От этого все тело ныло, и в результате ей приснился такой кошмар. Она почти видела те узоры, которые Роман выводил у нее на животе своей черной палочкой, погруженной в красное. Розмари возмущенно и яростно терла свою кожу губкой. Правда, он сделал это из самых чистых побуждений, – чтобы у них был ребенок; правда также и то, что он был выпивши, но она всегда думала, что никакие побуждения и никакие коктейли в мире не заставят его сделать это – взять ее тело без души, без сознания, без ее «Я» – без того, что он в ней в общем-то любит. Теперь, оглядываясь на прошедшие недели и месяцы, Розмари начала вспоминать кое-какие тревожные симптомы, на которые раньше не обращала внимания. Ей казалось, что он уже не так сильно любит ее, в памяти всплыли замеченные ею несоответствия между тем, что он говорил, и тем, что чувствовал на самом деле. Не следует также забывать, что он актер, а кто может сказать наверняка, когда актер играет, а когда – нет?
Да, одним душем такие мысли не смыть. Она выключила воду и отжала волосы.
Розмари собралась в магазин и по дороге позвонила в дверь Кастиветам, чтобы отдать назад стаканы из-под мусса.
– Ну, как он тебе понравился, дорогая? – спросила Минни. – По-моему, я положила туда слишком много какао.
– Очень вкусно, – ответила Розмари. – Я потом запишу рецепт.
– Хорошо. Ты идешь за покупками? Ты мне не сделаешь одолжение? Купи, пожалуйста, шесть яиц и маленькую баночку растворимого кофе. Деньги я потом отдам.
А то я не люблю ходить в магазин за одной или двумя покупками.
Теперь между ней и Ги появилась настоящая пропасть, но он этого, казалось, не замечал. Пьесу начинали репетировать первого ноября. Она называлась «Мы с вами раньше не встречались?», и Ги теперь подолгу занимался ролью. Для этого нужно было научиться пользоваться костылями и палкой. Кроме того, он часто ездил в район Хай-бридж в Бронксе, где должны были проводиться съемки для телевидения. Большую часть вечеров они проводили в компании друзей, а когда им приходилось оставаться вдвоем, они заводили разговоры на нейтральные темы: о мебели, о забастовке, о телепередачах, и при этом пытались быть естественными. Они ходили на предварительной просмотр музыкальной пьесы, на новый фильм, на разное вечеринки и даже попали к своему приятелю на открытие выставки созданных им металлоконструкций. Ги, казалось, вообще больше на нее не смотрел, а только в сценарий своей пьесы, на экран телевизора или на кого-нибудь другого. Он ложился спать поздно, но засыпал раньше ее. Однажды он снова пошел к Кастиветам послушать рассказы Романа, а Розмари осталась дома одна и смотрела телевизор.
На следующее утро за завтраком она не выдержала.
– Тебе не кажется, что нам пора поговорить?
– О чем? – удивился Ги.
Она пристально посмотрела на него: он на самом деле ничего не понимал.
– О разговорах, которые мы с тобой ведем…
– Что ты имеешь в виду?
– И о том, как ты начал на меня смотреть.
– О чем ты вообще говоришь? – не понял он. – Ну, я смотрю на тебя, и что?
– Нет, не смотришь.
– Смотрю. Дорогая, что случилось?
– Ничего. Ерунда.
– Нет, не говори так. Что тебя беспокоит?
– Да ничего, пустяки все это.
– Ну послушай, милая, я знаю, что я сейчас слишком занят своей ролью, костылями и прочим, так ты из-за этого? Но ведь, Ро, это же все очень важно, понимаешь? Если я теперь не так часто приковываю к тебе долгие страстные взгляды, то это совсем еще не значит, что я перестал тебя любить. Нужно же думать и о работе. – Это прозвучало очаровательно и искренне: такая роль у него уже была – он играл ковбоя в пьесе «Автобусная остановка».
– Ну, ладно, – сказала Розмари. – Извини, что я к тебе пристала.
– Ты? Ты совсем не приставала.
Он перегнулся через стол и поцеловал ее.
У Хатча был домик недалеко от Брустера, где он проводил иногда выходные. Розмари позвонила ему и, спросила, можно ли ей пожить там дня три или четыре, а может и целую неделю.
– Ги разучивает новую роль, – объяснила она. – И мне сейчас лучше куда-нибудь уехать.
– Конечно, – ответил Хатч, и Розмари поехала за ключом к нему на квартиру на пересечении Лексингтон авеню и Двадцать четвертой улицы.
Сначала она заглянула в закусочную – здесь все постоянные посетители были знакомы ей с давних пор, – а потом поднялась к Хатчу. Квартира у него была маленькая и темная, но всегда в идеальном порядке. На стене висела фотография Уинстона Черчилля с его собственноручным автографом, а под ней стоял диван, принадлежавший некогда самой мадам Помпадур. Хатч сидел босой между двумя журнальными столиками, на которых стояли пишущие машинки и лежали груды бумаг. Он, как обычно, писал сразу две книги: переходил ко второй, когда возникали затруднения с первой, и возвращался к первой, когда заходил в тупик со второй.
– Я очень хочу туда поехать, – сказала Розмари, присаживаясь на диван мадам Помпадур. – Я поняла недавно, что никогда еще в жизни не оставалась совсем одна больше, чем на несколько часов, вот в чем дело. Как подумаю, что у меня впереди целых три или четыре дня!..
– Будет время посидеть спокойно и поразмышлять, кто же я такая на самом деле, что уже сделано и что еще предстоит, – с иронией продолжил за нее Хатч.
– Точно! – засмеялась Розмари.
– Ну ладно, не выдавливай из себя улыбку. Он что, лампой тебя ударил?
– Ничем он меня не ударял. Просто у него сейчас очень сложная роль – юноша-калека, который старается сделать вид, что приспособился к своей болезни. Она теперь – суть его жизни. Ему приходится подолгу привыкать к костылям, разным подпоркам, он очень занят, и естественно, что он… он… очень занят.
– Понятно. Давай сменим тему. «Ньюс» подробно описывает ужасы тех дней, когда была забастовка. А мы и не знали, что происходит в городе. И почему ты мне не сказала, что в вашем счастливейшем доме произошло еще одно самоубийство?
– Разве я не говорила?
– Нет.
– Мы ее знали. Это та самая девушка, о которой я вам рассказывала. Она раньше была наркоманкой, а потом ее реабилитировали Кастиветы – они живут на нашем этаже. Но, по-моему, я уже об этом говорила.
– Та девушка, которая ходила с тобой в подвал?
– Точно.
– Видимо, они не до конца ее реабилитировали. Она жила у них?
– Да. С тех пор мы с ними и подружились. Ги иногда к ним заходит, чтобы послушать рассказы о театре. Отец мистера Кастивета был продюсером в начале века.
– Вот бы не подумал, что для Ги это будет интересно, – заметил Хатч. – Это пожилая пара?
– Ему семьдесят девять лет, а ей семьдесят или около того.
– Странная, однако, фамилия. Как она пишется? Розмари показала.
– Никогда раньше такой фамилии не встречал. Они что, французы?
– Фамилия, может быть, и французская, но сами они – нет. Он из Нью-Йорка, а она – не поверите! – из местечка под названием Косматая Голова, в Оклахоме.
– Боже мой! – воскликнул Хатч. – Это надо использовать в моих рассказах. Я даже знаю, где именно. Послушай, а как ты собираешься ехать до моей дачи? Тебе ведь нужна будет машина.
– Я возьму напрокат.
– Возьми мою.
– Нет, Хатч, я не могу.
– Ну пожалуйста. Я ведь дальше своей улицы все равно никуда не хожу. Пожалуйста. И тогда я не буду беспокоиться.
Розмари улыбнулась.
– Ну ладно. Сделаю одолжение и возьму вашу машину.
Хатч дал ей ключи от дачи и машины, карту маршрута и обычный список инструкций, как пользоваться водокачкой, холодильником и что делать в экстренных случаях. Потом он надел пальто и ботинки и проводил ее к машине, старому голубому «олдсмобилю».
– Все документы в бардачке, – напутствовал он. – Оставайся там сколько хочешь. Мне пока ни машина, ни дача не нужны.
– Я уверена, что больше недели не выдержу. Да и Ги мне дольше не разрешит.
Когда она села в машину, Хатч наклонился к окошку и сказал ей:
– Я мог бы дать тебе множество полезных советов, но решил сдержать свое слово и заниматься только своими делами.
Розмари поцеловала его.
– Спасибо и за это, и за все остальное.
Она уехала утром в субботу, 16 октября, и пробыла да даче пять дней. Первые два дня она даже не вспоминала о Ги – это была месть за то, что он так легко и радостно отпустил ее. А может быть, он по ее виду понял, что ей необходимо отдохнуть… Ну ладно, она отдохнет, причем очень долго, и за все время ни разу про него не вспомнит!..
Розмари совершала длинные прогулки по желто-оранжевым лесам, ложилась рано, вставала поздно, прочитала «Полет сокола» Дафне де Морьер и готовила себе шикарные обеды на переносной газовой плите. И ни одной минуты не думала о Нем. Но на третий день она загрустила. Ги, конечно, тщеславный, мелочный, эгоистичный и лживый. Он женился на ней, чтобы у него была поклонница, а не подруга жизни. («Ах, эта маленькая мисс из Омахи, какая же она приставучая! И ведь ходит все время за мной по пятам и носит мне газеты!..») Розмари решила дать ему срок в один год, чтобы он стал добропорядочным мужем. Если не станет, она уйдет, и никакие религиозные предрассудки тут не помогут. А пока она снова поступит на работу, сможет зарабатывать и вернет себе чувство независимости. Хотя еще совсем недавно она пыталась от всего этого отделаться. Но теперь она будет гордой, сильной и готовой уйти навсегда, если он не станет таким, как ей нужно.
Но «шикарные» обеды, которые Розмари готовила себе из банок с мясным рагу и перченой тушенкой, начали на ней сказываться. На третий день ее уже подташнивало, и она перешла на легкий суп с гренками.
На четвертый день Розмари проснулась и заплакала, потому что поняла, как ей не хватает Ги. Что она здесь делает одна – в этой холодной и мерзкой лачуге? Что он такого ужасного натворил? Просто напился и овладел ею, не спросив на это разрешения. Да, вот уж, действительно, смертельное оскорбление! Но сейчас у него, может быть, самый ответственный момент во всей его карьере, а она, вместо того, чтобы быть рядом, помочь, находится неизвестно где и жалеет себя с утра до вечера. Да, он тщеславный и эгоистичный, но он ведь актер. И Лоренс Оливье тоже, наверное, тщеславен и эгоистичен. Конечно, временами он слегка привирает, но разве не это так нравилось ей всегда, да и сейчас нравится? – этакая свобода и беспечность в противоположность ее замкнутости.
Розмари поехала в Брустер и позвонила в студию Ги. Ей ответили очень радостно:
– Привет, дорогая! Уже вернулась из загородной поездки? О, Ги сейчас нет, он вышел. Куда тебе позвонить? Ты ему позвони лучше ровно в пять. Погода стоит отличная. Тебе там нравится? Ну и хорошо.
В пять он еще не пришел. Она пообедала в столовой и пошла в кино, перезвонив в девять вечера. На этот раз подсоединился автоответчик, и ей передали, что Ги просил после шести часов позвонить ему на квартиру, где он будет до восьми утра.
На следующий день она решила посмотреть на вещи разумно. «Они, – рассуждала Розмари, – виноваты оба: он – в том, что так сильно занят собой и не думает о ней, а она – что не смогла объяснить ему своих забот и тревог. Но он не сможет измениться, если она не докажет, что перемены просто необходимы. Ей нужно поговорить с ним. Вернее, ИМ нужно поговорить, ведь у него, может быть, тоже есть какое-то недовольство, только он все скрывает. И тогда сразу пойдут дела на лад, обязательно. Так часто бывает, – молчание порождает несчастье, а нужно лишь открыто и честно поговорить друг с другом».
В шесть вечера она приехала в Брустер и позвонила на квартиру. Ги оказался дома.
– Привет, дорогая. Как твои дела?
– Прекрасно, а твои?
– Нормально. Я по тебе очень скучаю. Она улыбнулась в трубку.
– А я по тебе. Я завтра приеду.
– Отлично, – обрадовался он. – Тут столько всего произошло!.. Репетиции отменили до января.
– Да?
– Они не могут никого найти на роль девочки. Но для меня это даже лучше, ведь в следующем месяце начинаются съемки на телевидении. Комедийный сериал по полчаса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29