Не прочел бы статью в газете, и не лазил бы под автострадой, и не увидел бы фигуру, которая теперь торчала на мосту примерно в квартале от меня.
Она стояла абсолютно неподвижно, опираясь на бетонное ограждение и глядя вниз на воду. Как раз так, как я пытался представить Миюки. Несколько секунд я смотрел на девушку и ждал, что та отвернется от воды и пойдет дальше по мосту. Ничего подобного. И тут вдруг раз – и я понял, что она здесь по той же причине, что и я. Если б я знал, что случится в следующие дни с нами обоими, я бы оставил ее в покое, развернулся и свалил. Блин, да я бы умчался не оглядываясь.
Вместо этого я пошел к ней, по улице, бегущей вдоль речного берега. Вне убежища автострады жара была невыносимой. Казалось, жар идет не от солнца наверху, а сразу со всех сторон – этакая беззвучная и невидимая геенна. Женщина так и не шелохнулась, а я так и не спускал с нее глаз. Она стояла скованно, почти формально, глядя только на грязную воду. Тот самый мост, из новостей. Зуб даю. Именно то место, где нашли труп Миюки.
По улице сновал транспорт. Проехал велосипедист, лениво струилась река. Только женщина была неподвижна. Я снова зашел в тень и был уже футах в двадцати, когда женщина вдруг обернулась и увидела, что я иду к ней. Всего секунду смотрела на меня, потом снова уставилась на воду.
Короткие взлохмаченные волосы, свободная бирюзовая безрукавка, якобы потрепанные джинсы, закатанные до середины икры, и красные длинноносые туфли. Я встал рядом и кивком поздоровался. Она ответила тем же, не отводя глаз от реки. Мы постояли немного, глядя на наши неподвижные, молчаливые отражения. А Миюки тоже смотрела на свое отражение за мгновение до смерти? Наверняка посреди ночи канал казался темным и бездонным. Пропасть.
– Она была вашей подругой? – спросил я.
Мы в большом городе, и я был уверен, что, как только я раскрою рот, девчонка свалит в мгновение ока. Ничего подобного. Она только чуть кивнула, опустив веки и покусывая губу. Потом наконец заговорила, и ее голос почти растворился в грохоте машин.
– Вы верите в привидения? – спросила она.
– Привидения?
– Не то чтобы привидения, – уточнила она. – Думаю, скорее демоны. Или гоблины. Есть такие штуки, под названием каппа. У них зализанные волосы, кожа влажная, и они обожают топить детей. А потом их жрут. А еще любят огурцы. Поди разберись.
Я ответил, что не верю в призраков, демонов или гоблинов.
– Я тоже, – сказала она. – Но если бы каппа реально жили, здесь им самое место. Как думаете?
– Черт его знает, – ответил я. – Огурцов что-то не видать.
– Миюки верила в каппа. А еще в привидения и демонов. Она верила во всякую такую мутотень.
Она говорила, а я смотрел на отражение ее лица в воде. Потом взглянул на собственное и заметил, что, услышав имя Миюки, вполне прилично скрываю удивление. Хотя, с другой стороны, я и не удивился. Я знал, что утопленница – Миюки. Я это просек сразу же, как увидел новости, но, наверное, все еще слабо надеялся, что это не она.
Отвернувшись от воды, я взглянул на девчонку. Худенькая, не выше пяти футов трех дюймов. Всего лишь намек на девчонку, сказать по правде. Уже не ребенок, но еще и не взрослая. Как бы она ни старалась напялить на лицо пресыщенность, глаза у нее были ясные, а черты еще не застыли в маске озадаченности, что появляется, когда годами задаешься вопросом, когда же все пошло наперекосяк и не будет ли еще хуже.
– Вы с ней близко дружили? – спросил я. Мельком глянув на меня, девчонка снова уставилась на воду. Пожала костлявыми плечами, но жест вышел не таким безразличным, как она надеялась. Над головой у нас взвыли гудки и раздался визг шин. Я подождал грохота металла и звона разбитого стекла, но, должно быть, обошлось без аварии. Машины по-прежнему ехали мимо.
– Она со школы была моей лучшей подругой.
– Мне бы узнать о ней побольше, – сказал я. – Если хотите рассказать. Говорят, это помогает.
– Да чем помогут разговоры?
– Черт его знает. Говорят, помогает.
– А еще говорят, нельзя разговаривать с незнакомцами, – парировала она. – Я ни хрена о вас не знаю. Даже имени. Может, вы извращенец какой-нибудь. В смысле, вы же не станете отрицать, что как-то ненормально тусоваться под автострадой. Это порядком стремно, скажу я вам.
– Понятия не имею, что в наши дни считается нормой. Но я не извращенец и даже не чудик какой-нибудь. Я журналист.
– Пишете статью про Миюки?
– Вообще-то нет.
– Тогда на хрена вы тут слоняетесь?
– Я, в общем, сам не особо уверен. – ответил я. – Но, наверное, я здесь по тем же причинам, что и вы. Думаю, вы пришли сюда потому, что часть вас не может смириться с тем, что подруги больше нет. Происшедшее беспокоит вас, и вы ищете хоть какой-то ответ, то, что придаст всему смысл.
– Вы знали Миюки?
– Да нет, – ответил я. – Всего один раз ее видел.
– В том клубе была куча парней, – сказала она, запустив руку в сумочку – водоворот кричащих розовых, зеленых и оранжевых красок в духе 70-х, словно только что из «Лаф-Ин». Марка «Сесил Макби». Спорю на лимон баксов, девчонка понятия не имела, что Сесил Макби – это знаменитый джаз-басист, и даже если бы я рассказал, ей все равно плевать. Пока такое барахлишко продают в стильных бутиках, налепи ярлык хоть «Супи Сейлз», хоть «Альберт Шпеер». Вытащив пачку «Ларк Слимз», девчонка сунула сигарету в рот и щелкнула зажигалкой в желтеньких цветочках. Тут поднялся легкий ветерок. От такого не остынешь, но он хоть разогнал дизельные выхлопы и сигаретный дым. По воде пошла мелкая рябь. Откинув с лица выбившиеся пряди, девушка затянулась еще раз и картинно выдохнула. Стряхнула пепел и повернулась ко мне:
– Вы так и не сказали, как вас зовут.
– Чака, – сообщил я. – Билли Чака.
– А еще говорите, не извращенец, а?
Я потряс головой. Но ее скептицизма это не убавило.
Затянувшись еще разок, она швырнула сигарету в воду. Потом шагнула от моста и взглянула мне прямо в глаза. Уверенная в себе, все под контролем.
Лишь гораздо позже до меня дошло, как напугана она наверняка была.
– Ладно, господин Билли Чака, – вздохнула она. – Валим отсюда. Умираю жрать хочу.
9
АФУРО, НИКАКОЕ НЕ СОКРАЩЕНИЕ
Мы двое молча шли рядышком. Девушка слегка косолапила и хиляла так, будто у нее коленки связаны. Свернув с Ясукупи-дори, мы зашагали по боковой улочке, пока не подошли к стойке с кучей великов на привязи. Грифельную доску возле стойки испещряли детские каракули мелом. Доска рекламировала фирменные блюда. Вывеска на двери гласила: «Добро пожаловать в кафе „В первый раз в первый класс“». Урок в самом разгаре.
– «В первый раз в первый класс»?
– Вливайся, – ответила девчонка и распахнула дверь.
На стенах, покрашенных в основные цвета, висели детские рисунки героев анимэ и животных из зоопарка, таблицы хираганы и катаканы и список правил поведения в классе. В углу за крошечной партой сидел, покуривая, мрачного вида пацан из колледжа. Железа у него в носу хватило бы на «Конкорд». За кафешного вида детским столиком хихикала кучка девушек, затянутых в одинаковые джинсовые куртки.
– Это ваш первый день в школе? – приветствовала нас официантка. На груди у нее была прицеплена табличка с надписью большими закорючками: «Привет, меня зовут сэнсэй Маруяма!» Моя девчонка что-то сказала, я не уловил. Вежливо кивнув ей, официантка улыбнулась мне той сочувствующей улыбкой, какие приберегают для страшненьких детишек и трехлапых собак. – Не стесняйтесь, – заворковала она. – Никто вас не укусит. Тут все очень милые. Свободных столиков нет, так что вас мы посадим за парты, хорошо? Пойдемте-пойдемте, за мной.
Я кинул взгляд на девчонку, пытаясь врубиться, что она задумала, но она меня проигнорировала. Проведя нас через зал, официантка жестом пригласила сесть под учебным плакатом «Как правильно чистить зубы». Вот только сесть оказалось не так-то просто. Парты высотой в два фута, втиснуть туда взрослого – все равно что запихивать жирафа в телефонную будку.
– Меню найдете в парте, – объяснила наша официантка. – И не беспокойтесь. Неправильных ответов не бывает!
Она убежала приветствовать очередного посетителя. Девчонка уселась и откинула крышку парты. Я сделал то же. Внутри обнаружилось меню и бланк заказа, приклеенный к коробке маркеров пастельных тонов. А под ними лежала детская книжка под названием «Черепашка Тики идет на пляж» и маленькие деревянные счеты, украшенные красненькими божьими коровками и синими бабочками.
– Супер, правда? – спросила девчонка. – Повезло нам, что мы отхватили место, просто невероятно. Обычно тут набито под завязку.
Сказать по правде, я вообще не въезжал, как понять и эту кафешку, и эту девчонку. Говорят, японцы с ума сходят от ностальгии по детству, потому что только в детстве они поистине свободны, избавлены от социального давления и бесконечных обязанностей зрелости. Может, во всем мире люди относятся к детству так же, но что-то я не припоминаю ни одной страны, где декор в стиле начальной школы – последний писк в ресторанном бизнесе.
На бланке заказа я отметил галочкой кофе. Девчонка поставила несколько галочек, а затем подошла официантка и бланки забрала. Через несколько столиков от пас кучка студентов затянула припев какой-то песенки о пирожках со сладкой бобовой пастой, потом расхохоталась. Пялясь на неумелые рисунки, прикнопленные к стене, я вспоминал огромный портрет Миюки, тот самый, в особняке Накодо. На мысленном экране высвечивались эти пять улыбающихся портретов с вкраплениями других кадров: вот Миюки сидит перед автоматом патинко, уставившись в никуда; вот ее выносят из галереи автоматов; а вот ее вылавливают из воды.
Девчонка вытащила сигареты и закурила.
– Знаешь, не надо бы этого делать, – сообщил я. – Курить – здоровью вредить.
– Как будто я не знаю.
– А мне все равно надо это сказать. Я же взрослый.
– Ты в смысле, что я – не взрослая?
– А кто тебя знает. Тебе сколько лет?
Девчонка закатила глаза, затянулась и увильнула от ответа:
– Взрослый ты или нет, возраст тут ни хрена не значит.
– Справедливо. Но имя-то свое могла бы мне сказать.
– Меня зовут Афуро.
– Афро? Как прическа?
– А-фу-ро, – выдохнула она. – Сокращенно от Афородэтау.
Пришлось поломать мозги, прежде чем до меня дошло, что она выдала японское произношение имени «Афродита».
– Как богиня любви Афродита?
– Угум, – промычала она с нулевым энтузиазмом.
– Очень необычно.
– Когда люди говорят «необычно», они, как правило, имеют в виду «отстойно».
– Это не про меня. Если я говорю «необычно», – это значит, что мне нравится твое имя.
– Терпеть его не могу, – сказала она. – О чем вообще думали мои предки, когда изобрели такое имечко? Для него даже кандзи нету. А если б я оказалась мальчиком, мой папаша собирался назвать меня Пифагором. Пифагор. Я хренею.
– Предки тащатся от древних греков, а?
– В медовый месяц они в Грецию ездили, предположительно там меня и зачали. Я об этом даже думать не хочу. Короче, забудь всю эту мутотень насчет Афродиты, считай, что я Афуро, что это никакое не сокращение.
Тут подошла официантка. Отдав мне кофе, она выгрузила на парту Афуро шоколадно-клубничный молочный коктейль и кусок бананового торта. Затушив сигарету, Афуро хлюпнула коктейлем, сунула в рот здоровенный кусок торта и следом отправила клубничину. Если у нее такое представление о завтраке, обед она наверняка пропускает. Судя по тому, какая она тощая, ужин отправляется вслед за обедом.
– Я хотел спросить кое-что насчет твоей подруги, – начал я.
Афуро сморщила нос:
– Сейчас я не хочу обсуждать Миюки. Кучу времени я думала только о ней. Задолго до – ну, до того, что случилось. Ты даже не представляешь, ясно? И никто не представляет. Но моим мозгам надо отдохнуть от Миюки, или у меня случится нервный срыв, в натуре. Еще чуть чуть, и я разревусь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
Она стояла абсолютно неподвижно, опираясь на бетонное ограждение и глядя вниз на воду. Как раз так, как я пытался представить Миюки. Несколько секунд я смотрел на девушку и ждал, что та отвернется от воды и пойдет дальше по мосту. Ничего подобного. И тут вдруг раз – и я понял, что она здесь по той же причине, что и я. Если б я знал, что случится в следующие дни с нами обоими, я бы оставил ее в покое, развернулся и свалил. Блин, да я бы умчался не оглядываясь.
Вместо этого я пошел к ней, по улице, бегущей вдоль речного берега. Вне убежища автострады жара была невыносимой. Казалось, жар идет не от солнца наверху, а сразу со всех сторон – этакая беззвучная и невидимая геенна. Женщина так и не шелохнулась, а я так и не спускал с нее глаз. Она стояла скованно, почти формально, глядя только на грязную воду. Тот самый мост, из новостей. Зуб даю. Именно то место, где нашли труп Миюки.
По улице сновал транспорт. Проехал велосипедист, лениво струилась река. Только женщина была неподвижна. Я снова зашел в тень и был уже футах в двадцати, когда женщина вдруг обернулась и увидела, что я иду к ней. Всего секунду смотрела на меня, потом снова уставилась на воду.
Короткие взлохмаченные волосы, свободная бирюзовая безрукавка, якобы потрепанные джинсы, закатанные до середины икры, и красные длинноносые туфли. Я встал рядом и кивком поздоровался. Она ответила тем же, не отводя глаз от реки. Мы постояли немного, глядя на наши неподвижные, молчаливые отражения. А Миюки тоже смотрела на свое отражение за мгновение до смерти? Наверняка посреди ночи канал казался темным и бездонным. Пропасть.
– Она была вашей подругой? – спросил я.
Мы в большом городе, и я был уверен, что, как только я раскрою рот, девчонка свалит в мгновение ока. Ничего подобного. Она только чуть кивнула, опустив веки и покусывая губу. Потом наконец заговорила, и ее голос почти растворился в грохоте машин.
– Вы верите в привидения? – спросила она.
– Привидения?
– Не то чтобы привидения, – уточнила она. – Думаю, скорее демоны. Или гоблины. Есть такие штуки, под названием каппа. У них зализанные волосы, кожа влажная, и они обожают топить детей. А потом их жрут. А еще любят огурцы. Поди разберись.
Я ответил, что не верю в призраков, демонов или гоблинов.
– Я тоже, – сказала она. – Но если бы каппа реально жили, здесь им самое место. Как думаете?
– Черт его знает, – ответил я. – Огурцов что-то не видать.
– Миюки верила в каппа. А еще в привидения и демонов. Она верила во всякую такую мутотень.
Она говорила, а я смотрел на отражение ее лица в воде. Потом взглянул на собственное и заметил, что, услышав имя Миюки, вполне прилично скрываю удивление. Хотя, с другой стороны, я и не удивился. Я знал, что утопленница – Миюки. Я это просек сразу же, как увидел новости, но, наверное, все еще слабо надеялся, что это не она.
Отвернувшись от воды, я взглянул на девчонку. Худенькая, не выше пяти футов трех дюймов. Всего лишь намек на девчонку, сказать по правде. Уже не ребенок, но еще и не взрослая. Как бы она ни старалась напялить на лицо пресыщенность, глаза у нее были ясные, а черты еще не застыли в маске озадаченности, что появляется, когда годами задаешься вопросом, когда же все пошло наперекосяк и не будет ли еще хуже.
– Вы с ней близко дружили? – спросил я. Мельком глянув на меня, девчонка снова уставилась на воду. Пожала костлявыми плечами, но жест вышел не таким безразличным, как она надеялась. Над головой у нас взвыли гудки и раздался визг шин. Я подождал грохота металла и звона разбитого стекла, но, должно быть, обошлось без аварии. Машины по-прежнему ехали мимо.
– Она со школы была моей лучшей подругой.
– Мне бы узнать о ней побольше, – сказал я. – Если хотите рассказать. Говорят, это помогает.
– Да чем помогут разговоры?
– Черт его знает. Говорят, помогает.
– А еще говорят, нельзя разговаривать с незнакомцами, – парировала она. – Я ни хрена о вас не знаю. Даже имени. Может, вы извращенец какой-нибудь. В смысле, вы же не станете отрицать, что как-то ненормально тусоваться под автострадой. Это порядком стремно, скажу я вам.
– Понятия не имею, что в наши дни считается нормой. Но я не извращенец и даже не чудик какой-нибудь. Я журналист.
– Пишете статью про Миюки?
– Вообще-то нет.
– Тогда на хрена вы тут слоняетесь?
– Я, в общем, сам не особо уверен. – ответил я. – Но, наверное, я здесь по тем же причинам, что и вы. Думаю, вы пришли сюда потому, что часть вас не может смириться с тем, что подруги больше нет. Происшедшее беспокоит вас, и вы ищете хоть какой-то ответ, то, что придаст всему смысл.
– Вы знали Миюки?
– Да нет, – ответил я. – Всего один раз ее видел.
– В том клубе была куча парней, – сказала она, запустив руку в сумочку – водоворот кричащих розовых, зеленых и оранжевых красок в духе 70-х, словно только что из «Лаф-Ин». Марка «Сесил Макби». Спорю на лимон баксов, девчонка понятия не имела, что Сесил Макби – это знаменитый джаз-басист, и даже если бы я рассказал, ей все равно плевать. Пока такое барахлишко продают в стильных бутиках, налепи ярлык хоть «Супи Сейлз», хоть «Альберт Шпеер». Вытащив пачку «Ларк Слимз», девчонка сунула сигарету в рот и щелкнула зажигалкой в желтеньких цветочках. Тут поднялся легкий ветерок. От такого не остынешь, но он хоть разогнал дизельные выхлопы и сигаретный дым. По воде пошла мелкая рябь. Откинув с лица выбившиеся пряди, девушка затянулась еще раз и картинно выдохнула. Стряхнула пепел и повернулась ко мне:
– Вы так и не сказали, как вас зовут.
– Чака, – сообщил я. – Билли Чака.
– А еще говорите, не извращенец, а?
Я потряс головой. Но ее скептицизма это не убавило.
Затянувшись еще разок, она швырнула сигарету в воду. Потом шагнула от моста и взглянула мне прямо в глаза. Уверенная в себе, все под контролем.
Лишь гораздо позже до меня дошло, как напугана она наверняка была.
– Ладно, господин Билли Чака, – вздохнула она. – Валим отсюда. Умираю жрать хочу.
9
АФУРО, НИКАКОЕ НЕ СОКРАЩЕНИЕ
Мы двое молча шли рядышком. Девушка слегка косолапила и хиляла так, будто у нее коленки связаны. Свернув с Ясукупи-дори, мы зашагали по боковой улочке, пока не подошли к стойке с кучей великов на привязи. Грифельную доску возле стойки испещряли детские каракули мелом. Доска рекламировала фирменные блюда. Вывеска на двери гласила: «Добро пожаловать в кафе „В первый раз в первый класс“». Урок в самом разгаре.
– «В первый раз в первый класс»?
– Вливайся, – ответила девчонка и распахнула дверь.
На стенах, покрашенных в основные цвета, висели детские рисунки героев анимэ и животных из зоопарка, таблицы хираганы и катаканы и список правил поведения в классе. В углу за крошечной партой сидел, покуривая, мрачного вида пацан из колледжа. Железа у него в носу хватило бы на «Конкорд». За кафешного вида детским столиком хихикала кучка девушек, затянутых в одинаковые джинсовые куртки.
– Это ваш первый день в школе? – приветствовала нас официантка. На груди у нее была прицеплена табличка с надписью большими закорючками: «Привет, меня зовут сэнсэй Маруяма!» Моя девчонка что-то сказала, я не уловил. Вежливо кивнув ей, официантка улыбнулась мне той сочувствующей улыбкой, какие приберегают для страшненьких детишек и трехлапых собак. – Не стесняйтесь, – заворковала она. – Никто вас не укусит. Тут все очень милые. Свободных столиков нет, так что вас мы посадим за парты, хорошо? Пойдемте-пойдемте, за мной.
Я кинул взгляд на девчонку, пытаясь врубиться, что она задумала, но она меня проигнорировала. Проведя нас через зал, официантка жестом пригласила сесть под учебным плакатом «Как правильно чистить зубы». Вот только сесть оказалось не так-то просто. Парты высотой в два фута, втиснуть туда взрослого – все равно что запихивать жирафа в телефонную будку.
– Меню найдете в парте, – объяснила наша официантка. – И не беспокойтесь. Неправильных ответов не бывает!
Она убежала приветствовать очередного посетителя. Девчонка уселась и откинула крышку парты. Я сделал то же. Внутри обнаружилось меню и бланк заказа, приклеенный к коробке маркеров пастельных тонов. А под ними лежала детская книжка под названием «Черепашка Тики идет на пляж» и маленькие деревянные счеты, украшенные красненькими божьими коровками и синими бабочками.
– Супер, правда? – спросила девчонка. – Повезло нам, что мы отхватили место, просто невероятно. Обычно тут набито под завязку.
Сказать по правде, я вообще не въезжал, как понять и эту кафешку, и эту девчонку. Говорят, японцы с ума сходят от ностальгии по детству, потому что только в детстве они поистине свободны, избавлены от социального давления и бесконечных обязанностей зрелости. Может, во всем мире люди относятся к детству так же, но что-то я не припоминаю ни одной страны, где декор в стиле начальной школы – последний писк в ресторанном бизнесе.
На бланке заказа я отметил галочкой кофе. Девчонка поставила несколько галочек, а затем подошла официантка и бланки забрала. Через несколько столиков от пас кучка студентов затянула припев какой-то песенки о пирожках со сладкой бобовой пастой, потом расхохоталась. Пялясь на неумелые рисунки, прикнопленные к стене, я вспоминал огромный портрет Миюки, тот самый, в особняке Накодо. На мысленном экране высвечивались эти пять улыбающихся портретов с вкраплениями других кадров: вот Миюки сидит перед автоматом патинко, уставившись в никуда; вот ее выносят из галереи автоматов; а вот ее вылавливают из воды.
Девчонка вытащила сигареты и закурила.
– Знаешь, не надо бы этого делать, – сообщил я. – Курить – здоровью вредить.
– Как будто я не знаю.
– А мне все равно надо это сказать. Я же взрослый.
– Ты в смысле, что я – не взрослая?
– А кто тебя знает. Тебе сколько лет?
Девчонка закатила глаза, затянулась и увильнула от ответа:
– Взрослый ты или нет, возраст тут ни хрена не значит.
– Справедливо. Но имя-то свое могла бы мне сказать.
– Меня зовут Афуро.
– Афро? Как прическа?
– А-фу-ро, – выдохнула она. – Сокращенно от Афородэтау.
Пришлось поломать мозги, прежде чем до меня дошло, что она выдала японское произношение имени «Афродита».
– Как богиня любви Афродита?
– Угум, – промычала она с нулевым энтузиазмом.
– Очень необычно.
– Когда люди говорят «необычно», они, как правило, имеют в виду «отстойно».
– Это не про меня. Если я говорю «необычно», – это значит, что мне нравится твое имя.
– Терпеть его не могу, – сказала она. – О чем вообще думали мои предки, когда изобрели такое имечко? Для него даже кандзи нету. А если б я оказалась мальчиком, мой папаша собирался назвать меня Пифагором. Пифагор. Я хренею.
– Предки тащатся от древних греков, а?
– В медовый месяц они в Грецию ездили, предположительно там меня и зачали. Я об этом даже думать не хочу. Короче, забудь всю эту мутотень насчет Афродиты, считай, что я Афуро, что это никакое не сокращение.
Тут подошла официантка. Отдав мне кофе, она выгрузила на парту Афуро шоколадно-клубничный молочный коктейль и кусок бананового торта. Затушив сигарету, Афуро хлюпнула коктейлем, сунула в рот здоровенный кусок торта и следом отправила клубничину. Если у нее такое представление о завтраке, обед она наверняка пропускает. Судя по тому, какая она тощая, ужин отправляется вслед за обедом.
– Я хотел спросить кое-что насчет твоей подруги, – начал я.
Афуро сморщила нос:
– Сейчас я не хочу обсуждать Миюки. Кучу времени я думала только о ней. Задолго до – ну, до того, что случилось. Ты даже не представляешь, ясно? И никто не представляет. Но моим мозгам надо отдохнуть от Миюки, или у меня случится нервный срыв, в натуре. Еще чуть чуть, и я разревусь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42