На этот раз я не стала его будить. Проделав аккуратную ранку, я припала к ней и вновь вкусила крови нашего гостя.
Оторвавшись от своего чудесного занятия, я увидела возле себя Элизабет. Она изнемогала от страсти и негромко стонала. Ее глаза источали безудержное желание. Такую откровенную чувственность я множество раз замечала в обращенных на меня взглядах мужчин, завороженных моей красотой. Бросившись ко мне, Элизабет рывком сдернула с меня платье и принялась облизывать мои губы. Потом она смочила пальцы в крови спящего (рана на этот раз была совсем небольшой) и разрисовала мне грудь красными кругами.
Беззаботно смеясь, я повалилась на кровать, в ноги к Харкеру (я сумела сделать так, что он даже не шевельнулся). Там Элизабет вновь слизала с меня кровь, а потом своей рукой вошла мне в лоно, низринув в блаженную пропасть наслаждения...
Я тоже вошла в нее, но должна признаться, мне это не слишком понравилось. Похоже, что и Элизабет мои ласки не доставили особого удовольствия. В любовном соитии она явно предпочитает быть отдающей, а не получающей. Как только рана англичанина перестала кровоточить, желание Элизабет пошло на спад. Но все же я рада, что смогла подарить ей хотя бы такое наслаждение. Обе раскрасневшиеся, мы обнялись и легли поверх храпящего стряпчего.
– А теперь идем ко мне, – тихо сказала Элизабет, когда любовный экстаз погас. – Я велю Дорке подогнать под твою фигуру несколько моих платьев, чтобы тебе было что надеть, когда мы отправимся в Лондон. А там ты сможешь купить себе любые наряды и драгоценности, какие только пожелаешь. Ты и сама будешь потом удивляться, как могла двадцать лет подряд ходить в одном старом и заношенном платье.
В ее гостиной я примеряла туалет за туалетом, придирчиво разглядывая себя в большом зеркале, которое Дорка держала обеими руками. Я получала неописуемое удовольствие! Все платья были абсолютно новыми, сшитыми по последней моде (с обилием оборок сзади) и стоили недешево. Вот только я немного пониже ростом, уже в талии и не могу похвастать такой роскошной грудью, как у Элизабет. Сейчас Дорка хлопочет над переделкой выбранных мною нарядов.
Затем Элизабет повела меня в свою спальню. Скинув одежду, я скользнула под простыню из тончайшего полотна и накрылась большим теплым одеялом, натянув его почти до подбородка. (Теперь я понимаю, почему Элизабет привезла с собой столько чемоданов. Во всей Румынии не сыщется такого восхитительного постельного белья. Чтобы не спать на замшелом старье, моя благодетельница позаботилась и об этом.)
Элизабет легла рядом со мной. Я быстро погрузилась в сладостный сон.
Когда я проснулась, солнце уже село. Элизабет рядом не было. Скорее всего, она отправилась к Владу. Я проспала почти весь день и чувствовала себя отдохнувшей и полной сил. Одевшись, я пошла в нашу людскую... правильнее сказать, в людскую, где раньше я жила вместе с Дуней. Там я сняла со стены свой портрет и взяла дневник, чтобы отнести их в спальню Элизабет. Больше я ни за что не улягусь спать в гроб.
Эти строки я пишу, уютно устроившись в большой, теплой постели Элизабет. Мои мысли возвращаются к гнусному предательству Влада и к смелому замыслу моей ненаглядной возлюбленной расправиться с ним не здесь, а в Англии.
Ее слова о грядущей поездке в Лондон (наконец-то Лондон!) взбудоражили меня до предела. Радостное возбуждение не утихает и сейчас. Какое же это будет наслаждение – покончить с Владом, действуя рука об руку с моей любимой. Но когда настанет этот желанный миг? Сколько еще мне придется ждать?
Глава 5
ДНЕВНИК АБРАХАМА ВАН ХЕЛЬСИНГА
9 мая
Герда стала заметно оживленнее. В связи с этим мне даже пришлось изменить мой привычный распорядок дня. Если раньше Герда просыпалась к вечеру, то теперь – вскоре после полудня. Удивительно, но чаще всего мне удается ввести ее в гипнотическое состояние именно в светлое время суток, но всегда в разные часы. Бывают дни, когда ее вообще невозможно погрузить в гипнотический транс.
Сегодня, проснувшись и отперев дверь ее комнаты (я вынужден держать бедняжку под замком, дабы под воздействием Жужанны она не причинила вред себе или, Боже упаси, маме), я обнаружил Герду на редкость бодрой. Скрестив ноги, она сидела на постели. Скомканный подол ночной рубашки был задран вверх. Герда жестикулировала, улыбалась и весело болтала, словно маленькая девочка, играющая в « гости». Самих слов мне было не разобрать, но по интонационному рисунку речи и по обилию шипящих и свистящих звуков я понял, что она пытается говорить по-румынски. Этого языка Герда никогда не знала, а мои познания в нем весьма ограничены. И тем не менее моя жена произносила именно слова, а не набор звуков. Сейчас она чем-то напоминала молодого попугая, уловившего ритм и мелодику речи своего хозяина, но еще не научившегося отчетливо выговаривать слова.
Минуту или две я стоял, молча наблюдая за этим странным спектаклем. Герда не обращала на меня внимания, потом вдруг резко повернулась ко мне и, бросив косой взгляд, презрительно произнесла, обращаясь к невидимому собеседнику (или собеседнице):
– Он!
Это слово было произнесено на чистом румынском языке.
Герда смотрела на меня из-под полуприкрытых век, затем ее глаза медленно округлились. С лица жены исчезло насмешливо-веселое выражение. На какое-то мгновение она узнала меня, а я узнал в ней прежнюю Герду. Я увидел лицо своей измученной, дорогой жены, узницы, которую стерег злейший из тюремщиков – безумие. Такой я не видел ее почти четверть века: бледное утонченное аристократическое лицо и на нем – темные, переполненные страданием глаза лунатички. В этих глазах было столько боли и отчаяния, что, когда Герда взглянула на меня сквозь всклокоченную завесу черных волос (накануне Катя вымыла их и тщательно расчесала), я не удержался от слез.
– Герда, – прошептал я с тоской и надеждой.
Мне хотелось взять ее за руку, но Герда тут же отвернулась. Осмысленность в ее взоре угасла, сменившись столь ненавистным мне отсутствующим выражением.
Я вновь и вновь пытался достучаться до ее сознания, но мои речи не могли проникнуть сквозь вязкий туман безумия, вновь плотной пеленой окутавший ее мозг. Мне не оставалось ничего, кроме как пойти к маме и провести несколько часов у ее постели. Затем я снова вернулся в комнату Герды.
На этот раз мои усилия не пропали даром. Герда довольно легко поддалась гипнозу, хотя некоторые вопросы она упрямо игнорировала (чаще всего, когда я спрашивал что-нибудь типа: «Каково состояние Влада? Насколько он силен?» или «Вы с ним по-прежнему заперты в замке?»).
И все же Герда снабдила меня весьма интересной информацией. Когда я спросил: «А как ты сама? Сил прибавилось?», жена с восторженностью ребенка прокричала:
– Я еще никогда не была такой могущественной и счастливой!
У меня упало сердце, но моя подавленность сменилась любопытством, ибо вскоре Герда звонким голосом прибавила:
– Это все благодаря Элизабет!
– Элизабет? Кто она такая?
Я не сомневался: Элизабет – та самая гостья, недавно появившаяся в замке, но мне хотелось узнать о ней побольше.
Герда замолчала и плотно сжала губы, будто твердо решила не отвечать. Я опасался, что наш сеанс может окончиться раньше времени. Неожиданно Герда негромко сообщила:
– Моя лучшая и самая дорогая подруга...
Больше об Элизабет не было сказано ни слова. Я так и не узнал, является ли эта чародейка обычной женщиной или принадлежит к бессмертным, которых правильнее называть «неумершими». (Скорее всего, второе. Едва ли простой смертный сумел бы вдохнуть в Жужанну столько сил. Честно говоря, появление Элизабет меня настораживает и даже пугает. Что же это за существо, если по силе она превосходит Колосажателя? И как мне вести войну с ней?)
– Так, значит, теперь ты можешь покинуть замок? – продолжал допытываться я.
К моему удивлению, лицо Герды помрачнело.
– Нет, – с нескрываемой злостью бросила она. – Но скоро мы уедем отсюда в Лондон.
В Лондон! У меня заколотилось сердце. Мой отец (я имею в виду Аркадия) рассказывал мне, что у Влада еще полвека назад появилось желание переселиться в Англию. Его привлекал Лондон, где он мог бы спокойно и безнаказанно устраивать свои кровавые пиршества. В огромном городе он мог найти себе любое количество жертв, в отличие от трансильванской глуши.
Я задал несколько дополнительных вопросов, но ответов практически не запомнил. Все мои мысли занимало известие о скором отъезде Влада, Жужанны (и, возможно, Элизабет) в Англию.
Поздним вечером я совершил особый ритуал, попросив о водительстве и помощи. Впервые я попытался дозваться Арминия посредством волшбы, которую применяют, когда вызывают божество или демона. Увы, он так и не появился. Тогда, очертив Круг, я стал гадать.
Я понимал, что мне тоже придется отправиться в Лондон, но не прямо сейчас. Я должен терпеливо ждать сигнала, будучи готовым выехать в любую минуту.
Две карты моего расклада до сих пор не дают мне покоя: Дьявол и Папесса. Чувствую, что они имеют какое-то отношение к этой таинственной Элизабет.
Сидя у изголовья маминой постели и размышляя о смысле этих символов Таро, я задремал. Как и в прошлый раз, мне приснился кошмарный сон о Порождении Мрака, стремящемся меня поглотить. И вновь я увидел своего наставника Арминия, от которого исходило лучезарное сияние. Возле его ног, как и в тот раз, стоял белый волк Архангел. Я громко кричал, взывая к моему наставнику и моля его о помощи. И опять не было никакого ответа, ни даже ободряющего жеста. Почему же в прошлом он охотно помогал мне, а теперь отказывается даже замечать?
Порождение Мрака приблизилось и начало менять облик... На этот раз из волка оно превратилось не в ребенка и не в мужчину, а приняло очертания женщины. Тьма медленно рассеивалась, и черный силуэт наполнялся цветом.
Онемев, я взирал на женщину, красота которой потрясла меня до глубины души. В ее волосах словно бы струился солнечный свет, глаза вобрали в себя глубину и синеву моря. Алебастрово-белая кожа женщины имела нежный розоватый оттенок вечной молодости. Такое сияние я часто видел на лицах вампиров, подстерегающих жертву. Да, неземная красота незнакомки могла заставить любого плакать от восхищения, однако вместо радости я испытывал откровенный ужас.
Женщина запрокинула голову и засмеялась. В воздух взметнулись золотистые локоны, они сверкали, а вместе с ними сверкали и ее ослепительно белые зубы. Вопреки ожиданиям, клыки женщины не были ни острыми, ни удлиненными. Обычные человеческие зубы. Но это открытие испугало меня еще сильнее. Не выдержав, я закричал.
Проснувшись в поту, я увидел, что мама наблюдает за мной и слабой рукой комкает одеяло, безуспешно пытаясь дотянуться до моего плеча.
– Брам...
Болезнь изменила мамин голос почти до неузнаваемости – тихий, слабый, он походил на шелест осенних листьев. Но меня растрогал не он, а ее измученные глаза, полные понимания и печали. Они светились любовью и нежностью. Даже их васильковая синева была другой. Я вспомнил глаза женщины из сна и содрогнулся. В последнее время я, лишь собрав все свое мужество, мог выдержать мамин взгляд, ибо она глядела на меня, но видела бесконечность.
– Мальчик мой, ты кричал во сне.
За последние месяцы мама забыла голландский язык и разговаривала на своем родном английском. Я взял ее тоненькую, холодную руку и сжал в своих теплых ладонях.
– Все в порядке, мама, – по-английски ответил я. – Просто дурной сон приснился.
Мамино лицо вдруг свело судорогой боли. Она корчилась, кусала губы, чтобы не закричать, но стон все же вырвался наружу. Я вдруг сообразил, что меня разбудил не мой, а ее крик. Чувствовалось, мое душевное состояние волнует ее сильнее, нежели собственные телесные недуги.
Я всего час назад вводил маме морфий, и еще один укол за столь короткий срок был бы опасен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57
Оторвавшись от своего чудесного занятия, я увидела возле себя Элизабет. Она изнемогала от страсти и негромко стонала. Ее глаза источали безудержное желание. Такую откровенную чувственность я множество раз замечала в обращенных на меня взглядах мужчин, завороженных моей красотой. Бросившись ко мне, Элизабет рывком сдернула с меня платье и принялась облизывать мои губы. Потом она смочила пальцы в крови спящего (рана на этот раз была совсем небольшой) и разрисовала мне грудь красными кругами.
Беззаботно смеясь, я повалилась на кровать, в ноги к Харкеру (я сумела сделать так, что он даже не шевельнулся). Там Элизабет вновь слизала с меня кровь, а потом своей рукой вошла мне в лоно, низринув в блаженную пропасть наслаждения...
Я тоже вошла в нее, но должна признаться, мне это не слишком понравилось. Похоже, что и Элизабет мои ласки не доставили особого удовольствия. В любовном соитии она явно предпочитает быть отдающей, а не получающей. Как только рана англичанина перестала кровоточить, желание Элизабет пошло на спад. Но все же я рада, что смогла подарить ей хотя бы такое наслаждение. Обе раскрасневшиеся, мы обнялись и легли поверх храпящего стряпчего.
– А теперь идем ко мне, – тихо сказала Элизабет, когда любовный экстаз погас. – Я велю Дорке подогнать под твою фигуру несколько моих платьев, чтобы тебе было что надеть, когда мы отправимся в Лондон. А там ты сможешь купить себе любые наряды и драгоценности, какие только пожелаешь. Ты и сама будешь потом удивляться, как могла двадцать лет подряд ходить в одном старом и заношенном платье.
В ее гостиной я примеряла туалет за туалетом, придирчиво разглядывая себя в большом зеркале, которое Дорка держала обеими руками. Я получала неописуемое удовольствие! Все платья были абсолютно новыми, сшитыми по последней моде (с обилием оборок сзади) и стоили недешево. Вот только я немного пониже ростом, уже в талии и не могу похвастать такой роскошной грудью, как у Элизабет. Сейчас Дорка хлопочет над переделкой выбранных мною нарядов.
Затем Элизабет повела меня в свою спальню. Скинув одежду, я скользнула под простыню из тончайшего полотна и накрылась большим теплым одеялом, натянув его почти до подбородка. (Теперь я понимаю, почему Элизабет привезла с собой столько чемоданов. Во всей Румынии не сыщется такого восхитительного постельного белья. Чтобы не спать на замшелом старье, моя благодетельница позаботилась и об этом.)
Элизабет легла рядом со мной. Я быстро погрузилась в сладостный сон.
Когда я проснулась, солнце уже село. Элизабет рядом не было. Скорее всего, она отправилась к Владу. Я проспала почти весь день и чувствовала себя отдохнувшей и полной сил. Одевшись, я пошла в нашу людскую... правильнее сказать, в людскую, где раньше я жила вместе с Дуней. Там я сняла со стены свой портрет и взяла дневник, чтобы отнести их в спальню Элизабет. Больше я ни за что не улягусь спать в гроб.
Эти строки я пишу, уютно устроившись в большой, теплой постели Элизабет. Мои мысли возвращаются к гнусному предательству Влада и к смелому замыслу моей ненаглядной возлюбленной расправиться с ним не здесь, а в Англии.
Ее слова о грядущей поездке в Лондон (наконец-то Лондон!) взбудоражили меня до предела. Радостное возбуждение не утихает и сейчас. Какое же это будет наслаждение – покончить с Владом, действуя рука об руку с моей любимой. Но когда настанет этот желанный миг? Сколько еще мне придется ждать?
Глава 5
ДНЕВНИК АБРАХАМА ВАН ХЕЛЬСИНГА
9 мая
Герда стала заметно оживленнее. В связи с этим мне даже пришлось изменить мой привычный распорядок дня. Если раньше Герда просыпалась к вечеру, то теперь – вскоре после полудня. Удивительно, но чаще всего мне удается ввести ее в гипнотическое состояние именно в светлое время суток, но всегда в разные часы. Бывают дни, когда ее вообще невозможно погрузить в гипнотический транс.
Сегодня, проснувшись и отперев дверь ее комнаты (я вынужден держать бедняжку под замком, дабы под воздействием Жужанны она не причинила вред себе или, Боже упаси, маме), я обнаружил Герду на редкость бодрой. Скрестив ноги, она сидела на постели. Скомканный подол ночной рубашки был задран вверх. Герда жестикулировала, улыбалась и весело болтала, словно маленькая девочка, играющая в « гости». Самих слов мне было не разобрать, но по интонационному рисунку речи и по обилию шипящих и свистящих звуков я понял, что она пытается говорить по-румынски. Этого языка Герда никогда не знала, а мои познания в нем весьма ограничены. И тем не менее моя жена произносила именно слова, а не набор звуков. Сейчас она чем-то напоминала молодого попугая, уловившего ритм и мелодику речи своего хозяина, но еще не научившегося отчетливо выговаривать слова.
Минуту или две я стоял, молча наблюдая за этим странным спектаклем. Герда не обращала на меня внимания, потом вдруг резко повернулась ко мне и, бросив косой взгляд, презрительно произнесла, обращаясь к невидимому собеседнику (или собеседнице):
– Он!
Это слово было произнесено на чистом румынском языке.
Герда смотрела на меня из-под полуприкрытых век, затем ее глаза медленно округлились. С лица жены исчезло насмешливо-веселое выражение. На какое-то мгновение она узнала меня, а я узнал в ней прежнюю Герду. Я увидел лицо своей измученной, дорогой жены, узницы, которую стерег злейший из тюремщиков – безумие. Такой я не видел ее почти четверть века: бледное утонченное аристократическое лицо и на нем – темные, переполненные страданием глаза лунатички. В этих глазах было столько боли и отчаяния, что, когда Герда взглянула на меня сквозь всклокоченную завесу черных волос (накануне Катя вымыла их и тщательно расчесала), я не удержался от слез.
– Герда, – прошептал я с тоской и надеждой.
Мне хотелось взять ее за руку, но Герда тут же отвернулась. Осмысленность в ее взоре угасла, сменившись столь ненавистным мне отсутствующим выражением.
Я вновь и вновь пытался достучаться до ее сознания, но мои речи не могли проникнуть сквозь вязкий туман безумия, вновь плотной пеленой окутавший ее мозг. Мне не оставалось ничего, кроме как пойти к маме и провести несколько часов у ее постели. Затем я снова вернулся в комнату Герды.
На этот раз мои усилия не пропали даром. Герда довольно легко поддалась гипнозу, хотя некоторые вопросы она упрямо игнорировала (чаще всего, когда я спрашивал что-нибудь типа: «Каково состояние Влада? Насколько он силен?» или «Вы с ним по-прежнему заперты в замке?»).
И все же Герда снабдила меня весьма интересной информацией. Когда я спросил: «А как ты сама? Сил прибавилось?», жена с восторженностью ребенка прокричала:
– Я еще никогда не была такой могущественной и счастливой!
У меня упало сердце, но моя подавленность сменилась любопытством, ибо вскоре Герда звонким голосом прибавила:
– Это все благодаря Элизабет!
– Элизабет? Кто она такая?
Я не сомневался: Элизабет – та самая гостья, недавно появившаяся в замке, но мне хотелось узнать о ней побольше.
Герда замолчала и плотно сжала губы, будто твердо решила не отвечать. Я опасался, что наш сеанс может окончиться раньше времени. Неожиданно Герда негромко сообщила:
– Моя лучшая и самая дорогая подруга...
Больше об Элизабет не было сказано ни слова. Я так и не узнал, является ли эта чародейка обычной женщиной или принадлежит к бессмертным, которых правильнее называть «неумершими». (Скорее всего, второе. Едва ли простой смертный сумел бы вдохнуть в Жужанну столько сил. Честно говоря, появление Элизабет меня настораживает и даже пугает. Что же это за существо, если по силе она превосходит Колосажателя? И как мне вести войну с ней?)
– Так, значит, теперь ты можешь покинуть замок? – продолжал допытываться я.
К моему удивлению, лицо Герды помрачнело.
– Нет, – с нескрываемой злостью бросила она. – Но скоро мы уедем отсюда в Лондон.
В Лондон! У меня заколотилось сердце. Мой отец (я имею в виду Аркадия) рассказывал мне, что у Влада еще полвека назад появилось желание переселиться в Англию. Его привлекал Лондон, где он мог бы спокойно и безнаказанно устраивать свои кровавые пиршества. В огромном городе он мог найти себе любое количество жертв, в отличие от трансильванской глуши.
Я задал несколько дополнительных вопросов, но ответов практически не запомнил. Все мои мысли занимало известие о скором отъезде Влада, Жужанны (и, возможно, Элизабет) в Англию.
Поздним вечером я совершил особый ритуал, попросив о водительстве и помощи. Впервые я попытался дозваться Арминия посредством волшбы, которую применяют, когда вызывают божество или демона. Увы, он так и не появился. Тогда, очертив Круг, я стал гадать.
Я понимал, что мне тоже придется отправиться в Лондон, но не прямо сейчас. Я должен терпеливо ждать сигнала, будучи готовым выехать в любую минуту.
Две карты моего расклада до сих пор не дают мне покоя: Дьявол и Папесса. Чувствую, что они имеют какое-то отношение к этой таинственной Элизабет.
Сидя у изголовья маминой постели и размышляя о смысле этих символов Таро, я задремал. Как и в прошлый раз, мне приснился кошмарный сон о Порождении Мрака, стремящемся меня поглотить. И вновь я увидел своего наставника Арминия, от которого исходило лучезарное сияние. Возле его ног, как и в тот раз, стоял белый волк Архангел. Я громко кричал, взывая к моему наставнику и моля его о помощи. И опять не было никакого ответа, ни даже ободряющего жеста. Почему же в прошлом он охотно помогал мне, а теперь отказывается даже замечать?
Порождение Мрака приблизилось и начало менять облик... На этот раз из волка оно превратилось не в ребенка и не в мужчину, а приняло очертания женщины. Тьма медленно рассеивалась, и черный силуэт наполнялся цветом.
Онемев, я взирал на женщину, красота которой потрясла меня до глубины души. В ее волосах словно бы струился солнечный свет, глаза вобрали в себя глубину и синеву моря. Алебастрово-белая кожа женщины имела нежный розоватый оттенок вечной молодости. Такое сияние я часто видел на лицах вампиров, подстерегающих жертву. Да, неземная красота незнакомки могла заставить любого плакать от восхищения, однако вместо радости я испытывал откровенный ужас.
Женщина запрокинула голову и засмеялась. В воздух взметнулись золотистые локоны, они сверкали, а вместе с ними сверкали и ее ослепительно белые зубы. Вопреки ожиданиям, клыки женщины не были ни острыми, ни удлиненными. Обычные человеческие зубы. Но это открытие испугало меня еще сильнее. Не выдержав, я закричал.
Проснувшись в поту, я увидел, что мама наблюдает за мной и слабой рукой комкает одеяло, безуспешно пытаясь дотянуться до моего плеча.
– Брам...
Болезнь изменила мамин голос почти до неузнаваемости – тихий, слабый, он походил на шелест осенних листьев. Но меня растрогал не он, а ее измученные глаза, полные понимания и печали. Они светились любовью и нежностью. Даже их васильковая синева была другой. Я вспомнил глаза женщины из сна и содрогнулся. В последнее время я, лишь собрав все свое мужество, мог выдержать мамин взгляд, ибо она глядела на меня, но видела бесконечность.
– Мальчик мой, ты кричал во сне.
За последние месяцы мама забыла голландский язык и разговаривала на своем родном английском. Я взял ее тоненькую, холодную руку и сжал в своих теплых ладонях.
– Все в порядке, мама, – по-английски ответил я. – Просто дурной сон приснился.
Мамино лицо вдруг свело судорогой боли. Она корчилась, кусала губы, чтобы не закричать, но стон все же вырвался наружу. Я вдруг сообразил, что меня разбудил не мой, а ее крик. Чувствовалось, мое душевное состояние волнует ее сильнее, нежели собственные телесные недуги.
Я всего час назад вводил маме морфий, и еще один укол за столь короткий срок был бы опасен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57