Район Синдзюку – эпицентр самого густонаселенного города на планете, и уж тут об этом ни на секунду не забудешь. Общего веса людей, собранных на одной квадратной миле, занятой Синдзюку, хватило бы, чтоб навеки прогнуть земную поверхность, выбить планету из колеи и по кривой орбите швырнуть нас всех к солнцу.
Днем я наливался кофе со льдом, торча в кондиционированных интерьерах «БиБоп Сафари», африканской джаз-кофейни, в тот день безумно популярной среди меня и еще парочки людей. Сидя там, я прочел все, что говорилось о патинко в «Руководстве». Этого «всего» оказалось с избытком. На девяти десятках страниц прослеживалось происхождение патинко – от импортной детской игры времен эпохи Тайсё до нынешней хай-тек индустрии с оборотом в 250 миллионов баксов.
История Гомбэя о стране, заваленной бесполезными шарикоподшипниками после Второй мировой, и об эврике, стукнувшей в голову какому-то безымянному складскому рабочему, оказалась апокрифом. Развитие патинко, как и многого в Японии, было сложным процессом: импортировали иностранную идею и укутали ее в такое количество слоев новизны, что она стала неузнаваемой, однозначно японской.
Если верить «Руководству», дело было так.
В 1920-е годы предшественник пинбола, штатовская игрушка под названием «Коринфянин», стала популярной в японских кондитерских. В 1926 году какой-то владелец магазина решил перевернуть «Коринто Гэму», как эту игрушку обозвали, и поставил ее вертикально, чтобы сэкономить драгоценное пространство.
Эта перевернутая игрушка стала известна как гатян-ко. Как она же получила название патинко, осталось тайной, покрытой мраком, хотя в книжке говорилось, что «пати-пати» – это звукоподражание, описывающее перестук жестких предметов друг о дружку, а также потрескивание огня. Первый зал патинко открыли рядом с Нагоя, но, когда разразилась война на Тихом океане, индустрию патинко вынудили перепрофилировать фабрики на производство боеприпасов.
Гомбэй сказал, что корни этой игры – в поражении, и в каком-то смысле был прав. После войны игра снова всплыла на поверхность и стала безумно популярной среди людей, жаждущих бездумного побега от реальности. (Примечательно, говорило «Руководство», что оставшийся в живых после войны Накадзима, кореец по происхождению, назвал свою компанию по производству автоматов патинко «Хэйва», что означает «мир». В то время японцы всем сердцем принимали эту идею). В 1950-е годы залы патинко начали появляться, словно грибы после дождя. сначала в развлекательных центрах больших городов, потом возле железнодорожных станций, а скоро без них уже и шагу нельзя было ступить.
В книге я нашел подробные описания и путаные чертежи самых разных автоматов и их техноэволюции в течение лет. Приводился доскональный план шаблона «Маса-мура» – сочетания металлических штырьков, ставшего стандартом для автоматов типа «Ханэмоно», у которых в центре была прорезь в форме тюльпана. Рассказывалось об электронных автоматах «Дэдзи-Пати»: они появились в семидесятые как реакция на видеоигры. На таких автоматах можно было выиграть больше, потому что в них сочетались патинко и жидкокристаллический дисплей, как у одноруких бандитов. Здесь уже не требовалось вычислять, между какими штырьками покатятся шарики, и игра лишилась многих навыков. Не так давно стали популярны автоматы «пати-суро»: тут штырьки были совсем без надобности, поскольку то были обычные игровые автоматы, вот только вместо монет или фишек они выплевывали шарики патинко. Но в «Руководстве» говорилось, что любители стратегии все же предпочитали автоматы типа «Кэнримоно»: чем дольше человек играет на таком автомате, тем больше у него шансов на выигрыш.
Оставшиеся сорок страниц о патинко рассказывали про экономические и юридические аспекты игры. С 1948 года, когда был принят «Акт о контроле над компаниями, могущими повлиять на общественную мораль», игра патинко считалась занятием для дегенератов. С самого начала индустрия патинко так и кишела мафией, потому что азартные игры – это живые деньги, идеальная среда для отмывания финансов и уклонения от налогов. Хотя «Руководство» об этом умалчивало, вначале речь шла и о расизме, так как многими залами автоматов владели корейцы.
На поверку официальная история патинко оказалась постоянным перетягиванием каната между Государственным полицейским агентством, владельцами галерей и компаниями, производящими автоматы патинко. Главная проблема была в том, что в Японии запрещены азартные игры – за исключением ставок на такие явно произвольно выбранные виды спорта, как велосипедные и лодочные гонки и скачки (о которых тоже подробно рассказывалось в «Руководстве»). Поэтому игрокам патинко было запрещено выигрывать наличку или призы стоимостью больше сотни баксов. Вместо этого им приходилось менять шарики патинко на сигареты, журналы, галстуки и дешевые часы.
Но уж конечно в Японии все было не так просто. Рядом с каждым залом патинко найдется буквально окно в стене под названием рёгаэ-дзё, «центр обмена призов». Тут бесполезные призы, типа кремней для зажигалок и очистителей мячиков для игры в гольф, меняли на наличные, а потом те же призы вновь продавали галерее патинко в рамках запутанной трехсторонней системы, которая доказывает: если только японцы когда-нибудь допрут, как экспортировать посредников и дырки от бубликов, их экономика моментально взлетит до небес.
Нередко такие центры обмена призов крышевала якудза или этнические китайские и корейские банды, но полиция неофициально закрывала на это глаза. Так как безработные чаще играют в азартные игры, индустрии патинко, одной из немногих, были по барабану экономические спады, и воротилы этого бизнеса знали, что не смогут убедить тридцать миллионов человек тратить в среднем по 325 долларов в неделю без живой денежной приманки. Потому многие годы воротилы всеми правдами и неправдами умудрялись заставлять власти игнорировать криминальные элементы, взамен обеспечивая членов Государственного полицейского агентства, вышедших в отставку, непыльной работенкой консультантов за хорошие бабки. И какие же консультации давали индустрии патинко эти копы в отставке? Как освободить индустрию от криминальных элементов, разумеется.
Раздел о патинко заканчивался кратким обзором того, как индустрия патинко расширяла базу своих клиентов, чтобы включить в нее женщин. Не скажу, что все этому радовались, потому что было несколько громких случаев, когда в припаркованных машинах задохнулись младенцы, пока их мамаши крутили ручки игровых автоматов. В последние годы ребята из маркетинга также старались привлечь безбашенный молодняк в залы автоматов патинко, где нет табачного дыма, зато можно устраивать свидания, и в массивные пятиэтажные галереи патинко, до которых прокуренным залам патинко прошлых лет – как до Луны. Есть даже канал кабельного телевидения, посвященный только патинко, – с самыми последними репортажами о том, какие автоматы в какой галерее дали самый большой выигрыш. И еще есть по меньшей мере семнадцать журналов на ту же тему.
Я же говорю, информации хоть завались, мне столько не надо. Вообще, листая книгу, я просто откладывал тот момент, когда придется писать про Гомбэя Фукугаву. Мне не улыбалось таскаться по всему городу с этой увесистой книженцией, и я выбросил ее рядом со стопкой манга за последний месяц, где заметил нечто под названием «Лол-Нет». Это оказался журнал, объявивший себя «суперфантастическим девчачьим журналом про сотики». Я пролистал калейдоскоп страниц, где тучи сияющих школьниц держали свои сотовые, как трофеи, флуоресцентные надписи кричали о том, что можно скачать десятку лучших мелодий для звонка этого месяца, где найти лучшие цветные мультяшки для экрана, где лучше всего купить дизайнерские панельки. И что, сейчас детишки читают вот это? Журналы о телефонах? Если да, то «Молодежь Азии» отстала от жизни больше, чем я боялся.
Выйдя из кафе, я решил было звякнуть старым токийским друзьям, с которыми сто лет не виделся, но в конце концов передумал. Рано или поздно речь обязательно зайдет о том, над чем я сейчас работаю, и тогда в диалоге появятся фальшивый интерес и вежливые вопросы, ответы на которые никому не хочется слышать. Конечно, я в любой момент могу наврать и сказать, что приехал сюда писать статью про сотики, но эта мысль угнетала еще больше.
Мне в голову пришло еще штук пятьдесят идей, чем заняться в Синдзюку, лишь бы не возвращаться в отель «Лазурный» сочинять статью, но я решил, что пора завязывать с отмазками. И с этой твердой решимостью отправился еще поубивать время в свою любимую лапшевню на Мэйдзи-дори, напротив здоровенного универмага «Исэтан».
Забегаловка была из разряда тех, где делаешь заказ через автомат у входа. Суешь деньги, тыкаешь в кнопку, получаешь билетик. Заходишь внутрь, хлопаешь билетом по стойке, ждешь заказа. Человеческое взаимодействие сводится до минимума. В таком месте ясно: чем больше людей напихано в город, тем больше они стараются друг друга избегать.
В забегаловке было не протолкнуться, как и повсюду в Синдзюку. Но я умудрился найти место, кинул билет на стойку и стал ждать. Над кухней висел телик, показывали новости. Индекс Никкей падал, безработица росла, какого-то чиновника префектуры в Фукуоке прищучили за взятки. Здесь, в Токио, женатая парочка, угрожая пушкой, сперла в «Макдоналдсе» тридцать биг-маков, но настояла на том, чтоб заплатить за две большие колы. Задолженность по кредитам дошла до тридцати трех триллионов йен, уровень юношеской преступности побил все рекорды, а уровень рождаемости сполз до послевоенной отметки. В Киото распинался политик, предупреждая, что Япония должна подходить к умеренным реформам чрезвычайно осторожно, но тут хозяин забегаловки решил, что сыт по горло, и вырубил звук.
Принесли мой заказ. Удон слегка передержали на огне, но, в общем, жаловаться не на что. В итоге я слопал три порции. Есть мне было неохота, но существует миллион отмазок, чтоб не садиться за статью, и я собирался перепробовать их все, прежде чем свалить из «Молодежи Азии». Покончив с лапшой, я отхлебнул светлое пиво «Кирин». На барной стойке вспотевший бокал, на барной табуретке вспотевший я, еще один день утекает сквозь пальцы.
Потягивая пиво, я вспомнил тот вечер, когда журнал закатил вечеринку в честь Эдова ухода на пенсию. Все собрались в мартини-баре «Небритый цирюльник», с видом на реку Кайахога. Говорят, что хороший редактор невидим, и когда ночь плавно перетекла в утро, до нас вдруг дошло, что Эд исчез. Я решил выяснить, куда же он слинял, и нашел его в патио. Эд одиноко стоял у перил и тоскливо пялился на реку.
Он был под мухой – как и все мы, – но по Эду никогда не скажешь, сильно ли он нажрался. Я встал рядом и давай вспоминать старые добрые деньки, когда он был редактором с пуленепробиваемыми принципами и курил как паровоз, а я был журналистом-сорвиголовой, которому нечего терять. Эд ни слова не говорил, только кивал, а я пытался его развеселить, размазывая ностальгические сопли про разные сенсации, которые мы отхватили раньше других; про молодежные движения, которые мы предсказали и пережили; про странные подростковые зрелища, которые мы отрыли и осветили; про те события, которые мы напророчили, вытащили на свет божий, похоронили и прославили.
Когда я выдохся, Эд произнес единственное слово:
Хулахупы.
Затем хлопнул меня по спине, развернулся и поплелся обратно в бар. Я остался сидеть дурак дураком, думая, что, блин, это за хрень такая была? Когда я вернулся в бар, все колбасились по-прежнему, но Эд ушел домой, на пенсию.
Но я еще не готов последовать за ним. А это значит, что я буду гоняться с языком на плече за «Павшими звездами» и за прочими историями, которые Сара сочтет важными для подростков во всем мире.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
Днем я наливался кофе со льдом, торча в кондиционированных интерьерах «БиБоп Сафари», африканской джаз-кофейни, в тот день безумно популярной среди меня и еще парочки людей. Сидя там, я прочел все, что говорилось о патинко в «Руководстве». Этого «всего» оказалось с избытком. На девяти десятках страниц прослеживалось происхождение патинко – от импортной детской игры времен эпохи Тайсё до нынешней хай-тек индустрии с оборотом в 250 миллионов баксов.
История Гомбэя о стране, заваленной бесполезными шарикоподшипниками после Второй мировой, и об эврике, стукнувшей в голову какому-то безымянному складскому рабочему, оказалась апокрифом. Развитие патинко, как и многого в Японии, было сложным процессом: импортировали иностранную идею и укутали ее в такое количество слоев новизны, что она стала неузнаваемой, однозначно японской.
Если верить «Руководству», дело было так.
В 1920-е годы предшественник пинбола, штатовская игрушка под названием «Коринфянин», стала популярной в японских кондитерских. В 1926 году какой-то владелец магазина решил перевернуть «Коринто Гэму», как эту игрушку обозвали, и поставил ее вертикально, чтобы сэкономить драгоценное пространство.
Эта перевернутая игрушка стала известна как гатян-ко. Как она же получила название патинко, осталось тайной, покрытой мраком, хотя в книжке говорилось, что «пати-пати» – это звукоподражание, описывающее перестук жестких предметов друг о дружку, а также потрескивание огня. Первый зал патинко открыли рядом с Нагоя, но, когда разразилась война на Тихом океане, индустрию патинко вынудили перепрофилировать фабрики на производство боеприпасов.
Гомбэй сказал, что корни этой игры – в поражении, и в каком-то смысле был прав. После войны игра снова всплыла на поверхность и стала безумно популярной среди людей, жаждущих бездумного побега от реальности. (Примечательно, говорило «Руководство», что оставшийся в живых после войны Накадзима, кореец по происхождению, назвал свою компанию по производству автоматов патинко «Хэйва», что означает «мир». В то время японцы всем сердцем принимали эту идею). В 1950-е годы залы патинко начали появляться, словно грибы после дождя. сначала в развлекательных центрах больших городов, потом возле железнодорожных станций, а скоро без них уже и шагу нельзя было ступить.
В книге я нашел подробные описания и путаные чертежи самых разных автоматов и их техноэволюции в течение лет. Приводился доскональный план шаблона «Маса-мура» – сочетания металлических штырьков, ставшего стандартом для автоматов типа «Ханэмоно», у которых в центре была прорезь в форме тюльпана. Рассказывалось об электронных автоматах «Дэдзи-Пати»: они появились в семидесятые как реакция на видеоигры. На таких автоматах можно было выиграть больше, потому что в них сочетались патинко и жидкокристаллический дисплей, как у одноруких бандитов. Здесь уже не требовалось вычислять, между какими штырьками покатятся шарики, и игра лишилась многих навыков. Не так давно стали популярны автоматы «пати-суро»: тут штырьки были совсем без надобности, поскольку то были обычные игровые автоматы, вот только вместо монет или фишек они выплевывали шарики патинко. Но в «Руководстве» говорилось, что любители стратегии все же предпочитали автоматы типа «Кэнримоно»: чем дольше человек играет на таком автомате, тем больше у него шансов на выигрыш.
Оставшиеся сорок страниц о патинко рассказывали про экономические и юридические аспекты игры. С 1948 года, когда был принят «Акт о контроле над компаниями, могущими повлиять на общественную мораль», игра патинко считалась занятием для дегенератов. С самого начала индустрия патинко так и кишела мафией, потому что азартные игры – это живые деньги, идеальная среда для отмывания финансов и уклонения от налогов. Хотя «Руководство» об этом умалчивало, вначале речь шла и о расизме, так как многими залами автоматов владели корейцы.
На поверку официальная история патинко оказалась постоянным перетягиванием каната между Государственным полицейским агентством, владельцами галерей и компаниями, производящими автоматы патинко. Главная проблема была в том, что в Японии запрещены азартные игры – за исключением ставок на такие явно произвольно выбранные виды спорта, как велосипедные и лодочные гонки и скачки (о которых тоже подробно рассказывалось в «Руководстве»). Поэтому игрокам патинко было запрещено выигрывать наличку или призы стоимостью больше сотни баксов. Вместо этого им приходилось менять шарики патинко на сигареты, журналы, галстуки и дешевые часы.
Но уж конечно в Японии все было не так просто. Рядом с каждым залом патинко найдется буквально окно в стене под названием рёгаэ-дзё, «центр обмена призов». Тут бесполезные призы, типа кремней для зажигалок и очистителей мячиков для игры в гольф, меняли на наличные, а потом те же призы вновь продавали галерее патинко в рамках запутанной трехсторонней системы, которая доказывает: если только японцы когда-нибудь допрут, как экспортировать посредников и дырки от бубликов, их экономика моментально взлетит до небес.
Нередко такие центры обмена призов крышевала якудза или этнические китайские и корейские банды, но полиция неофициально закрывала на это глаза. Так как безработные чаще играют в азартные игры, индустрии патинко, одной из немногих, были по барабану экономические спады, и воротилы этого бизнеса знали, что не смогут убедить тридцать миллионов человек тратить в среднем по 325 долларов в неделю без живой денежной приманки. Потому многие годы воротилы всеми правдами и неправдами умудрялись заставлять власти игнорировать криминальные элементы, взамен обеспечивая членов Государственного полицейского агентства, вышедших в отставку, непыльной работенкой консультантов за хорошие бабки. И какие же консультации давали индустрии патинко эти копы в отставке? Как освободить индустрию от криминальных элементов, разумеется.
Раздел о патинко заканчивался кратким обзором того, как индустрия патинко расширяла базу своих клиентов, чтобы включить в нее женщин. Не скажу, что все этому радовались, потому что было несколько громких случаев, когда в припаркованных машинах задохнулись младенцы, пока их мамаши крутили ручки игровых автоматов. В последние годы ребята из маркетинга также старались привлечь безбашенный молодняк в залы автоматов патинко, где нет табачного дыма, зато можно устраивать свидания, и в массивные пятиэтажные галереи патинко, до которых прокуренным залам патинко прошлых лет – как до Луны. Есть даже канал кабельного телевидения, посвященный только патинко, – с самыми последними репортажами о том, какие автоматы в какой галерее дали самый большой выигрыш. И еще есть по меньшей мере семнадцать журналов на ту же тему.
Я же говорю, информации хоть завались, мне столько не надо. Вообще, листая книгу, я просто откладывал тот момент, когда придется писать про Гомбэя Фукугаву. Мне не улыбалось таскаться по всему городу с этой увесистой книженцией, и я выбросил ее рядом со стопкой манга за последний месяц, где заметил нечто под названием «Лол-Нет». Это оказался журнал, объявивший себя «суперфантастическим девчачьим журналом про сотики». Я пролистал калейдоскоп страниц, где тучи сияющих школьниц держали свои сотовые, как трофеи, флуоресцентные надписи кричали о том, что можно скачать десятку лучших мелодий для звонка этого месяца, где найти лучшие цветные мультяшки для экрана, где лучше всего купить дизайнерские панельки. И что, сейчас детишки читают вот это? Журналы о телефонах? Если да, то «Молодежь Азии» отстала от жизни больше, чем я боялся.
Выйдя из кафе, я решил было звякнуть старым токийским друзьям, с которыми сто лет не виделся, но в конце концов передумал. Рано или поздно речь обязательно зайдет о том, над чем я сейчас работаю, и тогда в диалоге появятся фальшивый интерес и вежливые вопросы, ответы на которые никому не хочется слышать. Конечно, я в любой момент могу наврать и сказать, что приехал сюда писать статью про сотики, но эта мысль угнетала еще больше.
Мне в голову пришло еще штук пятьдесят идей, чем заняться в Синдзюку, лишь бы не возвращаться в отель «Лазурный» сочинять статью, но я решил, что пора завязывать с отмазками. И с этой твердой решимостью отправился еще поубивать время в свою любимую лапшевню на Мэйдзи-дори, напротив здоровенного универмага «Исэтан».
Забегаловка была из разряда тех, где делаешь заказ через автомат у входа. Суешь деньги, тыкаешь в кнопку, получаешь билетик. Заходишь внутрь, хлопаешь билетом по стойке, ждешь заказа. Человеческое взаимодействие сводится до минимума. В таком месте ясно: чем больше людей напихано в город, тем больше они стараются друг друга избегать.
В забегаловке было не протолкнуться, как и повсюду в Синдзюку. Но я умудрился найти место, кинул билет на стойку и стал ждать. Над кухней висел телик, показывали новости. Индекс Никкей падал, безработица росла, какого-то чиновника префектуры в Фукуоке прищучили за взятки. Здесь, в Токио, женатая парочка, угрожая пушкой, сперла в «Макдоналдсе» тридцать биг-маков, но настояла на том, чтоб заплатить за две большие колы. Задолженность по кредитам дошла до тридцати трех триллионов йен, уровень юношеской преступности побил все рекорды, а уровень рождаемости сполз до послевоенной отметки. В Киото распинался политик, предупреждая, что Япония должна подходить к умеренным реформам чрезвычайно осторожно, но тут хозяин забегаловки решил, что сыт по горло, и вырубил звук.
Принесли мой заказ. Удон слегка передержали на огне, но, в общем, жаловаться не на что. В итоге я слопал три порции. Есть мне было неохота, но существует миллион отмазок, чтоб не садиться за статью, и я собирался перепробовать их все, прежде чем свалить из «Молодежи Азии». Покончив с лапшой, я отхлебнул светлое пиво «Кирин». На барной стойке вспотевший бокал, на барной табуретке вспотевший я, еще один день утекает сквозь пальцы.
Потягивая пиво, я вспомнил тот вечер, когда журнал закатил вечеринку в честь Эдова ухода на пенсию. Все собрались в мартини-баре «Небритый цирюльник», с видом на реку Кайахога. Говорят, что хороший редактор невидим, и когда ночь плавно перетекла в утро, до нас вдруг дошло, что Эд исчез. Я решил выяснить, куда же он слинял, и нашел его в патио. Эд одиноко стоял у перил и тоскливо пялился на реку.
Он был под мухой – как и все мы, – но по Эду никогда не скажешь, сильно ли он нажрался. Я встал рядом и давай вспоминать старые добрые деньки, когда он был редактором с пуленепробиваемыми принципами и курил как паровоз, а я был журналистом-сорвиголовой, которому нечего терять. Эд ни слова не говорил, только кивал, а я пытался его развеселить, размазывая ностальгические сопли про разные сенсации, которые мы отхватили раньше других; про молодежные движения, которые мы предсказали и пережили; про странные подростковые зрелища, которые мы отрыли и осветили; про те события, которые мы напророчили, вытащили на свет божий, похоронили и прославили.
Когда я выдохся, Эд произнес единственное слово:
Хулахупы.
Затем хлопнул меня по спине, развернулся и поплелся обратно в бар. Я остался сидеть дурак дураком, думая, что, блин, это за хрень такая была? Когда я вернулся в бар, все колбасились по-прежнему, но Эд ушел домой, на пенсию.
Но я еще не готов последовать за ним. А это значит, что я буду гоняться с языком на плече за «Павшими звездами» и за прочими историями, которые Сара сочтет важными для подростков во всем мире.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42