Там нужда может быть со смертельным исходом. Ничего, в колодках в порты гадил, и здесь не умрешь… Дети по году в мокрых пеленках живут и ничего, вырастают…
* * *
Лежали сутки…
Потом вторые…
Потом третьи…
В первые сутки спали. По очереди. Вначале в полное свое удовольствие. Потом — сколько влезет. Потом — до одури. Потом до тошноты. Потом чуть не до рвоты. «Чуть не до рвоты» выспались к исходу первых суток.
Во вторые сутки — мучились неподвижностью. Тем, что невозможно размять рук и ног. А можно только разгибать и сгибать кисти и шевелить стопами. Затекшее в неподвижности тело болело в каждом своем суставе. Все сильнее и сильнее. Но только глубокой ночью беглецы позволяли себе сменить позу. Насколько это позволяло тесное, как пенал для ручек, убежище.
В третьи сутки беглецы чесались. Вернее, мучались от чесотки, не имея решительно никакой возможности нормально удовлетворить эту естественную человеческую страсть. Далеко не везде можно было пролезть руками, не вставая и не сгибаясь. Больше всего страдали потерпевшие от обоюдной «нужды» ноги. Которые меньше всего можно было достать. Приходилось терпеть.
Потом, когда в трофейных фляжках кончилась вода, навалилась жажда…
Потом со всех сторон полезли разнообразные подземные насекомые и мелкие гады. Было невозможно увидеть и понять, кто это там долго и скользко проползает через вытянутую ногу, копошится в голове или, бодрым аллюром забежав в штанину штанов, добегает аж до самых… колен. Приходилось терпеть и это.
В четвертые сутки терпеть уже не было никакой мочи. Даже колодки представлялись чем-то менее страшным, чем это бесконечное лежание в тесноте и темноте. К исходу четвертых суток беглецы решили выбираться наружу. Но именно в конце четвертых суток поверх убежища прошла облава.
Вначале послышались голоса.
Потом далекие глухие шаги.
Потом негромкие команды.
— Тихо! — на всякий случай зажал рот напарнику Кузнецов.
Но он и без того был тих, как дохлая мышка.
Шаги приблизились.
Если сейчас не выдержит крыша… Если прогнется хотя бы одна жердина…
Шаги подошли вплотную, прошли по крыше и удалились. И постепенно стихли.
Всего один человек! Вот что значит открытое пространство. В буреломах наверняка шарили целыми взводами.
И, значит, все! Раз обшаривали территорию вокруг лагеря, значит, большая облава пошла на убыль. Значит, солдат вернули в «казармы» и оставили только отдельные патрули и засады. Но наверняка не здесь. Наверняка далеко в джунглях. Кто догадается ставить засады возле самого лагеря.
Значит, можно выходить?
Нет, надо долежать еще несколько часов. На всякий случай.
Эти последние часы были самыми мучительными…
Поздно ночью беглецы выдавили прикрывавший вход кусок дерна и прислушались. Вокруг было тихо. Совершенно тихо. Только отдельные голоса и крики раздавались со стороны лагеря.
Так, с открытым слуховым окошком, они пролежали час. И лишь потом выползли из своей норы. Встали. И тут же сели на подогнувшихся в коленях, одеревеневших, отвыкших держать тело ногах.
— Ну что, мы идет дальше?
— Не раньше, чем завтра вечером. Вначале надо посмотреть, что они там делают.
Утром капитан подполз к самой опушке джунглей. Лагерь сворачивался. Навесы разбирались, кухни зачехлялись, палатки снимались. Солдаты забирались в машины, которые сосредоточивались на плацу, на котором еще совсем недавно лежали расстрелянные пленники. Когда все грузовики были заполнены, регулировщик дал отмашку. Выруливая одна за другой, машины вытянулись в колонну.
Лагерь был свернут. Кроме одной-единственной палатки. И одной-единственной машины. Джипа!
— Все нормально? — спросил американец.
— Нормально, — ответил капитан.
— Мы идет дальше?
— Нет, мы задержаться. Тьфу, в смысле притормозимся.
— Зачем?
— Понимаешь, янки, там остался джип.
— Какой джип?
— Не какой, а чей. Джип того вьетнамского следователя. Суки той, которая нас… Который над нами…
— Ты хочет мстить? Ты хочет разбить его джип?
— Я хочу разбить морду его хозяину. А после этого выпустить из него кишки! И это меньшее из того, что я хочу. И много меньшее из того, что он заслужил. По справедливости его надо было бы посадить в неструганные колодки. До конца жизни.
— Но это очень опасно!
— Не опасней, чем шататься по джунглям среди патрулей и засад. Ты что, не понимаешь, янки, что мы все равно обречены? Даже если мы уйдем от патрулей, куда мы пойдем? И куда дойдем? Мне до наших тысячи километров. По чужой территории! И тебе! Тебе вообще через океан.
— Но! Через океан не надо. У нас есть близко морской база. И есть дипломаты…
— Не мелочись, янки! Где твоя база и где дипломаты? До них еще пилить и пилить. И скорее всего не допилить. А эта сволочь — вот она. Рукой достать можно. И все долги вернуть. За все рассчитаться. Ну тебе что, за своих ребят поквитаться не хочется?
— Поквитаться это как?
— Это так же, как они с нами!
— За ребят хочется. За ребят поквитаться — да, — очень серьезно ответил американец.
— Ну вот видишь! Мы по-быстрому! Замочим их и ходу. Их всего-то там с десяток!
— Замочим это что? Это утопим?
— Это то, что они заслужили. Ну давай, янки, соглашайся. Мне без второго ствола зарез. Мне без второго ствола их не одолеть…
— А потом что?
— А потом ты к своим дипломатам потопаешь.
— А ты?
— А у меня здесь на берегу лодка надувная захована. Если я до нее, конечно, дойду. Ну а там на веслах, вдоль бережка, мимо Китая. Не так уж далеко. Если подумать. Ну давай, как там тебя, Майкл, решайся. Ну уйдут же гады…
— Алексей, я хочу предложить тебе после замочим политическое убежище…
— Чего?
— Я хочу тебе предложить поехать со мной в мой дом. Я, как гражданин великая страна Соединенные Штаты Америки, могу гарантировать тебе хороший жизнь и благополучие…
— Чего?!
— Мы пойдем вместе на военно-морскую база. Я сказать, что ты спас гражданина USA. Что ты есть очень хороший парень…
— Чего?!!
— Мы дойдем, мы обязательно дойдем. Вдвоем. Как это говорят русские — один в поле не воюет…
— Ну ты даешь, янки! Ты что, сдурел? Я в США? Капитан Советской Армии? Чтобы жить там, как какой-нибудь негр? Угнетенным всю жизнь…
— О нет, нет. У нас нет угнетать. У нас все равны…
— Да пошел ты! Я сейчас тебя за такие идеи здесь… Прямо здесь… Тоже мне, нашелся провокатор!
— Алексей, я не понимаю, отчего ты такой злой? Я сказал что-то плохо?
— Ты такое сказал… За что я тебя, если бы мне лишний ствол не был нужен… Очень тебе повезло, что он мне нужен.
— Хорошо. Но что ты тогда будешь делать?
— Веслами грести. Уж как-нибудь помаленьку! Короче, так, янки. Кончай свои провокационные разговоры и отвечай — пойдешь со мной или нет?
— Конечно, твое решение есть твоя свободная воля. Я не мог тебя принудить Я хотел как лучше…
— Хватит травить! Короче, ты идешь или нет? Или сачка давишь?
— Я? Нет, я никого не давлю. Я иду. Я тоже хочу мочить их. За свой друзья..
* * *
— Ну и все. И хватит трепаться. И пошли…
* * *
Вьетнамцев было мало. По счету. Их главный следователь, его водитель, его охранник и еще какой-то тип. И все! И больше ни одного бойца! Пустой лагерь! Просто какой-то подарок к Новому году.
Вьетнамцы сидели возле джипа и кого-то ждали.
— Какие-то психи. То как тараканы сотнями бегают, то вчетвером остаются. Ни черта не понимаю.
— Что? Что ты не понимаешь?
— Зачем они остались, не понимаю. Кого ждут? Он же полковник — не меньше. И вдруг чуть не один остался. Куда он свое войско отослал? И зачем? И зачем остался?
— Тебе это важно?
— Мне на это наплевать! Мне важно эту гниду прикончить. Только как бы кто в последний момент сюда не нагрянул. И не помешал. Ладно, янки, давай так. Ты вон по тем кусточкам ползи вон туда. А я — туда. И по моему сигналу, одновременно, в два ствола. Только в него не стреляй!
— Почему в него не надо?
— В него не надо. Он мой. Я его живым попробую. Ну или раненым. Чтобы потом потолковать. Не заслуживает он легкой смерти… Ты понял, янки? Его ни-ни.
— Хорошо, понял. Его ни-ни. Он твой.
— Ну все. Пошли!
Беглецы шагнули в разные стороны и тут же замерли.
Над джунглями раздался рокот моторов.
— Вертолет! — сказал американец.
— Да слышу, что вертолет, не глухой, — досадливо сплюнул Кузнецов. — Не успели! Ну не везет нам. Ну хоть башкой о дерево… Сейчас понабежит косоглазых…
— Нет. Это не их вертолет. Это наш вертолет!
— Какой-такой ваш?
— Наш. Американский. Я знаю их шум. Это наш армейский вертолет. Такой же, как который вы взрывать.
— Как такой же?
— Такой же! Я слышу…
Над джунглями показалась и быстро выросла точка. Точка, превратившаяся в вертолет.
— Я же говорил — это наш вертолет. Я умею слушать их мотор, — гордо сказал американец.
— Да, это ваш вертолет. Теперь я вижу, что это ваш вертолет!
На борту вертолета была нарисована звезда. В круге.
— It's impossible! — воскликнул американец.
— Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! — вольно перевел русский.
Вертолет завис и снизился.
Вьетнамцы, стоявшие у джипа, замахали руками.
Вертолет еще снизился и коснулся лыжами земли.
— Ничего не понимаю.
Из вертолета выпрыгнул военный в форме.
— No! — сказал американец. И опустил автомат. И глаза его полезли из орбит.
* * *
— Что? Что такое? — забеспокоился русский капитан.
— Это полковник! — тихо сказал американец.
— Может быть, полковник, может быть, подполковник… Ты-то чего так разволновался. Вы же союзники. Или это твой добрый знакомый?
— Это мой знакомый. Это мой полковник! Полковник Эдварс! Это он отправлял меня… нас на задание Это он!
— Вот ни хрена себе повороты!
Полковник подошел к вьетнамскому следователю и протянул ему руку. Вьетнамский следователь протянул свою. И что-то сказал. Полковник рассмеялся. И крепко пожал руку.
Из вертолета вышли пилоты. И подошли к джипу. Вьетнамцы радостно заулыбались и показали на столик, который стоял возле палатки. На столике была еда. Пилоты кивнули и пошли к столу. Есть.
— Я ничего не понимаю. Я ничего не понимаю. Я ничего не понимаю… — твердил по-английски Майкл, уперев в виски пальцы.
— Что ты говоришь? Что? — тряс его за плечо капитан.
— Я ничего не понимаю! — сказал по-русски американец.
— Чего здесь непонятного. Встреча полковника со старым другом. С последующим пикником на природе. На плацу, где расстреляли его личный состав.
— Я ничего не понимаю, — еще раз сказал американец и растерянно посмотрел на капитана.
— Все здесь понятно. Продает вашему полковнику ваши трупы. За доллары. Или еще чего-нибудь продает. Таковы ваши капиталистические нравы.
Вьетнамский чин сказал еще что-то, посмотрел на часы и показал рукой на дорогу. Похоже, они ждали подхода машин. Возможно, действительно с трупами накануне расстрелянных американцев. Хитрецы, расстреляли здесь — под ногами, а привезут как будто совсем из другого места…
Со стороны дороги послышался гул машины. Которая через мгновение выскочила из-за деревьев. Но не грузовая. Легковая. Точно такой же, как стоял на плацу, джип. С водителем и еще одним человеком на заднем сиденье.
— Похоже, еще один ваш. На пикник… — сказал капитан.
И осекся. И побледнел.
— Что? — спросил очухавшийся американец. Джип подрулил к палатке и остановился. Из машины вышел военный. Еще один полковник. Но в не похожей на американскую форме. В форме Советской Армии. В форме полковника Советской Армии.
Вышедший снял фуражку, кивнул американцу, протянул руку вьетнамцу. Вьетнамец пожал и эту руку. И что-то сказал. Все рассмеялись.
— Охренеть можно! — только и смог вымолвить капитан.
— Что? Это уже не наш, это уже ваш полковник? — с ехидцей спросил американец.
— Наш. Полковник, — еле слышно повторил капитан, — мой полковник. Полковник Местечкин! Правда, я его знал как подполковника…
Американец раскрыл рот от удивления.
Полковники, похлопывая друг друга по спинам, прошли в палатку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48
* * *
Лежали сутки…
Потом вторые…
Потом третьи…
В первые сутки спали. По очереди. Вначале в полное свое удовольствие. Потом — сколько влезет. Потом — до одури. Потом до тошноты. Потом чуть не до рвоты. «Чуть не до рвоты» выспались к исходу первых суток.
Во вторые сутки — мучились неподвижностью. Тем, что невозможно размять рук и ног. А можно только разгибать и сгибать кисти и шевелить стопами. Затекшее в неподвижности тело болело в каждом своем суставе. Все сильнее и сильнее. Но только глубокой ночью беглецы позволяли себе сменить позу. Насколько это позволяло тесное, как пенал для ручек, убежище.
В третьи сутки беглецы чесались. Вернее, мучались от чесотки, не имея решительно никакой возможности нормально удовлетворить эту естественную человеческую страсть. Далеко не везде можно было пролезть руками, не вставая и не сгибаясь. Больше всего страдали потерпевшие от обоюдной «нужды» ноги. Которые меньше всего можно было достать. Приходилось терпеть.
Потом, когда в трофейных фляжках кончилась вода, навалилась жажда…
Потом со всех сторон полезли разнообразные подземные насекомые и мелкие гады. Было невозможно увидеть и понять, кто это там долго и скользко проползает через вытянутую ногу, копошится в голове или, бодрым аллюром забежав в штанину штанов, добегает аж до самых… колен. Приходилось терпеть и это.
В четвертые сутки терпеть уже не было никакой мочи. Даже колодки представлялись чем-то менее страшным, чем это бесконечное лежание в тесноте и темноте. К исходу четвертых суток беглецы решили выбираться наружу. Но именно в конце четвертых суток поверх убежища прошла облава.
Вначале послышались голоса.
Потом далекие глухие шаги.
Потом негромкие команды.
— Тихо! — на всякий случай зажал рот напарнику Кузнецов.
Но он и без того был тих, как дохлая мышка.
Шаги приблизились.
Если сейчас не выдержит крыша… Если прогнется хотя бы одна жердина…
Шаги подошли вплотную, прошли по крыше и удалились. И постепенно стихли.
Всего один человек! Вот что значит открытое пространство. В буреломах наверняка шарили целыми взводами.
И, значит, все! Раз обшаривали территорию вокруг лагеря, значит, большая облава пошла на убыль. Значит, солдат вернули в «казармы» и оставили только отдельные патрули и засады. Но наверняка не здесь. Наверняка далеко в джунглях. Кто догадается ставить засады возле самого лагеря.
Значит, можно выходить?
Нет, надо долежать еще несколько часов. На всякий случай.
Эти последние часы были самыми мучительными…
Поздно ночью беглецы выдавили прикрывавший вход кусок дерна и прислушались. Вокруг было тихо. Совершенно тихо. Только отдельные голоса и крики раздавались со стороны лагеря.
Так, с открытым слуховым окошком, они пролежали час. И лишь потом выползли из своей норы. Встали. И тут же сели на подогнувшихся в коленях, одеревеневших, отвыкших держать тело ногах.
— Ну что, мы идет дальше?
— Не раньше, чем завтра вечером. Вначале надо посмотреть, что они там делают.
Утром капитан подполз к самой опушке джунглей. Лагерь сворачивался. Навесы разбирались, кухни зачехлялись, палатки снимались. Солдаты забирались в машины, которые сосредоточивались на плацу, на котором еще совсем недавно лежали расстрелянные пленники. Когда все грузовики были заполнены, регулировщик дал отмашку. Выруливая одна за другой, машины вытянулись в колонну.
Лагерь был свернут. Кроме одной-единственной палатки. И одной-единственной машины. Джипа!
— Все нормально? — спросил американец.
— Нормально, — ответил капитан.
— Мы идет дальше?
— Нет, мы задержаться. Тьфу, в смысле притормозимся.
— Зачем?
— Понимаешь, янки, там остался джип.
— Какой джип?
— Не какой, а чей. Джип того вьетнамского следователя. Суки той, которая нас… Который над нами…
— Ты хочет мстить? Ты хочет разбить его джип?
— Я хочу разбить морду его хозяину. А после этого выпустить из него кишки! И это меньшее из того, что я хочу. И много меньшее из того, что он заслужил. По справедливости его надо было бы посадить в неструганные колодки. До конца жизни.
— Но это очень опасно!
— Не опасней, чем шататься по джунглям среди патрулей и засад. Ты что, не понимаешь, янки, что мы все равно обречены? Даже если мы уйдем от патрулей, куда мы пойдем? И куда дойдем? Мне до наших тысячи километров. По чужой территории! И тебе! Тебе вообще через океан.
— Но! Через океан не надо. У нас есть близко морской база. И есть дипломаты…
— Не мелочись, янки! Где твоя база и где дипломаты? До них еще пилить и пилить. И скорее всего не допилить. А эта сволочь — вот она. Рукой достать можно. И все долги вернуть. За все рассчитаться. Ну тебе что, за своих ребят поквитаться не хочется?
— Поквитаться это как?
— Это так же, как они с нами!
— За ребят хочется. За ребят поквитаться — да, — очень серьезно ответил американец.
— Ну вот видишь! Мы по-быстрому! Замочим их и ходу. Их всего-то там с десяток!
— Замочим это что? Это утопим?
— Это то, что они заслужили. Ну давай, янки, соглашайся. Мне без второго ствола зарез. Мне без второго ствола их не одолеть…
— А потом что?
— А потом ты к своим дипломатам потопаешь.
— А ты?
— А у меня здесь на берегу лодка надувная захована. Если я до нее, конечно, дойду. Ну а там на веслах, вдоль бережка, мимо Китая. Не так уж далеко. Если подумать. Ну давай, как там тебя, Майкл, решайся. Ну уйдут же гады…
— Алексей, я хочу предложить тебе после замочим политическое убежище…
— Чего?
— Я хочу тебе предложить поехать со мной в мой дом. Я, как гражданин великая страна Соединенные Штаты Америки, могу гарантировать тебе хороший жизнь и благополучие…
— Чего?!
— Мы пойдем вместе на военно-морскую база. Я сказать, что ты спас гражданина USA. Что ты есть очень хороший парень…
— Чего?!!
— Мы дойдем, мы обязательно дойдем. Вдвоем. Как это говорят русские — один в поле не воюет…
— Ну ты даешь, янки! Ты что, сдурел? Я в США? Капитан Советской Армии? Чтобы жить там, как какой-нибудь негр? Угнетенным всю жизнь…
— О нет, нет. У нас нет угнетать. У нас все равны…
— Да пошел ты! Я сейчас тебя за такие идеи здесь… Прямо здесь… Тоже мне, нашелся провокатор!
— Алексей, я не понимаю, отчего ты такой злой? Я сказал что-то плохо?
— Ты такое сказал… За что я тебя, если бы мне лишний ствол не был нужен… Очень тебе повезло, что он мне нужен.
— Хорошо. Но что ты тогда будешь делать?
— Веслами грести. Уж как-нибудь помаленьку! Короче, так, янки. Кончай свои провокационные разговоры и отвечай — пойдешь со мной или нет?
— Конечно, твое решение есть твоя свободная воля. Я не мог тебя принудить Я хотел как лучше…
— Хватит травить! Короче, ты идешь или нет? Или сачка давишь?
— Я? Нет, я никого не давлю. Я иду. Я тоже хочу мочить их. За свой друзья..
* * *
— Ну и все. И хватит трепаться. И пошли…
* * *
Вьетнамцев было мало. По счету. Их главный следователь, его водитель, его охранник и еще какой-то тип. И все! И больше ни одного бойца! Пустой лагерь! Просто какой-то подарок к Новому году.
Вьетнамцы сидели возле джипа и кого-то ждали.
— Какие-то психи. То как тараканы сотнями бегают, то вчетвером остаются. Ни черта не понимаю.
— Что? Что ты не понимаешь?
— Зачем они остались, не понимаю. Кого ждут? Он же полковник — не меньше. И вдруг чуть не один остался. Куда он свое войско отослал? И зачем? И зачем остался?
— Тебе это важно?
— Мне на это наплевать! Мне важно эту гниду прикончить. Только как бы кто в последний момент сюда не нагрянул. И не помешал. Ладно, янки, давай так. Ты вон по тем кусточкам ползи вон туда. А я — туда. И по моему сигналу, одновременно, в два ствола. Только в него не стреляй!
— Почему в него не надо?
— В него не надо. Он мой. Я его живым попробую. Ну или раненым. Чтобы потом потолковать. Не заслуживает он легкой смерти… Ты понял, янки? Его ни-ни.
— Хорошо, понял. Его ни-ни. Он твой.
— Ну все. Пошли!
Беглецы шагнули в разные стороны и тут же замерли.
Над джунглями раздался рокот моторов.
— Вертолет! — сказал американец.
— Да слышу, что вертолет, не глухой, — досадливо сплюнул Кузнецов. — Не успели! Ну не везет нам. Ну хоть башкой о дерево… Сейчас понабежит косоглазых…
— Нет. Это не их вертолет. Это наш вертолет!
— Какой-такой ваш?
— Наш. Американский. Я знаю их шум. Это наш армейский вертолет. Такой же, как который вы взрывать.
— Как такой же?
— Такой же! Я слышу…
Над джунглями показалась и быстро выросла точка. Точка, превратившаяся в вертолет.
— Я же говорил — это наш вертолет. Я умею слушать их мотор, — гордо сказал американец.
— Да, это ваш вертолет. Теперь я вижу, что это ваш вертолет!
На борту вертолета была нарисована звезда. В круге.
— It's impossible! — воскликнул американец.
— Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! — вольно перевел русский.
Вертолет завис и снизился.
Вьетнамцы, стоявшие у джипа, замахали руками.
Вертолет еще снизился и коснулся лыжами земли.
— Ничего не понимаю.
Из вертолета выпрыгнул военный в форме.
— No! — сказал американец. И опустил автомат. И глаза его полезли из орбит.
* * *
— Что? Что такое? — забеспокоился русский капитан.
— Это полковник! — тихо сказал американец.
— Может быть, полковник, может быть, подполковник… Ты-то чего так разволновался. Вы же союзники. Или это твой добрый знакомый?
— Это мой знакомый. Это мой полковник! Полковник Эдварс! Это он отправлял меня… нас на задание Это он!
— Вот ни хрена себе повороты!
Полковник подошел к вьетнамскому следователю и протянул ему руку. Вьетнамский следователь протянул свою. И что-то сказал. Полковник рассмеялся. И крепко пожал руку.
Из вертолета вышли пилоты. И подошли к джипу. Вьетнамцы радостно заулыбались и показали на столик, который стоял возле палатки. На столике была еда. Пилоты кивнули и пошли к столу. Есть.
— Я ничего не понимаю. Я ничего не понимаю. Я ничего не понимаю… — твердил по-английски Майкл, уперев в виски пальцы.
— Что ты говоришь? Что? — тряс его за плечо капитан.
— Я ничего не понимаю! — сказал по-русски американец.
— Чего здесь непонятного. Встреча полковника со старым другом. С последующим пикником на природе. На плацу, где расстреляли его личный состав.
— Я ничего не понимаю, — еще раз сказал американец и растерянно посмотрел на капитана.
— Все здесь понятно. Продает вашему полковнику ваши трупы. За доллары. Или еще чего-нибудь продает. Таковы ваши капиталистические нравы.
Вьетнамский чин сказал еще что-то, посмотрел на часы и показал рукой на дорогу. Похоже, они ждали подхода машин. Возможно, действительно с трупами накануне расстрелянных американцев. Хитрецы, расстреляли здесь — под ногами, а привезут как будто совсем из другого места…
Со стороны дороги послышался гул машины. Которая через мгновение выскочила из-за деревьев. Но не грузовая. Легковая. Точно такой же, как стоял на плацу, джип. С водителем и еще одним человеком на заднем сиденье.
— Похоже, еще один ваш. На пикник… — сказал капитан.
И осекся. И побледнел.
— Что? — спросил очухавшийся американец. Джип подрулил к палатке и остановился. Из машины вышел военный. Еще один полковник. Но в не похожей на американскую форме. В форме Советской Армии. В форме полковника Советской Армии.
Вышедший снял фуражку, кивнул американцу, протянул руку вьетнамцу. Вьетнамец пожал и эту руку. И что-то сказал. Все рассмеялись.
— Охренеть можно! — только и смог вымолвить капитан.
— Что? Это уже не наш, это уже ваш полковник? — с ехидцей спросил американец.
— Наш. Полковник, — еле слышно повторил капитан, — мой полковник. Полковник Местечкин! Правда, я его знал как подполковника…
Американец раскрыл рот от удивления.
Полковники, похлопывая друг друга по спинам, прошли в палатку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48