Чеченцы не жалеют своих врагов, потому что знают, что те их, случись им спастись, тоже не помилуют. У чеченцев с чеченцами свои разборки...
Они не просили о пощаде, но, в отличие от русского, не крыли по матери своих палачей, потому что это были их соплеменники. Они просто молча ожидали смерти.
— Наши все равно придут и всех вас кончат! — грозил солдат. — Что, падлы, — герои, да? А Сталин вас всех, как баранов...
Рассвирепевший уже не картинно, уже по-настоящему, боевик ткнул непокорного солдата кинжалом в живот. Широкое лезвие, перерезав ткань гимнастерки, глубоко, на всю длину вошло в плоть. Солдат вскрикнул и упал.
На этот раз он уже не мог встать, на этот раз он лежал на земле, шевеля губами и страшно гримасничая. Что он говорил, было не слышно, потому что его перекрикивали обступившие его со всех сторон “чехи”.
Его, поверженного, пинали ногами в лицо и в рану. В этот момент чеченцы не выглядели героями.
Потом один из “духов” наклонился и перерезал пленнику горло...
Его убили первым, и поэтому он не увидел конца своих товарищей. Он заслужил легкую смерть.
— Смотрите, как их надо убивать! — кричал по-чеченски главный палач, размахивая над головой кинжалом, с которого капала кровь. — Как бешеных собак!.. Всех!.. Кто хочет убить этого? — указал он на следующего русского.
Это был момент истины. Была — проверка.
И заключение договора... Потому что договор с дьяволом подписывается кровью.
— Я! — закричали многие. В том числе дети, которые вскинули вверх, как на уроке, руки. Как если бы просились к доске решать задачку по алгебре.
— Я! — как и многие, вызвался Ваха Мадаев, так как не видел ничего особенного в том, чтобы убить пленника. Ничего, кроме развлечения и возможности показать свою силу и удаль. Его не пугала чужая смерть, он еще в раннем детстве резал баранов, как взрослый.
Аслан Салаев тоже сделал шаг вперед. Он должен был его сделать. Как все...
Не закричали и не подняли рук многие чеченки. Но им было простительно, они были женщинами.
Не шагнул вперед Гази Асламбеков. Он стоял как парализованный, потому что ни разу никого еще не убивал и не видел вот так, близко, чужой смерти. Он с ужасом наблюдал, как из неестественно переломленной шеи солдата, из разошедшегося разреза уже медленно, затихающими толчками вытекает кровь и как из вспоротого живота выползают пузырем внутренности.
Пленников убили — всех!
Их убивали всем миром, потому что каждый должен был поучаствовать в экзекуции.
И Аслан Салаев тоже убивал. Он нанес свой удар одним из первых, он ударил своего пленного в сердце, чтобы тот умер сразу. Потому что другие умерли не сразу — других, неумело подражая взрослым, тыкали ножами подростки, отчего те кричали и даже пытались хвататься за лезвия, перерезая себе пальцы.
Меньше издевались над пленными чеченцами — их поставили на колени и перерезали им глотки...
Эксперты смотрели на происходящее довольно равнодушно, потому что видели такое уже не раз — здесь, в Африке, в Латинской Америке...
Эксперты в массовом убийстве участия не принимали — они, в отличие от местных аборигенов, считали себя цивилизованными людьми. Там, на родине, у каждого из них был дом, небольшой ухоженный садик и столь же ухоженные жена и дети. Там, дома, они были законопослушными гражданами, которые ходили на вечеринки к друзьям и в церковь, стригли газоны и исправно платили все налоги. А это — было их работой. Потому что работы бывают разные — кто-то готовит бифштексы, а кто-то забивает предназначенный для их приготовления скот. И тот и другой трудятся на общее благо и, если делают свою работу хорошо, считаются уважаемыми членами общества. Они свою работу делали хорошо, защищая интересы своей страны в третьих странах.
Деньги спонсоров были отработаны сполна...
Эксперты дали заключение, что чеченский партизанский командир Абдулла Магомаев вполне благонадежен и “кредитоспособен”...
В Москву ушли две шифровки, в которых было сообщено об убийстве пленных и даны координаты места их захоронения.
В обеих шифровках главным организатором экзекуции назывался полевой командир Абдулла Магомаев, были упомянуты присутствующие при ней эксперты и перечислены все участники.
В одной шифровке наряду с прочими был назван Ваха Мадаев.
В другой — Аслан Салаев...
Глава 40
Ночь — время любви и еще темных делишек.
Ночью делаются дети и приходят беды. Так было всегда...
К воротам почти неслышно подошли люди. Подсадив друг друга, разом перемахнули через забор.
Тявкнула собака и тут же осеклась. Люди поднялись на крыльцо. Один, сильно размахнувшись, ударил пудовой кувалдой под замок — раз, еще раз. Во все стороны полетела мелкая щепа. Замок уже не держал. Навалившись разом, плечами высадили дверь.
В доме кто-то забегал, но было уже поздно. Незваные гости разбежались по комнатам, роняя всех подряд, без разбора, на пол. Им никто не сопротивлялся.
— Кто есть в доме? — спросил человек в камуфляже, без знаков различия, в шерстяной, натянутой до самого подбородка шапочке с прорезями для глаз.
— Никого нет! Только я и женщины, — ответил хозяин.
Было ему лет шестьдесят, но он был еще крепок, он еще мог держать в руках оружие.
— Говоришь — никого...
Человек в маске прошел по дому и осмотрелся. Он заглянул в кастрюли на кухне, прикинув, на сколько человек была приготовлена еда, ощупал постели, которые еще хранили тепло человеческих тел, пересчитал обувь.
И уверенно заявил.
— Врет! Он здесь!
Бойцы разошлись по дому, переворачивая все вверх дном. Того, кого они искали, они нашли на женской половине, под кроватью, он даже спрятаться как следует не успел.
Его выволокли наружу и рывком поставили на ноги.
— А ты говоришь — никого, — с упреком сказал командир в маске. — А это тогда кто?
— Внук, — нехотя ответил старик.
Внуку было лет пятнадцать, но с него все же сдернули одежду и осмотрели, подведя под лампу. В Чечне подростков нет — есть только дети и мужчины, потому что любой мальчик старше десяти лет — только отвернись — способен забросить в боевую машину пехоты “эргэдэшку” или полоснуть по потерявшим бдительность солдатам из автомата.
Пацана осмотрели, но никаких синяков не нашли, плечо было чистым — значит, в последнее время он не стрелял. Придраться было не к чему, хотя очень хотелось.
Командир снова обратился к хозяину дома.
— Где твой сын?
— Не знаю, я его год не видел...
Сын старика был главарем банды, которая накануне убила шестерых федералов, расстреляв их из засады. Отец, конечно, врал — не мог он не знать, где его сынок.
— Одевайся! — приказал командир.
Старик, не спрашивая, куда его собираются вести и зачем, стал натягивать на ноги сапоги. Он знал, что просить русских о чем-нибудь бесполезно.
— И этого тоже заберите, — показал командир на мальчишку.
Глупо оставлять пацана, который уже сейчас способен мстить за своего отца и деда.
Деду заломили руки и поволокли из дома.
Мальчишка исподлобья смотрел на русских. Одна из женщин, скорее всего мать, вцепилась в него, пытаясь защитить, прижать к себе. Да куда там...
— А тебе что, отдельное приглашение требуется?
Пацану врезали прикладом промеж лопаток, толкнув к двери. Он упал, но тут же поднялся.
— Иди, гаденыш, чего смотришь?!
— Куда вы его? — отчаянно крикнула вслед мать.
— Куда надо, — ухмыльнулись бойцы, отталкивая ее в сторону.
Деда и внука выволокли во двор и, осыпая со всех сторон ударами, погнали к машине. На порог высыпали женщины, что-то закричали по-чеченски. Старик обернулся, чтобы ответить. Но ему не дали, ткнув в лицо рукоятью пистолета. Он осекся, выплюнув изо рта кровь и несколько выбитых зубов.
— Молчать! — прикрикнул командир.
Пленников бросили в кузов “КамАЗа”, забрались туда сами, сев на скамьи и поставив ноги на спины лежащих на полу пленников. Номеров у “КамАЗа” не было, номера были залеплены грязью.
— Поехали, поехали...
Взревел мотор разворачивающейся “бээмпэшки”. Небольшая колонна вырулила на пустынную улицу. Чеченцев видно не было и света в окнах тоже, хотя вряд ли кто-нибудь спал.
Задерживаться здесь надолго было небезопасно, в любой момент могли появиться ночные хозяева Чечни — боевики.
Через час с небольшим колонна остановилась.
— Выходи, приехали.
Пленных чеченцев выбросили из машины через задний борт, как кули с картошкой. Они шмякнулись на землю, не издав ни звука.
— Вставай!
С трудом, потому что руками помочь было нельзя, руки были застегнуты за спиной, они поднялись.
— А теперь шагай!
Куда?.. Идти было некуда — впереди была темнота и какое-то заросшее бурьяном поле. Но не идти было нельзя — бойцы подгоняли “чехов”, молотя прикладами по спине и плечам. Били в полную силу, так что трещали кости.
— Иди, не оглядывайся!
Старик и внук побежали рысью, часто спотыкаясь, падая и вскакивая. Сзади подсвечивали фары развернувшегося поперек дороги “КамАЗа”.
Куда их?.. Зачем?..
Хотя все догадывались куда. А кое-кто знал.
— Стой!
Чеченцы остановились, тяжело дыша. Эта ночная, под градом ударов, гонка далась им непросто.
Вокруг, куда ни смотри, не было видно ни одного, даже самого далекого огонька. Темнота.
Один из бойцов отстегнул от пояса и бросил на землю две глухо звякнувшие саперные лопатки.
— Ну что пялитесь — копайте.
Наручники с пленников не сняли, только перестегнули вперед, чтобы они могли держать лопатки.
— Ну, чего стоите?!
Им еще раз врезали прикладами. На землю закапала черная, в свете далеких фар, кровь.
— Копайте, кому сказано!
Дед и внук упали на колени и стали, отбрасывая от себя землю, рыть. Земля была мягкая, и лопатки входили в нее почти на целый штык. Бойцы стояли вокруг, лениво наблюдая за работой.
— Ну все, все, хватит!
Яма получилась неглубокой — может быть, метр, может быть, чуть больше. Пленники стояли в ней по пояс, мрачно глядя перед собой.
— Эй, лопатки-то верните, — весело сказал боец.
Чеченцы выбросили лопатки из ямы.
Все было обыденно. И было страшно.
— За что нас? — глухо спросил старик, впервые с момента ареста открывший рот.
— А нас за что? — зло ответил ему вопросом на вопрос один из бойцов.
— Я никого не убивал.
— Ты, может, нет, а твой сынок?.. — напомнили старику. — Если скажешь, где он, или поможешь его взять, то мы отвезем вас домой. Прямо сейчас отвезем. Ну?..
Старик мрачно молчал. Его внук тоже.
— О себе не думаешь — о нем подумай!
И все равно старик молчал.
— Козел старый! — тихо сказал кто-то.
Двое бойцов, сделав несколько небольших шагов в сторону, зашли пленникам за спины. Еле слышно лязгнул выдергиваемый из ножен штык-нож. Старик чуть заметно вздрогнул.
— Его отпустите, — попросил он, кивнув на внука. — Он ни при чем.
— Ага — счас! — ответил командир. — Разбежались! Ну что, не передумал?
Старик не ответил. Он смотрел себе под ноги и то ли о чем-то напряженно думал, то ли молился своему Аллаху.
— Трусливые собаки! — тихо, но внятно произнес внук. И еще что-то добавил по-чеченски.
Вот и отпускай его после этого!
Один из зашедших сзади бойцов бесшумно присел, вытянул вперед левую руку. Он схватил молодого “чеха” за волосы, рывком притянул к себе, опрокидывая навзничь, на кучу выброшенного грунта, и всадил ему сбоку, в шею, штык-нож.
Чеченец забулькал кровью, забился в конвульсиях.
Старик успел повернуться к нему, но на него тут же насел второй боец, ткнув ножом в спину, чуть пониже лопатки.
Все было кончено.
Тела “чехов”, толкнув ногами, сбросили в яму. Разобрав лопатки, быстро забросали могилу землей, притоптав ее сверху каблуками. И никаких памятников, никаких меток — яма, которую, возможно, разроет и растащит зверье.
Это не они придумали — это “чехи” придумали мстить убийцам, убивая их близких. Они лишь взяли на вооружение чужой опыт. Такая война — по неписаным, но исполняемым всеми правилам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48