Спи, рано еще.
Она ушла. Лозовский навел большую чашку крепкого кофе, соорудил внушительный бутерброд и вернулся в кабинет. Включив компьютер, вошел в Интернет и просмотрел новостные сайты.
Никаких сенсаций не было. Чудовищный теракт с захватом заложников в московском Театральном центре на Дубровке словно бы утратил свою апокалиптичность, присыпался мусором повседневности, забалтывался, забывался. Как забылись взрывы домов в Москве и гибель «Курска». Как забылся прошлогодний террористический акт в Нью-Йорке, когда весь мир содрогнулся от ужаса, увидев на экранах телевизоров, как тяжелые пассажирские «Боинги» врезаются в башни Всемирного торгового центра, и всем казалось, что наступает то ли конец света, то ли какая-то новая страшная эра в истории человечества.
И лишь в серьезных аналитических изданиях трагедия на Дубровке оставалась главной темой — как фактор, который еще даст о себе знать и в политике, и в экономике России.
Одним из таких изданий в Москве был еженедельник «Российский курьер», в котором Лозовский работал с момента его создания — сначала политическим обозревателем, а в последние годы шеф-редактором отдела журналистских расследований.
III
В те дни, когда у Лозовского был дурной глаз, не только люди, но и Москва открывалась ему своей неприглядной стороной. За парадными фасадами Тверской угадывались облупленные задворки, мелкий снег обесцвечивал краски реклам, «дворники» маршрутки, на которую он пересел на Пушкинской, размазывали по стеклу грязь. Везде были пробки, и Лозовский похвалил себя за то, что поехал на работу не на машине.
Редакция «Российского курьера» находилась на улице «Правды» на четвертом этаже громоздкого конструктивистского сооружения, построенного в начале 30-х годов по проекту архитектора Голосова. В советские времена здесь была редакция «Правды», о чем еще издали извещали огромные, в полтора человеческих роста, буквы на крыше. Ночью они наливались синим неоном, сообщая этому району старой Москвы между Белорусским и Савеловским вокзалами суровую многозначительность и как бы предупреждая загулявших москвичей и гостей столицы, что здесь нет никаких ресторанов, а есть только «Правда» и ничего кроме «Правды», так что нечего сюда и соваться.
В шестиэтажной пристройке к зданию, как бы под материнским крылом главной газеты страны, но с входом через другой подъезд, сосуществовали «Комсомольская правда», «Советская Россия», «Сельская жизнь». Здесь всегда было многолюдно, так как в полуподвальном этаже располагалась центральная бухгалтерия, где получали командировочные и отчитывались за командировки штатные и нештатные корреспонденты десятков газет и журналов, входивших в систему издательства «Правда».
Это многолюдье никогда не перехлестывало через невидимую черту, отделявшую второй подъезд от первого, главного, подъезда самой «Правды», поражавшей иностранцев штатом в пятьсот человек, которые делали, как ехидно заметил в одном из репортажей корреспондент «Нью-Йорк Таймс», самую скучную газету в мире. В ответной реплике, появившейся в «Правде», уважаемому корреспонденту напомнили, что тираж «Правды» десять с половиной миллионов экземпляров, а у «Нью-Йорк Таймс» всего полтора миллиона, так что чья бы корова мычала.
Чем занимаются пятьсот журналистов, выпуская восьмиполосную газету, для которой и ста сотрудников выше крыши, Лозовский не понимал до тех пор, пока сам не попал в «Правду» на полугодовую стажировку с перспективой стать штатным корреспондентом, что расценивалось как очень серьезный взлет журналистской карьеры. Было это в разгар перестройки. В Идеологическом Отделе ЦК КПСС решили, что пора и самой «Правде» пустить в себя немного свежего ветра, о котором вдохновенно распевал Лев Лещенко, переводя на понятный народным массам язык смысл партийных постановлений. Лозовский стал одним из кандидатов на обновление, так как много ездил и много публиковался. Его умение работать на грани дозволенного сочли знаком политической зрелости молодого журналиста. Ему было сделано предложение, от которого нельзя отказаться. Отказ перейти в «Правду» был бы воспринят как вызов, и перед ним закрылись бы двери всех редакций.
Да у Лозовского и мысли не было отказываться. Он уже подустал от изнурительной борьбы за свободу, а в «Правде» ему сразу положили зарплату в двести пятьдесят рублей для начала, на время стажировки. Главное же — была реальная возможность через год-полтора получить квартиру. А человек с квартирой всегда свободнее человека без квартиры. Так что внедрение в «Правду» было не отказом от борьбы за свободу, а всего лишь изменением тактики этой борьбы. Это рассуждение, в котором был элемент лукавства и игры в поддавки с самим собой, окончательно примирило Лозовского с принятым решением.
Так он и оказался на четвертом этаже «Правды» в просторном кабинете на одного, с сейфом, тремя телефонами и предупредительной секретаршей отдела, которая в первый же день предупредила его, что в «Правде» не принято опаздывать на работу, не принято пить пиво в рабочее время, а также не принято приходить на работу в джинсах и в любимом Лозовским уютном сером пиджаке букле, а принято приходить в костюме с галстуком, желательно скромным, не очень ярких тонов. Костюм у Лозовского был, а галстук пришлось купить.
От первой же командировки в Рязань он прибалдел. Его принимали, как инструктора ЦК КПСС. Верней, он понял, как принимают инструкторов ЦК по тому, как принимали его. Прикрепленная черная обкомовская «Волга», гостиница без вывески с буфетом, где ресторанный обед с жульеном, мясной солянкой и осетриной фри стоил шестьдесят четыре копейки, загородная банька с застольем и ядреными рязанскими матрешками-официантками, готовыми ко всем услугам, только мигни. Володя не мигнул, постеснялся, хотя одна из матрешек была чудо как хороша. А принимающая сторона не стала поощрять, так как очень непривычным был этот корреспондент «Правды» — слишком молодой и вообще какой-то не из своих, чужой. Да Лозовский и сам чувствовал себя самозванцем, как рядовой авиапассажир, случайно затесавшийся в зал официальных делегаций.
По материалам командировки он написал в меру острую статью о директоре крупного рязанского завода и его проблемах, статью одобрили в отделе, подредактировали и отправили в секретариат. Через неделю она вернулась в отдел с заключением: «Не пойдет». Не пошла и вторая статья, и третья, потом не пошел очерк, не пошел обзор читательских писем.
Необходимость каждый день ровно к девяти приезжать на работу и высиживать до шести, от чего Лозовский на вольных хлебах отвык, вполне компенсировалась зарплатой, премиями и продовольственными заказами из распределителя на улице Грановского. На халяву, в составе журналистской делегации, он съездил на пять дней в ФРГ. Его даже записали в льготную очередь на «Жигули» седьмой, в то время самой престижной модели. Денег на машину у него не было и не предвиделось, но он не отказался, чтобы не обнаруживать свою нищету.
С этим было все хорошо. Хуже было с другим. За четыре месяца он опубликовал один-единственный материал за подписью ревизора-инспектора Североказахстанского областного финансового отдела о формальностях, которыми обставлено назначение пенсий колхозникам. Название он придумал такое: «Что за комиссия, Создатель?» Большую букву в отделе сменили на маленькую и дописали в начало: «Год от года растет экономика страны, значительно улучшилось экономическое состояние колхозов».
Лозовский стерпел. Материал вышел. Он был абортирован на главную, самую содержательную половину. Заголовок стал: «Многовато комиссий». И подзаголовок: «Стоит подумать». Это его добило. Он написал заявление с просьбой досрочно прервать его стажировку в «Правде», так как он не соответствует, и вручил потрясенной секретарше. На выходе, у милицейского поста, содрал с шеи скромный галстук и спустил его в урну, как дохлую гадюку. В тот вечер он напился в ЦДЖ как редко когда напивался, на автопилоте добрался до Гольянова, а на изумленный вопрос квартирной хозяйки: «Володечка, ты ли это?» — ответил, с трудом ворочая языком:
— Многовато комиссий.
Потом добавил:
— Стоит подумать.
Покидая редакцию «Правды», Лозовский был уверен, что в это здание больше не войдет никогда. Но не прошло и пяти лет, как он оказался не только в этом же здании, но и на том же четвертом этаже.
От былого величия «Правды» остались только буквы на крыше. Сама «Правда» превратилась сначала в «Правду-4», потом в «Правду-5», а затем и вовсе исчезла из пределов видимости. Как господские особняки после революции заполнились пролетариатом, так и на всех этажах бывшей «Правды» обосновались фирмы и компании, все больше «лимитед» и «инкорпорейшн». Угнездилось и несколько редакций. Среди них был и «Российский курьер» — издание, не очень известное широкой публике, но по своей влиятельности входившее в первую десятку российских СМИ.
Возле подъезда Лозовского едва не сбил с ног увесистый, как шар боулинга, человек в распахнутом желтом верблюжьем пальто английской фирмы «Балтман» и сидящей на затылке зеленой велюровой шляпе, с черным кожаным портфелем под мышкой. Инерция его движения была такова, что казалось, что он не спускался на лифте, а катился по лестнице, марш от марша набирая скорость.
Это был генеральный директор «Российского курьера» Савва Броверман, для своих — Савик, хотя ему уже стукнуло пятьдесят. У него были белые вытаращенные глаза и одутловатое, с прозеленью, лицо болотного упыря. Лозовский встревожился и хотел спросить, что с ним, но вовремя вспомнил, что у него сегодня дурной глаз, а лицо у Бровермана обычное, такое же, как всегда. Со стороны, если не приглядываться, так даже породистое, с министерской холеностью. Как всегда, он куда-то очень спешил, но — тоже как всегда — готов был отвлечься и до бесконечности говорить на волнующую его тему как бы в языческой надежде, что разговорами он материализует удачу. А тема, которая его волновала, была только одна — бабки.
Для молодых журналистов «Российского курьера» и для людей, близко не знающих его, Броверман представлялся фигурой значительной и из-за должности генерального директора солидного еженедельника, который, как было известно, очень внимательно читают в правительстве, в Госдуме и в президентской администрации, и из-за таинственности, которой он себя окружал. На самом же деле он был редкостный прохиндей, всегда кидавший своих партнеров, из-за чего постоянно имел проблемы, а однажды был очень серьезно, до сотрясения мозга и переломанных ребер, избит в подворотне своего дома.
После этого случая Бровермана упомянули в пресс-релизе российского Фонда защиты гласности — как журналиста, пострадавшего за свою профессиональную деятельность, чем он очень гордился. Лозовский начинал с ним совместный бизнес, который привел к созданию «Российского курьера», и был первым и последним партнером, которого Савик не кинул, хотя и мог. Поэтому он любил Лозовского, как своего единственного свидетеля защиты на Страшном суде.
— Какие дела? — поинтересовался Лозовский.
— Спасибо, не спрашивай, — отмахнулся Броверман с видом человека, больного СПИДом, которому задали вопрос о его здоровье.
— Подписка?
— Минус двенадцать тысяч.
— Реклама?
— Володя! Ну что ты за человек? Я же попросил: не спрашивай меня ни о чем! Мы в глубокой жопе!
— Значит, дивидендов не будет, — заключил Лозовский.
— Дивидендов? — изумился Броверман. — Что такое дивиденды? Я это слово давно забыл! Я даже не знаю, что оно означает! Я удивляюсь, что мы вообще еще живы!
Он взял Лозовского под руку, с таинственным видом отвел в сторонку и страстно, при этом оглядываясь как бы в опасении, что их подслушают, начал доказывать, что в глубокую финансовую жопу «Российский курьер» попал из-за этого козла, главного редактора Альберта Попова, назначенного на эту должность жарким политическим летом 1999 года.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57
Она ушла. Лозовский навел большую чашку крепкого кофе, соорудил внушительный бутерброд и вернулся в кабинет. Включив компьютер, вошел в Интернет и просмотрел новостные сайты.
Никаких сенсаций не было. Чудовищный теракт с захватом заложников в московском Театральном центре на Дубровке словно бы утратил свою апокалиптичность, присыпался мусором повседневности, забалтывался, забывался. Как забылись взрывы домов в Москве и гибель «Курска». Как забылся прошлогодний террористический акт в Нью-Йорке, когда весь мир содрогнулся от ужаса, увидев на экранах телевизоров, как тяжелые пассажирские «Боинги» врезаются в башни Всемирного торгового центра, и всем казалось, что наступает то ли конец света, то ли какая-то новая страшная эра в истории человечества.
И лишь в серьезных аналитических изданиях трагедия на Дубровке оставалась главной темой — как фактор, который еще даст о себе знать и в политике, и в экономике России.
Одним из таких изданий в Москве был еженедельник «Российский курьер», в котором Лозовский работал с момента его создания — сначала политическим обозревателем, а в последние годы шеф-редактором отдела журналистских расследований.
III
В те дни, когда у Лозовского был дурной глаз, не только люди, но и Москва открывалась ему своей неприглядной стороной. За парадными фасадами Тверской угадывались облупленные задворки, мелкий снег обесцвечивал краски реклам, «дворники» маршрутки, на которую он пересел на Пушкинской, размазывали по стеклу грязь. Везде были пробки, и Лозовский похвалил себя за то, что поехал на работу не на машине.
Редакция «Российского курьера» находилась на улице «Правды» на четвертом этаже громоздкого конструктивистского сооружения, построенного в начале 30-х годов по проекту архитектора Голосова. В советские времена здесь была редакция «Правды», о чем еще издали извещали огромные, в полтора человеческих роста, буквы на крыше. Ночью они наливались синим неоном, сообщая этому району старой Москвы между Белорусским и Савеловским вокзалами суровую многозначительность и как бы предупреждая загулявших москвичей и гостей столицы, что здесь нет никаких ресторанов, а есть только «Правда» и ничего кроме «Правды», так что нечего сюда и соваться.
В шестиэтажной пристройке к зданию, как бы под материнским крылом главной газеты страны, но с входом через другой подъезд, сосуществовали «Комсомольская правда», «Советская Россия», «Сельская жизнь». Здесь всегда было многолюдно, так как в полуподвальном этаже располагалась центральная бухгалтерия, где получали командировочные и отчитывались за командировки штатные и нештатные корреспонденты десятков газет и журналов, входивших в систему издательства «Правда».
Это многолюдье никогда не перехлестывало через невидимую черту, отделявшую второй подъезд от первого, главного, подъезда самой «Правды», поражавшей иностранцев штатом в пятьсот человек, которые делали, как ехидно заметил в одном из репортажей корреспондент «Нью-Йорк Таймс», самую скучную газету в мире. В ответной реплике, появившейся в «Правде», уважаемому корреспонденту напомнили, что тираж «Правды» десять с половиной миллионов экземпляров, а у «Нью-Йорк Таймс» всего полтора миллиона, так что чья бы корова мычала.
Чем занимаются пятьсот журналистов, выпуская восьмиполосную газету, для которой и ста сотрудников выше крыши, Лозовский не понимал до тех пор, пока сам не попал в «Правду» на полугодовую стажировку с перспективой стать штатным корреспондентом, что расценивалось как очень серьезный взлет журналистской карьеры. Было это в разгар перестройки. В Идеологическом Отделе ЦК КПСС решили, что пора и самой «Правде» пустить в себя немного свежего ветра, о котором вдохновенно распевал Лев Лещенко, переводя на понятный народным массам язык смысл партийных постановлений. Лозовский стал одним из кандидатов на обновление, так как много ездил и много публиковался. Его умение работать на грани дозволенного сочли знаком политической зрелости молодого журналиста. Ему было сделано предложение, от которого нельзя отказаться. Отказ перейти в «Правду» был бы воспринят как вызов, и перед ним закрылись бы двери всех редакций.
Да у Лозовского и мысли не было отказываться. Он уже подустал от изнурительной борьбы за свободу, а в «Правде» ему сразу положили зарплату в двести пятьдесят рублей для начала, на время стажировки. Главное же — была реальная возможность через год-полтора получить квартиру. А человек с квартирой всегда свободнее человека без квартиры. Так что внедрение в «Правду» было не отказом от борьбы за свободу, а всего лишь изменением тактики этой борьбы. Это рассуждение, в котором был элемент лукавства и игры в поддавки с самим собой, окончательно примирило Лозовского с принятым решением.
Так он и оказался на четвертом этаже «Правды» в просторном кабинете на одного, с сейфом, тремя телефонами и предупредительной секретаршей отдела, которая в первый же день предупредила его, что в «Правде» не принято опаздывать на работу, не принято пить пиво в рабочее время, а также не принято приходить на работу в джинсах и в любимом Лозовским уютном сером пиджаке букле, а принято приходить в костюме с галстуком, желательно скромным, не очень ярких тонов. Костюм у Лозовского был, а галстук пришлось купить.
От первой же командировки в Рязань он прибалдел. Его принимали, как инструктора ЦК КПСС. Верней, он понял, как принимают инструкторов ЦК по тому, как принимали его. Прикрепленная черная обкомовская «Волга», гостиница без вывески с буфетом, где ресторанный обед с жульеном, мясной солянкой и осетриной фри стоил шестьдесят четыре копейки, загородная банька с застольем и ядреными рязанскими матрешками-официантками, готовыми ко всем услугам, только мигни. Володя не мигнул, постеснялся, хотя одна из матрешек была чудо как хороша. А принимающая сторона не стала поощрять, так как очень непривычным был этот корреспондент «Правды» — слишком молодой и вообще какой-то не из своих, чужой. Да Лозовский и сам чувствовал себя самозванцем, как рядовой авиапассажир, случайно затесавшийся в зал официальных делегаций.
По материалам командировки он написал в меру острую статью о директоре крупного рязанского завода и его проблемах, статью одобрили в отделе, подредактировали и отправили в секретариат. Через неделю она вернулась в отдел с заключением: «Не пойдет». Не пошла и вторая статья, и третья, потом не пошел очерк, не пошел обзор читательских писем.
Необходимость каждый день ровно к девяти приезжать на работу и высиживать до шести, от чего Лозовский на вольных хлебах отвык, вполне компенсировалась зарплатой, премиями и продовольственными заказами из распределителя на улице Грановского. На халяву, в составе журналистской делегации, он съездил на пять дней в ФРГ. Его даже записали в льготную очередь на «Жигули» седьмой, в то время самой престижной модели. Денег на машину у него не было и не предвиделось, но он не отказался, чтобы не обнаруживать свою нищету.
С этим было все хорошо. Хуже было с другим. За четыре месяца он опубликовал один-единственный материал за подписью ревизора-инспектора Североказахстанского областного финансового отдела о формальностях, которыми обставлено назначение пенсий колхозникам. Название он придумал такое: «Что за комиссия, Создатель?» Большую букву в отделе сменили на маленькую и дописали в начало: «Год от года растет экономика страны, значительно улучшилось экономическое состояние колхозов».
Лозовский стерпел. Материал вышел. Он был абортирован на главную, самую содержательную половину. Заголовок стал: «Многовато комиссий». И подзаголовок: «Стоит подумать». Это его добило. Он написал заявление с просьбой досрочно прервать его стажировку в «Правде», так как он не соответствует, и вручил потрясенной секретарше. На выходе, у милицейского поста, содрал с шеи скромный галстук и спустил его в урну, как дохлую гадюку. В тот вечер он напился в ЦДЖ как редко когда напивался, на автопилоте добрался до Гольянова, а на изумленный вопрос квартирной хозяйки: «Володечка, ты ли это?» — ответил, с трудом ворочая языком:
— Многовато комиссий.
Потом добавил:
— Стоит подумать.
Покидая редакцию «Правды», Лозовский был уверен, что в это здание больше не войдет никогда. Но не прошло и пяти лет, как он оказался не только в этом же здании, но и на том же четвертом этаже.
От былого величия «Правды» остались только буквы на крыше. Сама «Правда» превратилась сначала в «Правду-4», потом в «Правду-5», а затем и вовсе исчезла из пределов видимости. Как господские особняки после революции заполнились пролетариатом, так и на всех этажах бывшей «Правды» обосновались фирмы и компании, все больше «лимитед» и «инкорпорейшн». Угнездилось и несколько редакций. Среди них был и «Российский курьер» — издание, не очень известное широкой публике, но по своей влиятельности входившее в первую десятку российских СМИ.
Возле подъезда Лозовского едва не сбил с ног увесистый, как шар боулинга, человек в распахнутом желтом верблюжьем пальто английской фирмы «Балтман» и сидящей на затылке зеленой велюровой шляпе, с черным кожаным портфелем под мышкой. Инерция его движения была такова, что казалось, что он не спускался на лифте, а катился по лестнице, марш от марша набирая скорость.
Это был генеральный директор «Российского курьера» Савва Броверман, для своих — Савик, хотя ему уже стукнуло пятьдесят. У него были белые вытаращенные глаза и одутловатое, с прозеленью, лицо болотного упыря. Лозовский встревожился и хотел спросить, что с ним, но вовремя вспомнил, что у него сегодня дурной глаз, а лицо у Бровермана обычное, такое же, как всегда. Со стороны, если не приглядываться, так даже породистое, с министерской холеностью. Как всегда, он куда-то очень спешил, но — тоже как всегда — готов был отвлечься и до бесконечности говорить на волнующую его тему как бы в языческой надежде, что разговорами он материализует удачу. А тема, которая его волновала, была только одна — бабки.
Для молодых журналистов «Российского курьера» и для людей, близко не знающих его, Броверман представлялся фигурой значительной и из-за должности генерального директора солидного еженедельника, который, как было известно, очень внимательно читают в правительстве, в Госдуме и в президентской администрации, и из-за таинственности, которой он себя окружал. На самом же деле он был редкостный прохиндей, всегда кидавший своих партнеров, из-за чего постоянно имел проблемы, а однажды был очень серьезно, до сотрясения мозга и переломанных ребер, избит в подворотне своего дома.
После этого случая Бровермана упомянули в пресс-релизе российского Фонда защиты гласности — как журналиста, пострадавшего за свою профессиональную деятельность, чем он очень гордился. Лозовский начинал с ним совместный бизнес, который привел к созданию «Российского курьера», и был первым и последним партнером, которого Савик не кинул, хотя и мог. Поэтому он любил Лозовского, как своего единственного свидетеля защиты на Страшном суде.
— Какие дела? — поинтересовался Лозовский.
— Спасибо, не спрашивай, — отмахнулся Броверман с видом человека, больного СПИДом, которому задали вопрос о его здоровье.
— Подписка?
— Минус двенадцать тысяч.
— Реклама?
— Володя! Ну что ты за человек? Я же попросил: не спрашивай меня ни о чем! Мы в глубокой жопе!
— Значит, дивидендов не будет, — заключил Лозовский.
— Дивидендов? — изумился Броверман. — Что такое дивиденды? Я это слово давно забыл! Я даже не знаю, что оно означает! Я удивляюсь, что мы вообще еще живы!
Он взял Лозовского под руку, с таинственным видом отвел в сторонку и страстно, при этом оглядываясь как бы в опасении, что их подслушают, начал доказывать, что в глубокую финансовую жопу «Российский курьер» попал из-за этого козла, главного редактора Альберта Попова, назначенного на эту должность жарким политическим летом 1999 года.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57