Похоже, он вначале все прикинул, хорошенько рассчитал – и только затем стал действовать. У бедняжки Леттис не было выбора...
– Не было выбора... – Пола шокировали эти слова, и печаль овладела им с новой силой. – О, тетя Нэн, теперь она для нас потеряна! Замужем за протестантом, подумать только! Она потеряна для нас, и душа ее погибла!
– Кто знает... – протянула Нанетта. – Наше дело – молиться за нее, просить Господа, чтобы он дал ей силы не изменить вере отцов. Гамильтон может и разрешить ей держаться старой веры – с условием, что она будет делать это тайно...
– Но их дети...
– Поживем – увидим. Не исключено, что она будет иметь на них большое влияние...
Но безутешный Пол продолжал оплакивать ее, словно умершую – хотя сдержанно и спокойно согласился на ее брак с Гамильтоном и дал за ней прекрасное приданое. А под Рождество 1565 года семью постиг самый тяжелый удар. Пол-младший, возвращаясь в седле из города пьяным до бесчувствия, упал с лошади и всю ночь пролежал в снегу – нашли его лишь утром. Его здоровье было уже сильно подорвано пьянством, и любимейший сын Пола, проболев воспалением легких всего два дня, умер.
Пол из последних сил пытался противостоять обрушившемуся на него несчастью – он ведь все еще оставался хозяином усадьбы Морлэнд и нес груз обязанностей, от которых никто не мог его освободить. Он потух и сгорбился... Но ведь в доме были еще двое младших мальчиков – Вильям, которому исполнилось двенадцать, и восьмилетний Артур. И словно не беспокоясь о том, что дом станет еще более угрюмым, Пол начал подыскивать место при дворе для Вильяма: необходимо было вернуть королевскую милость – а кто может тронуть сердце государыни, если не Вильям, этот юный ангел?
И вот, в феврале 1566 года, Вильям отбыл ко двору – Нанетта клятвенно обещала приглядывать за ним. Пол уговорил Джозефа Баттса прислать в усадьбу Морлэнд единственного сына, десятилетнего Уолтера, чтобы маленькому Артуру было не так скучно. А затем ему удалось заполучить в усадьбу двух младших дочерей Самсона Баттса – шестилетнюю Маргарет и двухлетнюю малышку Селию, поклявшись обеспечить им будущее и выдать замуж за достойных людей.
В январе 1566 года у Джэна и Мэри родился сын, окрещенный Николасом, – и как только мать и дитя достаточно окрепли, чтобы осилить дорогу, они прибыли в усадьбу Морлэнд. Потом они стали частенько наведывался туда, и Джэн как бы случайно заговаривал о своем желании, чтобы его сын и наследник, выйдя из пеленок, жил и воспитывался в усадьбе Морлэнд. Ни он, ни Мэри и словом не обмолвились о том, что так поступить советовала им в своем письме Нанетта... Она отписала также Джейн и Иезекии, и, когда установилась хорошая погода, они стали бывать в усадьбе Морлэнд даже чаще, чем у себя дома. Пол понемногу оживал. Люди сновали туда-сюда, в доме вновь зазвенели детские голоса – жизнь возвращалась в усадьбу Морлэнд. А потом пришло известие, что Леттис забеременела…
Хотя жизнь ее была нелегка и уж тем более не безоблачна, Леттис не покидало чувство, что все с ней происшедшее – большая удача. Она стала леди Гамильтон, хозяйкой Бирни-Касл в Стерлингшире и усадьбы Гамильтон в Аберледи, что в нескольких милях от Эдинбурга. Она поочередно жила то в одной усадьбе, то в другой, следуя за мужем. Но что было лучше всего – она освободилась от своих обязанностей при дворе Марии Шотландской, и лишь изредка показывалась там – когда Гамильтону необходимо было присутствие жены на каком-нибудь балу или приеме. Ужасы, преследовавшие бедняжку в Холируце и Стерлинг-Касле, остались за дверью, которую охранял могучий Гамильтон. Ей нечего и некого было бояться – кроме него самого, волка, с которым она жила под одной крышей...
Натура этого волка, казалось, вся была соткана из противоречий – чем дольше Леттис жила с ним, тем меньше она его понимала. Что влекло его к ней? Ее красота? Ее приданое? Похоже было, что ни то и ни другое... Он принудил ее отказаться от веры отцов, что глубоко ее печалило. Но она не осмеливалась идти наперекор мужу, лишь втихомолку перебирала четки, шепча католические молитвы – да и то, когда его не было дома, и только оставшись одна в комнате, и лишь в темноте: она не доверяла слугам, кроме разве что Кэт...
Леттис неожиданно стала мачехой двух маленьких девчушек – Джин и Лесли, дочерей двух прежних жен Роба Гамильтона. Никто и словечком не обмолвился о том, что же произошло с их матерями, но она хорошенько запомнила слова леди Сомс, будто бы Гамильтон жестоко расправился с ее предшественницей... Оба дома хранили следы присутствия обеих женщин: брошенные на подоконнике пяльцы, книжка с пометками на полях в углу – но о них никто никогда не говорил, а расспрашивать она не смела. Со своими падчерицами она общалась лишь изредка. Девочки воспитывались в отдельных покоях, и общение Леттис с ними было сугубо формальным – гувернантки иногда приводили их к ней. Она пыталась быть дружелюбной, но они лишь глядели на нее угрюмо и испуганно, и называли ее не иначе как «мадам»... Но это лишь когда Роба не было дома. Под бдительным оком отца они словно теряли от ужаса дар речи...
В его присутствии у Леттис начинала кружиться голова от страха – и сладкого безумия... На людях он относился к ней с преувеличенной почтительностью, в которой, впрочем, крылась насмешка. Все, что бы он ни говорил, было двусмысленно – и чем тяжелее становилось Леттис выносить его двойственность, тем с большим наслаждением Гамильтон мучил ее. Дома он почти не обращал на нее внимания, предоставляя ей заниматься обычными женскими делами, но – в этом Леттис была уверена – слуги постоянно шпионили за ней. И лишь в спальне он, будто очнувшись, замечал, что она существует – но там его поведение озадачивало Леттис ничуть не меньше. Иногда он удостаивал жену беседой – рассказывал ей о придворных новостях, разговаривал с ней о политике и делах, словно с другом-мужчиной. А порой больно насмехался над ней, оскорблял, называя «безмозглой папистской шлюхой»... Но кончалось все неизменно в постели.
Леттис в глубине сердца была твердо убеждена, что происходящее между ними грязно и грешно, и что Гамильтон проделывал все это с ней, чтобы шокировать ее. Но истинным потрясением для нее стали собственные чувства – его ласки дарили ей острейшее наслаждение. А Роб, казалось, получал удовольствие, сокрушая барьеры, воздвигнутые ее гордостью и воспитанием, и возбуждая ее страсть. Он шаг за шагом вводил ее в мир чувственных наслаждений, знакомый ему с младых ногтей. С каждым новым открытием любовь и ненависть Леттис к мужу возрастали – усиливалось и ее внутреннее сопротивление, хотя внешне она выглядела покорной.
Тем временем ситуация при дворе все более обострялась: Леттис всем сердцем сочувствовала королеве, осознавшей, наконец, какому злодею и ничтожеству она отдала свою руку и корону. Ее преданный волк, Босуэлл, отважно защищал ее – в августе 1565 года он отбил первую вооруженную атаку Морэя и отбросил его за границу в Ньюкастл. Королева возвратилась в Эдинбург, поручив своему волку защиту границы – а в декабре было объявлено, что государыня понесла. Младенец, которого она носила под сердцем, с полным правом мог быть наследником и шотландского, и английского престолов. Но к тому времени королеве уже не удавалось скрывать ненависти и презрения к мужу и своей очевидной симпатии к Дэвиду Риццио – и вот однажды пьяный король заявил, что итальянец и есть настоящий отец ребенка.
Босуэлл и тут сделал все, что мог, чтобы защитить королеву от несправедливых нападок, но в феврале он обвенчался с Бонни Джин Гордон, и как раз в то время как отважный волк наслаждался медовым месяцем, король учинил пьяную расправу. Он ворвался в апартаменты королевы, закрывшейся там с Дэви, скрутил ей руки за спиной и заставил смотреть, как его вооруженный до зубов приятель Рутвен буквально разорвал в клочки маленького певца. Королева была на шестом месяце беременности...
Гамильтон поначалу скрывал это от Леттис – ведь она тоже была беременна, зачав в январе, – ей нездоровилось: мучила тошнота и головные боли. К тому времени, когда она кое-как оправилась, много воды утекло. Мортон и Дуглас держали королеву под домашним арестом и дожидались лишь прибытия Морэя с войском. Гамильтон сообщил Леттис, что именно Морэй все и подстроил. Но запереть волка в клетку было не в его власти – Босуэлл собрал войско и спустя неделю двинулся к Эдинбургу, чтобы освободить королеву и Дарнли. Он разбил мятежников в пух и прах. Дарнли угодил в опалу, предводители были повешены – но королева, не в силах пролить родственную кровь, простила брата.
Все это Гамильтон рассказал, а Леттис со вниманием выслушала, теряясь в догадках, на чьей же стороне ее муж. Похоже было, что он не принял ничью сторону – хотя Леттис знала, что он всегда был дружен с Морэем. Ответом на ее обеспокоенный взгляд была все та же хищная белозубая ухмылка...
– Выбрось все это из головы, дорогуша, – ведь ты носишь моего сына! Да, и королева – интересно, кого она произведет на свет? Она, похоже, сильна телом и духом, и выкидыша у нее не будет. В силе этой женщины есть что-то неестественное. Если у нее родится мальчик, он станет королем, а она будет как бы уже не в счет...
– И тогда вы... – начала было Леттис, и – прикусила язык.
– Босуэлл – настоящий бандит и старый вояка, но ни он, ни королева, ни этот ее вонючий недоносок-муж, ни все они вместе взятые не смогут сойти за короля. Мы же подождем подходящего случая и послужим королю... Но и тебя, лапочка, я не оставлю без внимания – ты должна родить мне много детей...
В этот момент словно пелена спала с ее глаз – она впервые так ясно поняла мужа... Поняла она также и нечто куда более важное – что она не ошиблась в выборе своего волка. Она никогда не переставала его бояться, сознавая, что жизнь ее всецело в его руках. Но он мудрый хищник, и если она будет продолжать ему угождать, то будет с ним и тогда, когда взойдет его звезда... И кто бы ни взял верх в борьбе за власть, Роб Гамильтон будет в фаворе.
В сентябре Леттис произвела на свет своего первенца, сына – роды были тяжелыми, но все муки затмила радость. Это был крошечный сморщенный младенец с желтоватой, словно печеное яблочко, кожей и клочком черных волос на темечке. Леттис была потрясена, когда Роб решительно потребовал, чтобы она сама кормила дитя грудью. Но молока у нее не было, поэтому пришлось взять в дом кормилицу – и гроза миновала. Роб восхищался сыном и стал относиться к Леттис с куда большим почтением, чем прежде. Младенца окрестили Гамилом.
Королева Шотландии тоже разрешилась от бремени сыном, которого назвала в честь отца – Джеймсом. Он родился в июне, и сразу же после его рождения пополз слушок, что королева и волк, оберегающий границы, – любовники... Король все еще был в опале, лишен права лицезреть королеву – и, заключенный в Стерлинг-Касле, предавался пьяным оргиям. Он мучился сифилисом, который подхватил уже давно, – и ему многое прощалось... Гамильтон полагал, что королева и Босуэлл поощряют его, в надежде, что распутная и пьяная жизнь скоро сведет короля в могилу, и они беспрепятственно поженятся. Леттис, разнежившаяся и упоенная новым отношением к ней мужа, слышала его слова словно бы издалека...
В декабре принц Джеймс был окрещен в Стерлинг-Касле – церемония поражала пышностью и обилием гостей, среди которых присутствовали зарубежные, в том числе и английские, послы. Леттис и Роб присутствовали на церемонии – и тут Леттис впервые увидела, что приключилось за это время с Дарнли, прелестным безбородым мальчиком Дарнли... Он выглядел вдвое старше своих лет, совершенно испитой и полубезумный от сифилиса и пьянства. Пораженная Леттис поняла, что долго он не протянет. Но по возвращении из Стерлинга в Аберледи ее тревога уступила место новой, куда более сильной – захворал малыш.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63
– Не было выбора... – Пола шокировали эти слова, и печаль овладела им с новой силой. – О, тетя Нэн, теперь она для нас потеряна! Замужем за протестантом, подумать только! Она потеряна для нас, и душа ее погибла!
– Кто знает... – протянула Нанетта. – Наше дело – молиться за нее, просить Господа, чтобы он дал ей силы не изменить вере отцов. Гамильтон может и разрешить ей держаться старой веры – с условием, что она будет делать это тайно...
– Но их дети...
– Поживем – увидим. Не исключено, что она будет иметь на них большое влияние...
Но безутешный Пол продолжал оплакивать ее, словно умершую – хотя сдержанно и спокойно согласился на ее брак с Гамильтоном и дал за ней прекрасное приданое. А под Рождество 1565 года семью постиг самый тяжелый удар. Пол-младший, возвращаясь в седле из города пьяным до бесчувствия, упал с лошади и всю ночь пролежал в снегу – нашли его лишь утром. Его здоровье было уже сильно подорвано пьянством, и любимейший сын Пола, проболев воспалением легких всего два дня, умер.
Пол из последних сил пытался противостоять обрушившемуся на него несчастью – он ведь все еще оставался хозяином усадьбы Морлэнд и нес груз обязанностей, от которых никто не мог его освободить. Он потух и сгорбился... Но ведь в доме были еще двое младших мальчиков – Вильям, которому исполнилось двенадцать, и восьмилетний Артур. И словно не беспокоясь о том, что дом станет еще более угрюмым, Пол начал подыскивать место при дворе для Вильяма: необходимо было вернуть королевскую милость – а кто может тронуть сердце государыни, если не Вильям, этот юный ангел?
И вот, в феврале 1566 года, Вильям отбыл ко двору – Нанетта клятвенно обещала приглядывать за ним. Пол уговорил Джозефа Баттса прислать в усадьбу Морлэнд единственного сына, десятилетнего Уолтера, чтобы маленькому Артуру было не так скучно. А затем ему удалось заполучить в усадьбу двух младших дочерей Самсона Баттса – шестилетнюю Маргарет и двухлетнюю малышку Селию, поклявшись обеспечить им будущее и выдать замуж за достойных людей.
В январе 1566 года у Джэна и Мэри родился сын, окрещенный Николасом, – и как только мать и дитя достаточно окрепли, чтобы осилить дорогу, они прибыли в усадьбу Морлэнд. Потом они стали частенько наведывался туда, и Джэн как бы случайно заговаривал о своем желании, чтобы его сын и наследник, выйдя из пеленок, жил и воспитывался в усадьбе Морлэнд. Ни он, ни Мэри и словом не обмолвились о том, что так поступить советовала им в своем письме Нанетта... Она отписала также Джейн и Иезекии, и, когда установилась хорошая погода, они стали бывать в усадьбе Морлэнд даже чаще, чем у себя дома. Пол понемногу оживал. Люди сновали туда-сюда, в доме вновь зазвенели детские голоса – жизнь возвращалась в усадьбу Морлэнд. А потом пришло известие, что Леттис забеременела…
Хотя жизнь ее была нелегка и уж тем более не безоблачна, Леттис не покидало чувство, что все с ней происшедшее – большая удача. Она стала леди Гамильтон, хозяйкой Бирни-Касл в Стерлингшире и усадьбы Гамильтон в Аберледи, что в нескольких милях от Эдинбурга. Она поочередно жила то в одной усадьбе, то в другой, следуя за мужем. Но что было лучше всего – она освободилась от своих обязанностей при дворе Марии Шотландской, и лишь изредка показывалась там – когда Гамильтону необходимо было присутствие жены на каком-нибудь балу или приеме. Ужасы, преследовавшие бедняжку в Холируце и Стерлинг-Касле, остались за дверью, которую охранял могучий Гамильтон. Ей нечего и некого было бояться – кроме него самого, волка, с которым она жила под одной крышей...
Натура этого волка, казалось, вся была соткана из противоречий – чем дольше Леттис жила с ним, тем меньше она его понимала. Что влекло его к ней? Ее красота? Ее приданое? Похоже было, что ни то и ни другое... Он принудил ее отказаться от веры отцов, что глубоко ее печалило. Но она не осмеливалась идти наперекор мужу, лишь втихомолку перебирала четки, шепча католические молитвы – да и то, когда его не было дома, и только оставшись одна в комнате, и лишь в темноте: она не доверяла слугам, кроме разве что Кэт...
Леттис неожиданно стала мачехой двух маленьких девчушек – Джин и Лесли, дочерей двух прежних жен Роба Гамильтона. Никто и словечком не обмолвился о том, что же произошло с их матерями, но она хорошенько запомнила слова леди Сомс, будто бы Гамильтон жестоко расправился с ее предшественницей... Оба дома хранили следы присутствия обеих женщин: брошенные на подоконнике пяльцы, книжка с пометками на полях в углу – но о них никто никогда не говорил, а расспрашивать она не смела. Со своими падчерицами она общалась лишь изредка. Девочки воспитывались в отдельных покоях, и общение Леттис с ними было сугубо формальным – гувернантки иногда приводили их к ней. Она пыталась быть дружелюбной, но они лишь глядели на нее угрюмо и испуганно, и называли ее не иначе как «мадам»... Но это лишь когда Роба не было дома. Под бдительным оком отца они словно теряли от ужаса дар речи...
В его присутствии у Леттис начинала кружиться голова от страха – и сладкого безумия... На людях он относился к ней с преувеличенной почтительностью, в которой, впрочем, крылась насмешка. Все, что бы он ни говорил, было двусмысленно – и чем тяжелее становилось Леттис выносить его двойственность, тем с большим наслаждением Гамильтон мучил ее. Дома он почти не обращал на нее внимания, предоставляя ей заниматься обычными женскими делами, но – в этом Леттис была уверена – слуги постоянно шпионили за ней. И лишь в спальне он, будто очнувшись, замечал, что она существует – но там его поведение озадачивало Леттис ничуть не меньше. Иногда он удостаивал жену беседой – рассказывал ей о придворных новостях, разговаривал с ней о политике и делах, словно с другом-мужчиной. А порой больно насмехался над ней, оскорблял, называя «безмозглой папистской шлюхой»... Но кончалось все неизменно в постели.
Леттис в глубине сердца была твердо убеждена, что происходящее между ними грязно и грешно, и что Гамильтон проделывал все это с ней, чтобы шокировать ее. Но истинным потрясением для нее стали собственные чувства – его ласки дарили ей острейшее наслаждение. А Роб, казалось, получал удовольствие, сокрушая барьеры, воздвигнутые ее гордостью и воспитанием, и возбуждая ее страсть. Он шаг за шагом вводил ее в мир чувственных наслаждений, знакомый ему с младых ногтей. С каждым новым открытием любовь и ненависть Леттис к мужу возрастали – усиливалось и ее внутреннее сопротивление, хотя внешне она выглядела покорной.
Тем временем ситуация при дворе все более обострялась: Леттис всем сердцем сочувствовала королеве, осознавшей, наконец, какому злодею и ничтожеству она отдала свою руку и корону. Ее преданный волк, Босуэлл, отважно защищал ее – в августе 1565 года он отбил первую вооруженную атаку Морэя и отбросил его за границу в Ньюкастл. Королева возвратилась в Эдинбург, поручив своему волку защиту границы – а в декабре было объявлено, что государыня понесла. Младенец, которого она носила под сердцем, с полным правом мог быть наследником и шотландского, и английского престолов. Но к тому времени королеве уже не удавалось скрывать ненависти и презрения к мужу и своей очевидной симпатии к Дэвиду Риццио – и вот однажды пьяный король заявил, что итальянец и есть настоящий отец ребенка.
Босуэлл и тут сделал все, что мог, чтобы защитить королеву от несправедливых нападок, но в феврале он обвенчался с Бонни Джин Гордон, и как раз в то время как отважный волк наслаждался медовым месяцем, король учинил пьяную расправу. Он ворвался в апартаменты королевы, закрывшейся там с Дэви, скрутил ей руки за спиной и заставил смотреть, как его вооруженный до зубов приятель Рутвен буквально разорвал в клочки маленького певца. Королева была на шестом месяце беременности...
Гамильтон поначалу скрывал это от Леттис – ведь она тоже была беременна, зачав в январе, – ей нездоровилось: мучила тошнота и головные боли. К тому времени, когда она кое-как оправилась, много воды утекло. Мортон и Дуглас держали королеву под домашним арестом и дожидались лишь прибытия Морэя с войском. Гамильтон сообщил Леттис, что именно Морэй все и подстроил. Но запереть волка в клетку было не в его власти – Босуэлл собрал войско и спустя неделю двинулся к Эдинбургу, чтобы освободить королеву и Дарнли. Он разбил мятежников в пух и прах. Дарнли угодил в опалу, предводители были повешены – но королева, не в силах пролить родственную кровь, простила брата.
Все это Гамильтон рассказал, а Леттис со вниманием выслушала, теряясь в догадках, на чьей же стороне ее муж. Похоже было, что он не принял ничью сторону – хотя Леттис знала, что он всегда был дружен с Морэем. Ответом на ее обеспокоенный взгляд была все та же хищная белозубая ухмылка...
– Выбрось все это из головы, дорогуша, – ведь ты носишь моего сына! Да, и королева – интересно, кого она произведет на свет? Она, похоже, сильна телом и духом, и выкидыша у нее не будет. В силе этой женщины есть что-то неестественное. Если у нее родится мальчик, он станет королем, а она будет как бы уже не в счет...
– И тогда вы... – начала было Леттис, и – прикусила язык.
– Босуэлл – настоящий бандит и старый вояка, но ни он, ни королева, ни этот ее вонючий недоносок-муж, ни все они вместе взятые не смогут сойти за короля. Мы же подождем подходящего случая и послужим королю... Но и тебя, лапочка, я не оставлю без внимания – ты должна родить мне много детей...
В этот момент словно пелена спала с ее глаз – она впервые так ясно поняла мужа... Поняла она также и нечто куда более важное – что она не ошиблась в выборе своего волка. Она никогда не переставала его бояться, сознавая, что жизнь ее всецело в его руках. Но он мудрый хищник, и если она будет продолжать ему угождать, то будет с ним и тогда, когда взойдет его звезда... И кто бы ни взял верх в борьбе за власть, Роб Гамильтон будет в фаворе.
В сентябре Леттис произвела на свет своего первенца, сына – роды были тяжелыми, но все муки затмила радость. Это был крошечный сморщенный младенец с желтоватой, словно печеное яблочко, кожей и клочком черных волос на темечке. Леттис была потрясена, когда Роб решительно потребовал, чтобы она сама кормила дитя грудью. Но молока у нее не было, поэтому пришлось взять в дом кормилицу – и гроза миновала. Роб восхищался сыном и стал относиться к Леттис с куда большим почтением, чем прежде. Младенца окрестили Гамилом.
Королева Шотландии тоже разрешилась от бремени сыном, которого назвала в честь отца – Джеймсом. Он родился в июне, и сразу же после его рождения пополз слушок, что королева и волк, оберегающий границы, – любовники... Король все еще был в опале, лишен права лицезреть королеву – и, заключенный в Стерлинг-Касле, предавался пьяным оргиям. Он мучился сифилисом, который подхватил уже давно, – и ему многое прощалось... Гамильтон полагал, что королева и Босуэлл поощряют его, в надежде, что распутная и пьяная жизнь скоро сведет короля в могилу, и они беспрепятственно поженятся. Леттис, разнежившаяся и упоенная новым отношением к ней мужа, слышала его слова словно бы издалека...
В декабре принц Джеймс был окрещен в Стерлинг-Касле – церемония поражала пышностью и обилием гостей, среди которых присутствовали зарубежные, в том числе и английские, послы. Леттис и Роб присутствовали на церемонии – и тут Леттис впервые увидела, что приключилось за это время с Дарнли, прелестным безбородым мальчиком Дарнли... Он выглядел вдвое старше своих лет, совершенно испитой и полубезумный от сифилиса и пьянства. Пораженная Леттис поняла, что долго он не протянет. Но по возвращении из Стерлинга в Аберледи ее тревога уступила место новой, куда более сильной – захворал малыш.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63