А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  

 

Бернар, двадцать пять лет, полностью асоциален, у него «диагностировали синдром Ганзера» (это что еще такое?) и НКН (это я понимаю — навязчивые компульсивные нарушения: страдающие ими люди по сто раз моют руки или по шестьсот раз проверяют, закрыт ли газовый кран). Эмили, тридцать два года, страдает трисомией. Клара, сорок три года, олигофренка. Эмили считает Клару идиоткой, но, судя по всему, они друг друга стоят.
От их странных голосов у меня начинается головокружение, я путаю имена и, когда дело доходит, наконец, до чая, уже чувствую себя усталой. Чаепитие проходит с определенными сложностями, так как обслуживают нас сами больные под присмотром двух воспитателей, Юго и Мартины.
— Вам, наверное, интересно, как мы выглядим, — любезно говорит мне Юго. — Ну так вот, Мартина похожа на старшую сестру в «Полете над гнездом кукушки», — продолжает он со смехом.
— А ты — на капитана Хэддока, только рыжий! — парирует она.
Франсина Ачуель пускает вокруг стола кекс, «испеченный нашими постояльцами», и настаивает, чтобы мы брали куски побольше.
Иветт вполголоса спрашивает у Юго, что такое «олигофрения».
— Под этим словом подразумевают умственную отсталость, — отвечает Юго.
— Люди, которых раньше называли «невинными», — вторит ему Мартина. — Различают тех, кто может говорить и обучаться на элементарном уровне чтению и письму, тех, кто могут только говорить, и тех, кто не способен даже овладеть речью, — добавляет она, одновременно ругая Клару, которая пытается вырвать чашку из рук Эмили.
— Что касается синдрома Ганзера, — снова вступает Юго, — то страдающие им люди, вроде Бернара, систематически дают неправильные ответы на вопросы, хотя прекрасно понимают (так, во всяком случае, считается), что им говорят.
— Сколько весит Бернар? — спрашивает Иветт еще тише.
— Сто двадцать килограмм при росте метр семьдесят, — отвечает Юго.
Толстяк. Они продолжают болтать. Я рассеянно вслушиваюсь в разговор, я чувствую напряжение, мне не нравится находиться в компании незнакомцев, рассматривающих меня в то время, как я их видеть не могу. И, — я знаю, что это чувство не делает мне особой чести, — общество «отсталых» всегда меня тяготило. Ощущение, что ты не отвечаешь их ожиданиям, их потребностям. И определенное отвращение перед физическим контактом, к которому они почти всегда стремятся. Я не получаю удовольствия от физических контактов, за исключением сексуальных. Бенуа часто укорял меня за холодность. Как я теперь изменилась, Бенуа! Как я зависима!
Внезапно раздаются радостные крики в ответ на чье-то бодрое: «Привет всей честной компании!». Ян. Судя по всему, пациенты его любят. Эмили восторженно повторяет его имя, Магали с энтузиазмом трясет меня за руку, Кристиан громко сопит.
Франсина хочет представить нас друг другу, но Ян объясняет ей, что мы уже познакомились.
Не прошло и пятнадцати минут, как разговор свернул на страшное убийство в Антрево. Ян узнал свежие новости от одного «дружка»-горнолыжника, который одновременно возглавляет бригаду местной жандармерии, ведущую расследование. Как только он начинает рассказывать, Франсина громко кашляет, и Ян замолкает.
— Юго, еще не пора смотреть сериал? — спрашивает она. — Кто хочет посмотреть сериал в игровой комнате, могут пойти туда с Юго.
— Вы позволяете им смотреть «Блюз городской полиции»? — удивляется Иветт (она знает программу наизусть).
У меня в памяти всплывают резкие звуки, выстрелы, ругательства, сцены погони в машинах под визг тормозов, тяжелое дыхание спортсменов и/или влюбленных…
— Они же взрослые! — отвечает Франсина Ачуель.
— Мы, знаете ли, не сахарные! — бросает Петиция. — Ну все, я пошла, обожаю это кино!
Шарканье ног, кто-то звучно чмокает меня в щеку.
— Это Магали, — объясняет Франсина. — Она никогда не пропустит серию, она обожает мигалки.
Прикосновение к моей руке.
— Это Кристиан.
— Пин пон, пин пон, йи-и-и-и!
Другие выходят, не попрощавшись. Слышу, как Бернар бормочет сквозь зубы: «Надо вымыть обе руки, завтра суббота».
— Ян, я буду вам весьма признательна, если вы не станете обсуждать такие болезненные темы при наших больных! — восклицает Франсина, когда все уходят. — Вы же знаете, насколько они чувствительны.
— Но вы же усаживаете их перед телевизором! — огрызается Ян.
— И что же? Что сказал ваш жандарм? — перебивает их Иветт, снедаемая любопытством.
— Ничего приятного. Информация точна: девушку распяли заживо, а потом силой влили в рот литр чистой жавелевой воды, очевидно, через воронку.
Возмущенные возгласы. Я сжимаю зубы и отдаю себе приказ: не давать волю воображению.
— А потом? — это снова Иветт, изменившимся голосом.
— С ее бедер срезали добрых два фунта мяса, словно хотели приготовить хороший бифштекс!
— Ян! Немного уважения! — с возмущением восклицает Франсина.
Мне кажется, она недооценивает его спортивное образование.
— По первым оценкам, женщине было около тридцати, это брюнетка с длинными волосами, синими глазами, без особых примет, — спокойно продолжает Ян. — Они уже связывались с ТССПД, но пока без особого успеха.
— С чем связывались? — спрашивает Франсина. — Вы можете ясно изясняться?
— С Технической службой судебного поиска и документации, — расшифровывает Ян. — Филипп очень верит в научные методы. Он стажировался в НЦУСП и ИКИ, — добавляет он с удовольствием. — В Национальном Центре усовершенствования судебной полиции и в Институте криминалистических исследований.
— Ну и ну! — шипит Иветт сквозь зубы. — И они что-нибудь нашли?
— Ничего. Они собираются показать фотографию жертвы по телевидению.
— Ясное дело, какая-то бомжиха, нарвалась случайно на садиста в здешнем сквере, — провозглашает Иветт.
— Садист, который заранее купил весь инструментарий… По-моему, он ее туда завлек, он заранее готовился убить ее, — отвечает Ян.
— Или просто убить женщину, все равно какую! — шепчет Франсина Ачуель. — Господи, меня просто трясет! Надеюсь, они его быстро поймают.
— А я так не думаю. Гм-м, какой вкусный кекс! У них абсолютно никаких зацепок, — отвечает ей Ян, и в его голосе слышится какое-то удовлетворение. — Он явно был в перчатках. Ах да, я забыл, они нашли кусок пластиковой пленки, покрытый кровью бедной девушки. Наверное, он закрывался ею, чтобы не испачкать одежду.
— Хватит, меня уже мутит! — протестует Франсина.
— Как угодно. Что этот тип с санками — позвонил? — спрашивает Ян.
— Да, завтра к десяти утра все будет готово. Ян организовал санные прогулки для наших подопечных, на собачьих упряжках, — объясняет нам Франсина.
— О, это, должно быть, великолепно! — восклицает Иветт.
— Так поехали с нами! — с энтузиазмом предлагает Ян.
Эта идея мне, в общем-то, нравится. Если хорошо закутаться, прогулка на свежем воздухе, под задыхающееся сопенье хаски… Как на Дальнем Севере… Я сжимаю руку Иветт в знак согласия.
Мы назначаем встречу на завтра, потом Иветт дает сигнал к отъезду.
В машине разговор, конечно, заходит о больных. Юго рассказывает нам, что Жан-Клоду осталось жить считанные годы.
— У него симпатичное лицо, но он такой худой! — сочувственно замечает Иветт. — А астроном — так просто красивый парень, — добавляет она после короткой паузы, а потом грустно заключает: — Как это грустно!
— Он очень страдает из-за своего состояния, — говорит Юго, — он его стыдится. Ему очень тяжело. Я постоянно проверяю его лекарства.
— Вы боитесь, что он может покончить с собой? — восклицает Иветт.
— А кто знает? Все на свете считают его дебилом, а ведь он — дипломированный математик. Такое нелегко пережить, вы понимаете.
Да, я-то понимаю. Я помню, как после случившегося со мной несчастья всем казалось, что я обречена на чисто растительное существование. Жуткое чувство беспомощности, когда ты не можешь быть услышанной, не можешь показать, что все понимаешь. Эти воспоминания наводят меня на мысль о том, что в начале февраля мне предстоит новое обследование в Париже. А потом, может быть, новая операция. Кто знает? Если после каждого хирургического вмешательства я буду становится хоть на чуть-чуть более самостоятельной, быть может, лет через десять я сыграю «Чижика».
— Ну, а что касается Леонара, — продолжает Юго, — когда он учился в последнем классе и готовился к поступлению в Политехнический институт, в его школе случился пожар. Погибли пятнадцать его соучеников. Он был в страшной депрессии и долгие годы находился под наблюдением психиатра. Мадам Ачуель сочла нужным рассказать нам об этом, если знаешь историю болезни, то легче помогать человеку.
Да, мрачноватая история. Юго мягко переключает скорость. Рев мотора соседней машины, гудок, скрип тормозов.
— Людям нравится бросаться под колеса! — комментирует Юго.
Добавляет со смехом:
— Знаете, когда мы выводим наших на прогулку, это просто цирк! Вчера вдруг пропала Магали, я нашел ее в магазине. А Бернар чуть не попал под автобус. Решил перейти улицу, чтобы посмотреть на пирожные в витрине булочной.
— Вы позволяете ему есть, сколько он хочет? — спрашивает Иветт.
— Вообще-то ему предписан строгий режим, но… Бернару трудно вписаться в коллектив, он долго жил вдвоем с матерью. Он одновременно глупый и хитрый, слишком покорный. Именно такие способны внезапно перейти к действиям и наделать глупостей.
— А Кристиан? Он меня немного напугал, — признается Иветт. — Это настоящий великан, — поясняет она мне.
— С Кристианом дело другое. В детстве он страдал от дурного обращения, его пришлось забрать из семьи. Он парень импульсивный, обожает играть словами и созвучиями. Вовсе не глуп, но чрезвычайно инфантилен. Ребенок ростом метр восемьдесят пять и с телом регбиста.
— Да все они немного дети, переодетые во взрослых, — шепчет Иветт. — Заброшенные дети, оставленные один на один со своими несчастьями.
— Эге! А нас, воспитателей, вы не считаете? Мы заменяем им недостающих родителей.
— Простите, я вовсе не хотела усомниться в вашей преданности делу. Нам сюда, направо!
Визг шин, санитарную машину слегка заносит на скользком шоссе, этот разговор навел на меня грусть.
Дома Иветт, ворча, устремляется к телевизору: ее передача уже началась. Я подъезжаю на кресле к приоткрытому окну. Уже поздно, я слышу, как скрипит снег под ногами возвращающихся с лыжной прогулки, слышу позвякиванье цепей проезжающих машин. Поднялся ветер, влажные хлопья падают на окно, на мой нос, щеки, губы, от них прохладно и свежо. Иветт раздраженно спорит с какой-то репликой ведущего. Я тихонько улыбаюсь, но тут же вспоминаю о замученной молодой женщине, и мне больше не хочется улыбаться. Прошлая ночь была такой же тихой, как сегодняшняя, но в этой тишине в страшных мучениях умирал человек.
— Элиз…
Я вздрагиваю. Мне показалось, или за окном кто-то действительно шепотом произнес мое имя?
— Элиз…
Нет, не показалось. Кто-то зовет меня. Ян? Здоровой рукой я пошире открываю окно и задеваю за что-то. Это лицо? Да, наверное, лицо. Я протягиваю руку, но она повисает в пустоте. Потом в мои пальцы вкладывают мягкий пакет.
— Для тебя, любовь моя, — шепчет голос.
Опять!
Скорее, скорее, где мой блокнот? «Кто вы?» — я протягиваю листок в окно.
Короткий неприятный смешок. Ощущаю прикосновение чьей-то горячей руки к своей и отдергиваю руку. Звук удаляющихся шагов. Мой таинственный гость ушел! Я подъезжаю к Иветт, которая ничего не заметила. В недоумении ощупываю небольшой пакет, нюхаю его. Как я и подозревала, пахнет мясом. Поставщик бифштексов снова заявил о себе!
Кусок мяса. О, Господи! Бифштекс! Ощущение, словно меня ударили кулаком в живот. «Срезали … словно … хороший бифштекс…». Я разжимаю пальцы, пакет падает на пол.
— Что такое? Ой, да что же это? Опять кусок мяса? Откуда вы их берете?
Как будто я нарочно это делаю!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42