачал головой.
– Я рассказал тебе все, что нам было известно. Немного, правда, но теперь ты видишь, что мы были на верном пути, – нужды говорить тихо не было, но оба почему-то инстинктивно понизили голос.
Они задумчиво смотрели друг на друга, потом Ким сказал:
– Ты сам знаешь, кто должен провести анализ.
Трейси знал.
– Но он болен...
– Да что ты? И серьезно?
– Серьезнее не бывает.
Ким встал:
– Директор расстроится.
Трейси кивнул. Он думал только о том маленьком диске, который сейчас лежал у него в кармане. По виду он был похож на пуговицу от военного мундира. Только это была не пуговица. Это было электронное подслушивающее устройство.
* * *
Киеу точно знал, когда Трейси обнаружил «клопа»: он собирался выходить из дома, как вдруг раздался сигнал тревоги – это случилось в тот миг, когда Трейси впервые коснулся кончиком ножа упрятанного в грушу диска.
Он повернулся и взбежал по широкой лестнице на второй этаж дома на Греймерси-парк. Ворвался в свою спальню. На полке, рядом с позолоченной фигурой Будды и аккуратной стопкой астрологических таблиц стояла коричневая коробка, которую он сделал сам. В переднюю ее часть был вделан небольшой экран, на котором светилось время – 21.06. Но это были не электронные часы – за экраном был скрыт кассетный магнитофон.
Киеу нажал неприметную клавишу на боку коробки, и в руку ему скользнула кассета. Молча он вышел из спальни, молча прошел по коридору в кабинет, где его ждал другой человек, прямой и высокий.
– Я думал, ты уже ушел, – человек взглянул на золотые наручные часы.
– Найдено подслушивающее устройство, – без всяких предисловий произнес Киеу. Он подошел к плейеру, стоявшему на книжной полке, вставил кассету. Повернулся к человеку, тот кивнул, и Киеу нажал на «воспроизведение».
«...Я ненавижу тебя», – раздалось из динамиков.
– "Ты не меня ненавидишь, Ким. Ты ненавидишь себя. Но за что, я не знаю", – ответил второй голос.
Высокий человек махнул рукой, и Киеу выключил магнитофон. Высокий повернулся к окну, привычным жестом погладил шелковистую плотную ткань кремовых штор.
– Значит, Ким? Это говорит о том, что к делу подключился Фонд, – высокий отвернулся от окна и холодными серыми глазами уставился на Киеу. – Но мы-то знаем, что это невозможно.
– Тогда почему там Ким?
Высокий покачал головой:
– Наша проблема не в этом. Проблема в том, что спящий проснулся. С ним был Трейси Ричтер. Я знаю, что они некоторое время работали вместе в Бан Me Туоте и в Камбодже, перед тем, как Ричтер так таинственно исчез из поля зрения.
– Вы хотите, чтобы я остался? – спросил Киеу.
– Нет, конечно же нет. То, что ты должен совершить сегодня ночью, откладывать нельзя. Ты понимаешь это лучше всех. Планеты диктуют тебе, как поступать. Делай то, что надлежит. Теперь, когда у нас есть эта запись, мы снова имеем преимущество, – он улыбнулся юноше. – Пока ты будешь отсутствовать, я придумаю план действий в отношении этих двоих... Мы знаем, что Трейси станет делать с устройством, – Мицо когда-то рассказывал Киеу о том человеке из Нью-Йорка, даже показывал образцы его творчества. – О да, – кивнул высокий. – Сомнений нет. Единственный вопрос: дозволят ли Ричтеру зайти так далеко?
Сентябрь 1966 г. – апрель 1967 г.
Пномпень, Камбоджа
В душах сознательной части населения Пномпеня широко разрекламированный визит генерала де Голля оставил такую муть и грязь, какую оставляет после себя груженная мусором лодка. Царившая в дни его исторического пребывания эйфория исчезла словно тать в ночи.
Долгожданная материальная помощь вылилась в организацию второго лицея, создание фабрики по производству фосфатов и шитье новой формы для ужасно обтрепанной кхмерской армии. И не более.
Встреча французского министра иностранных дел с избранными представителями Ханоя прошла без ощутимых результатов. Да и сам визит де Голля ничего не дал в плане сложных отношений с северовьетнамцами и американцами.
Короче, стало ясно, что дни принца Сианука сочтены. Эта его последняя попытка найти поддержку выглядела очень жалко, продемонстрировать ему больше было нечего – разве что новую школу, из которой выйдет еще больше образованных, но безработных молодых людей. А они неминуемо в результате обратятся против власти, которая не дает им никаких возможностей.
Настроение в городе изменилось, изменилось оно и за стенами виллы Киеу. Для того чтобы узнать, кто победит в междоусобной войне – сторонники Чау Санга или Коу Роуна, – прибегать к услугам предсказателей не требовалось. И так было ясно.
В эти жаркие дни, полные беспокойства и разногласий, Сока часто вспоминал тот июньский вечер, когда у них ужинал Рене Ивен. Он помнил, чем он закончился, помнил, каким оберегающим, защищающим жестом обняла мать плечи отца, как он, улыбнувшись младшему сыну, произнес «оун».
События развивались стремительно, и их поток подхватил Соку. Казалось, все впали в истерику. Люди понимали, что что-то происходит, но что именно – этого не знал никто. Сам говорил, что это революция, но Сока не был в том уверен. Он часто в конце урока спрашивал, что думает обо всем происходящем Преа Моа Пандитто. Старик глядел на мальчика и спокойно отвечал: «Я об этом не думаю, нас политика не касается». – Спустя годы Сока, утирая горькие слезы воспоминаний о своем Лок Кру, снова и снова слышал эти слова.
Ужас – вот что поселилось в душах людей. Что с нами случится? – думал Сока. Он без конца задавал себе этот вопрос, вопрос будил его по ночам, не давал уснуть.
В то время его единственным спасением была Малис.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125