Его лицо сияло, словно он был посланцем Бога, а не дьявола. Глядя на Влада, я вспомнила, как когда-то этот неземной свет зажег во мне пламя страсти.
– Я заплатил за эти земли своей плотью, кровью, слезами. Вы слышали, что я говорил Жужанне?
Пыхтя от усердия и не сводя с жертвы красных поросячьих глазок, Ваня поднял кол чуть выше. Совсем ненамного, не более чем на полдюйма. Бельмонд дернулся, вскрикнул и слезливо запричитал:
– Простите меня, граф. Простите меня... Я – глупый человек. Я не знал...
– Я спрашиваю: вы слышали, что я ей сказал?
Жан, выпучив глаза, лихорадочно подыскивал слова.
– Я... я не уверен... Я... вы... жестоки, но справедливы.
Влад улыбнулся.
– Прекрасно, мсье Бельмонд. Я сказал правду. А теперь я вас спрашиваю: наказать за нанесенное оскорбление – это справедливо?
У Жана дрогнули губы. Он понимал, что от ответа, возможно, будет зависеть его спасение, и очень боялся попасть впросак. Лоб Бельмонда покрылся испариной. Я вдыхала этот острый запах его пота и чувствовала, как нарастающий голод сражается с моим намерением попытаться спасти Жана.
– Осмелюсь сказать... наверное, лучше простить оскорбившего вас. Это более по-христиански. – Его голос понизился до шепота: – Прошу вас, мсье, во имя любви Господа, простите меня.
Я могла бы вновь вступиться за нашего несчастного гостя и попросить Влада о снисхождении, но не стала этого делать. Влад ненавидит слабость, и мои просьбы лишь усугубили бы страдания Жана. Я промолчала. Очнувшаяся Дуня кое-как доковыляла до меня. Ноги отказывались ее держать. Дуня опустилась на колени и зарылась лицом в мое платье. Я гладила ее по волосам, сознавая бесполезность своих попыток успокоить эту бедную девочку.
Влад прервал сбивчивые словоизлияния пленника.
– Вы на что намекаете? – загремел он. – Что я не христианин? Кто же я? Уж не турок ли, с которыми я сражался несколько веков назад? Второе оскорбление! Советую вам, мсье: просите о пощаде. Умоляйте, чтобы вам сохранили жизнь!
Бедный Жан, всхлипывая и шмыгая носом, стал неистово просить о пощаде. Я достаточно хорошо знаю французский язык. Мы с Жаном говорили преимущественно по-французски, и я его прекрасно понимала. Но сейчас я не могла разобрать ни единого слова Влад, не торопясь, поднялся на помост, где находилась дыба, и склонил голову, вслушиваясь в это бессвязное бормотание.
Неожиданно лицо Влада смягчилось, и он почти дружеским голосом сказал Жану:
– Довольно. Скоро вас освободят от цепей.
Жан вздрогнул и снова заплакал, повторяя:
– Да благословит вас Господь, мсье. Да явит Он вам свою вечную милость.
Влад с отеческой нежностью провел рукой по блестевшему от пота лбу Бельмонда, откинув назад прилипшие пряди. Потом он повернулся и глянул вниз, где уже наготове стоял Ваня, подпирая плечом блестящий от масла кол.
Кивком головы Колосажатель подал ему знак.
Ваня что есть силы взметнул кол вверх... Даже если моя жизнь продлится вечно, я молю Бога, чтобы никогда более не слышать подобных криков (впрочем, это тщетные мольбы – я слышала их прежде и наверняка услышу снова). Жан пронзительно вопил. Мне казалось, что его вопль мгновенно достиг врат рая. Я лишь мельком увидела, как изогнулось его тело, когда кол пропорол ему внутренности. Смотреть дальше я была не в силах и закрыла глаза. Надсадно закричала Дуня, вторя несчастному Жану, и я поспешила заткнуть ей уши. Мы крепко прижались друг к другу, будто сестры по несчастью.
Потом стало тихо. Я решилась открыть глаза и увидела, что Жан потерял сознание. Ваня, трясясь от возбуждения, лихорадочно пытался поднять кол. Влад пришел ему на помощь. Сначала он освободил руки Жана от кандалов, а затем они вдвоем подняли кол с насаженной жертвой и укрепили его посреди «театра смерти», на помосте, построенном специально для этих целей. Глаза Влада горели, как два полуденных солнца. Он отступил на шаг, дабы полюбоваться на гнусное дело своих рук.
Голова проткнутого колом Бельмонда свешивалась набок, руки раскачивались, словно у марионетки. Под тяжестью собственного веса тело медленно и неотвратимо сползало вниз по колу, само разрывая и ломая все, что оказывалось на пути у затупленного конца.
Если Ваня сумел воткнуть кол под нужным углом, к рассвету тот выйдет из открытого рта мертвого Бельмонда.
– Приведи его в чувство! – приказал Влад.
Ваня засуетился и подхватил шест, к которому была прикреплена грязная тряпка. Палач обильно полил ее сливовицей и поднес к губам Жана. Знал ли он, что уродливо копирует действия римского воина, протянувшего умирающему Христу губку с желчью?
Жан застонал и пришел в себя. Говорить он уже не мог, а только стонал, корчась от нестерпимой боли. Я знала, чем это кончится, и с ужасом ждала развязки. Однако голод, пока еще легкий, все настойчивее заявлял о себе. Мое тело требовало крови. В Вене я привыкла пировать каждую ночь, а здесь, в Трансильвании, мне, похоже, скоро придется познакомиться с настоящим голодом. Дуня сейчас была очень слаба, и мое желание подкрепиться могло ее убить. А Жан после всего, что с ним сделали...
Но я не имела права сердиться, ведь я привезла Жана в подарок Владу, а у него были свои пристрастия. Морщась от голода и отвращения, я досматривала заключительный акт жуткого спектакля. Влад повернул лицо умирающего к себе.
– Давай, открывай глаза, – зловеще прошипел он. – Очнись, взгляни и хорошенько запомни того, кто вершит над тобою суд.
С этими словами Влад вонзил свои зубы в шею Жана. Стыдно признаться, но меня это сильно возбудило. Жан вскрикнул, теперь уже совсем тихо. Времени оставалось в обрез. Нужно успеть напиться, пока он жив и кровь не начала остывать.
Голод затуманил мне разум и заглушил все остальные чувства. Оттолкнув Дуню, я бросилась к помосту и одним прыжком взлетела вверх. Я встала у Влада за спиной и завистливо смотрела, как он насыщается. Я забыла о том, что раньше брезговала кровью испуганных людей. Главное – чтобы крови хватило на нас обоих. Пока Влад пил, жалобные стоны Бельмонда стихли. Он опять потерял сознание, но на этот раз даже Ванины ухищрения не смогли привести его в чувство.
Наконец Влад уступил мне место. Он торжествовал, видя, как я припала к прокушенной им вене.
Я пила, проклиная свою слабость и безволие. Да, я пила, но эта кровь была горькой, очень горькой...

Амстердам
Ноябрь 1871 года
Двадцать шесть лет спустя
Глава 3
Телеграмма, отправленная из амстердамского отеля «Ги Деламер» 12 ноября 1871 года, для последующего вручения В. Дракуле, Бистриц, гостиница «Золотая крона»:
«Интересующий вас субъект обнаружен тчк Маршрут следования и время прибытия сообщу дополнительно тчк».
* * *
ДНЕВНИК МЕРИ ЦЕПЕШ-ВАН ХЕЛЬСИНГ
19 ноября 1871 года
Мой муж умер.
Второй раз в жизни я пишу эти слова, второй раз переживаю смерть близкого мне человека... Сегодня мы похоронили Яна, который более двадцати лет назад спас моего сына от чудовищной опасности.
Любила ли я его? Да. Однако в нашей с Яном любви не было страсти, она больше походила на дружбу, возникшую в результате благодарности и уважения, которые я испытывала к этому человеку. Но все равно боль утраты сжимает мое сердце. Я пишу эти строки, а глаза мои полны слез, ведь я потеряла самого верного и надежного своего друга.
Но за всю жизнь только один мужчина сумел покорить мое сердце – мой дорогой и любимый Аркадий, погибший двадцать шесть лет назад. Самое ужасное, что именно мне пришлось стать его палачом и выпустить пулю, пробившую ему сердце.
Впоследствии я часто жалела, что мы не погибли вместе... Все эти годы я хранила револьвер Аркадия. Каждый вечер я доставала его из тайника, гладила холодную сталь и прижималась к ней губами, шепча ласковые слова призраку любимого мужа, которого не могла забыть.
Но призрак, конечно, был лишь порождением моего воображения. Я надеялась на лучшее, только все оказалось несравненно хуже...
Сегодня, поздно вечером, Аркадий приходил ко мне. И не как призрак, не как болезненная галлюцинация. Он явился во плоти, только его плоть была совсем холодной.
Я сидела в нашей (теперь моей) спальне на втором этаже, возле постели, которую мы с Яном делили все эти годы. Спать я не могла и просто тихо горевала, оставшись наедине с собой. К тому же я очень устала за день, показавшийся мне необычайно длинным. Сначала церемония погребения, затем выслушивание соболезнований и искренних, но совершенно бесполезных слов утешения. Мои домашние уже спали внизу, а я сидела, смотрела на огонь в камине и вспоминала нашу первую встречу с Яном...
Мы с Аркадием оказались пленниками в жутком замке Влада. Положение усугублялось еще и тем, что я была беременна нашим сыном, и от всех пережитых ужасов у меня начались преждевременные роды. Я до сих пор убеждена, что это Бог послал нам тогда Яна (правда, при нашем первом знакомстве он назвался вымышленным именем). Будучи врачом, он принял у меня роды (без его помощи я бы, наверное, умерла от кровотечения). Ян сумел увезти нашего крошку, и только благодаря ему Владу не удалось добраться до маленького Стефана. Сама я спаслась только чудом... Потом мы встретились, и Ян, как мог, старался меня утешить. Мы находились с ним в одинаковом положении: я потеряла Аркадия, он недавно похоронил жену. Горе сблизило нас.
И теперь вдруг случилось невозможное: ко мне явился погибший первый муж, чтобы утешить меня после кончины второго.
В спальне было почти совсем темно, если не считать красноватых отблесков прогоревшего угля. Я перевела взгляд на окно. Затянутое облаками небо предвещало безлунную ночь. Все это я отмечала лишь краешком сознания – перед мысленным взором продолжали мелькать картины прошлого.
Легкий стук в окно. Я услышала его или мне почудилось? Я прислушалась. Кто-то продолжал стучать в стекло. Наверное, птица. Иногда они присаживались на жестяной козырек окна, чтобы передохнуть. Так оно и есть – в окне виднелся черный силуэт. Похоже, ко мне в гости пожаловал ворон!
На какое-то время любопытство во мне взяло верх над горем. Я принялась вглядываться. Мелькнула белая вспышка, будто зажгли газовую лампу. Силуэт осветился изнутри. За стеклом показалось человеческое лицо – лицо моего дорогого Аркадия.
Я встала, держась за сердце. Этого не может быть! Горе и бессонная прошлая ночь довели меня догаллюцинаций. И все же я направилась к окну, отчасти для собственного успокоения. Еще шаг, и видение окажется обыкновенным обманом зрения, игрой теней и света тусклых уличных фонарей.
Нет. Чем ближе я подходила, тем отчетливее становились черты его лица. Удивительно красивого лица! Мы покидали Трансильванию в спешке, и я не догадалась взять с собой портрет Аркадия, чтобы дорогой мне образ с годами не изгладился из памяти. Но переживания были напрасными, и даже сейчас, четверть века спустя, я словно воочию видела его милые черты: крупный, с горбинкой нос, густые брови, большие, слегка косящие вверх глаза с длинными, почти женскими ресницами, высокий лоб с залысинами... Лицо за стеклом было совершеннее и красивее. Его обрамляли длинные, доплеч, волосы с незнакомым мне синеватым отливом. От бледной кожи исходило довольно яркое свечение.
А его глаза... они были все теми же любящими глазами мужа, которого я потеряла более четверти века назад. Увидев меня, они наполнились такой болью и тоской, что у меня сжалось сердце.
Я инстинктивно распахнула оконную раму, впустив в спальню холодную сырую ночь... Впустив свое прошлое.
Аркадий вошел, и сейчас же порыв ветра захлопнул за ним окно. Я не верила своим глазам: передо мной, одетый в черное, стоял мой дорогой, любимый муж, молодой и красивый, словно время было над ним не властно. Не побоюсь написать: он был не просто красив, а восхитительно, умопомрачительно прекрасен.
По сравнению с ним я выглядела старухой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45