Вы понимаете, в припадке гнева...
Снова Вароу кивает головой: - Понимаю.
Юлиус Себастьян трясет головой, приглаживает ребром правой ладони серебристые виски.
— Оглядываясь назад, я почти не сомневаюсь, что у него была, как психиатры это называют, навязчивая идея? Но, конечно, мистер Скотт внешне был обаятелен. Приятный, остроумный.
Я поражался, слушая Себастьяна. Так спокойно и уверенно лгать!
«Но как, — подумал я, — мне доказать, что он лгал? Мы были одни в его кабинете. Я не сомневаюсь, кому поверят, если я обвиню его во лжи, несмотря на то что люди, знающие меня, уверены, что я никогда не стал бы прибегать ко лжи для собственной выгоды».
«Люди, знающие меня», не включают всех тех, кто сейчас смотрит эту передачу.
В каком-то тумане я наблюдал остальное. На меня Вароу потратил семь минут; все остальное очень ловко уложил в три.
Сразу после Себастьяна с его «настойчивой идеей» на экране показался доктор Мордехай Питере.
Не психиатр, а психоаналитик. Минуты две-три объясняли, в чем разница.
— Да, мистер Шелл Скотт, так он мне представился, вчера навестил меня в моем кабинете. Мое профессиональное мнение таково (тут последовало длительное отступление о том, что он специально меня не обследовал, однако в силу долгого наблюдения за аналогичными субъектами уверен в правильности своего вывода), что он представляет типичный случай.
Поколебавшись, он продолжал так:
— Он был исключительно взволнован. Его основной проблемой, очевидно, было суицидо с подавленным каннибализмом, эскалирующим к травматическому взрыву, который проявляется внешне в приверженности к насилию. Я не сомневаюсь, что дальнейшие наблюдения обнаружили бы доказательства прогрессирующего эго, как с «ди», так и «согередусом».
Доктор обнаруживал эту тарабарщину у всех и у каждого. Его пациенты не подозревали, что у них погребены в подсознании такие страшные отклонения от нормы, а вот Мордехай мог все обнаружить! Закончил он свое выступление элегантно:
— Как специалист, я нашел его весьма интересным субъектом. Исключительно вспыльчивым и горячим. Почти устрашающе опасным для окружающих. И я подумал...
Розовощекое лицо доктора расплылось, в благодушной улыбке:
— Если мне разрешат высказать свое личное мнение... Лицо Гарри Вароу.
— Конечно, доктор!
— Это одно из заболеваний или, скорее, нарушений человечества, которые дуерфизм... может ликвидировать. Даже такой запущенный случай, как у мистера Скотта, вполне поддается излечению, если бы он обратился к нам. Он бы избавился от своей враждебности, вспышек гнева, параноидных реакций и переполнился бы чувствами любви, понимания и миролюбия. Он бы потерял свою жуткую индивидуальность...
Дальше я не слушал. Доктор умел использовать любую возможность саморекламы.
Наконец Вароу произнес:
— Благодарю вас, доктор. Перед вами выступал доктор Мордехай Питере, знаменитейший Дуерфспсихоаналитик в мире.
Я подумал, что он отпелся, но нет. Еще не конец. Последовала серия десятисекундных интервью.
Полицейский офицер, чувствующий себя не в своей тарелке. Я знал его хорошо, и он знал меня...
— Когда раздался звонок.
— Да, я отвечал на него.
— Он сказал, что он Шелл Скотт.
— Нет, я — голос звучал не совсем, как у Скотта. Я упомянул об этом человеку, говорившему по телефону. И я знаю...
Его отключили, рот у него продолжал говорить, и я уверен, что он сказал о том, что он убежден в моей непричастности к данной истории. Он был одним из тех, кто знал меня. Конечно, ему заткнули рот, такое заявление не устраивало Вароу.
Выкопали и пожилую даму, видевшую, как я стрелял из окна по машине Бончака, и того мальчишку, который сумел только с восхищением повторить:
— Да, сэр, бах-бах-бах. Я не знаю, сколько раз. И в завершение всего — моя фотография.
Я, со своими белыми волосами, перебитым носом и оторванной мочкой уха выглядел как дракула, выползший на окровавленный берег; на снимке все казалось каким-то зловещим и неестественным. Где они только выкопали такой снимок? Или же тут была пущена в ход специальная подсветка? Искусная ретушь? Во всяком случае, я этой фотографии никогда прежде не видел.
Камера вернулась снова к трупу невинной жертвы новоявленного дракулы, после этого нам опять показали свежее, красивое лицо Вароу.
— Разрешите мне напомнить вам еще раз, что пока нет никаких данных, никаких реальных оснований связывать мистера Шелдона Скотта с этим отвратительным преступлением.
Черта с два не было. Вся эта передача была построена таким образом, чтобы зрители не могли сомневаться в моей виновности.
— Но поскольку мертвая девушка была найдена изнасилованной в его комнате и видели, как он стрелял из пистолета в прохожих и, видимо,
инкогнито позвонил в полицию, прежде чем поспешно удрать с места преступления в своем «кадиллаке»...
Вот ведь мерзавец! И это не позабыл, чтобы представить меня проклятым капиталистом! Теперь у меня будут настоящие неприятности.
— Полиция разыскивает его. Основной диктор сказал:
— Благодарю вас, Гарри Вароу.
После этого нам показали смазливую девицу, сидящую в ванне, заполненной мыльной пеной. Реклама нового туалетного мыла. Я поднялся.
— Стив, ты еще здесь?
Вид у него был скверный. Наверное, не лучше, чем у меня.
— Стив, — сказал я, — я этого не делал. Передачу подготовили умные негодяи... Мне придется самому во всем разобраться. Но я не делал того, что они мне тут приписали.
— Очень рад, — его голос звучал глухо.
— Я, разумеется, должен уехать. Тебя линчуют, если меня найдут в твоем доме. Но я хочу попросить тебя об одной услуге.
— Конечно, конечно, — ответил он слишком торопливо.
— Сначала разреши мне воспользоваться твоим телефоном. Потом я постараюсь уехать куда-нибудь подальше, они считают, что я это уже сделал. Не могу ли я воспользоваться твоей машиной? Черт возьми, ты можешь заявить, что я ее украл. Мне безразлично.
— Конечно, конечно...
Я позвонил Сэмсону. Назвал ему себя.
— Боже праведный! Где ты?
— Сэм, не упоминай моего имени. Ты слышал десятичасовые известия?
— Нет, но я...
— Слушай, в моем распоряжении всего минута. Вот что случилось...
Черт, ты намерен проследить этот звонок?
— Шелл, ты должен приехать. Немедленно. Я встану за тебя...
— Приеду, когда сам изобличу убийцу. Только так, Сэм. Даю честное слово, я сделаю все, что в моих силах, чтобы разобраться.
— Расскажи мне с самого начала...
Я повесил трубку, хорошо зная моего лучшего друга. Честный, преданный коп, он не станет лгать ни мне, ни в мою защиту. Он обязан разыскать меня и бросить за решетку, и он приложит все силы для этого. А потом будет самозабвенно сражаться вплоть до Верховного суда, помогая доказать мою невиновность.
— Живее ключи, Стив, — сказал я.
— Полиция выехала?
— У Сэма не было времени проследить звонок, но я поехал. Послушай, если ты беспокоишься...
— Нет, Шелл. Наконец-то он улыбнулся.
— Я знаю, что ты не взорвал Сити-Холл и не натворил ничего постыдного. Но, братец, это подавляет. Черт возьми, из-за чего они все на тебя так ополчились?
Этот вопрос мучил и меня. Да, почему? Обрушились на меня далеко не все, но казалось, что им нет числа. Выступали трое, однако они постарались, чтобы их мысли и мнения прочно вошли в сознание миллионов, именно миллионов слушателей. И среди слушателей находились те, кто намотал себе на ус все те «факты», которые преподнесла троица.
Самое же непонятное то, что убедительно и складно врали все трое, Юлиус Себастьян, Мордехай Питере и Гарри Вароу. Это впечатляло.
Но я вовсе не собирался тихонько лечь на постель, скрестить руки и умереть.
Нет, я буду бороться!
Я добрался до святилища, до своего временного убежища.
Оно называлось «Браун-Мотель». Это было старенькое, очень чистенькое заведение на Адам-Бульваре. По всей вероятности, его первого владельца звали мистером Брауном.
Догадайтесь, о чем я тогда думал? После всех переживаний, когда ночь еще не кончилась?
Я думал: «Ох, до чего же я голоден. Да и ночь еще не кончилась».
Когда вас мучает голод, все остальное отступает на задний план. Конечно, мне известно, что люди постились. Другие объявляли голодовки, не ели по десять, двадцать, пятьдесят дней, и это почему-то не убивало. Но это было невесело!
Меня удручало еще и то, что пустота в желудке затрудняла поток мыслей в голове. Конечно, я надеялся, что голова не подведет, хотя бы на то время, пока я не выберусь из этой заварухи.
Положение казалось незавидным. По дороге сюда я воспользовался двумя платными телефонами: оба раза звонил Сэму. Когда я положил трубку во второй раз, я успел рассказать ему всю историю, правдивую историю. Сэм во всем разобрался и поверил мне, в особенности потому, что знал и о случившемся раньше, на шоссе Бенедикт-Каньон, и все последующее. Но настаивал на том, чтобы я добровольно явился. А я твердо стоял на своем: «Нет». После этого произошел примерно такой разговор:
— Сэм, я прекрасно понимаю, что ты должен выполнить свою работу. И ты схватишь меня, если сумеешь. Но без моей помощи. Моя забота — не попасть тебе в руки. Если хочешь мне помочь, приглядывай за Вароу, Себастьяном, Питерсом и за их бражкой. Почему они стараются меня убрать? Я не знаю. Ты знаешь?
— Ты не должен на меня обижаться.
— Я все понимаю. Но явиться к тебе я не могу. Нет, Сэм, мой хороший, если только я не сумею внести ясность в происходящее, эти люди меня засудят.
Помолчав, я добавил:
— Вот и получается, Сэм, что ты против меня. Он согласился:
— Да-а-а...
— Я не стану желать тебе удачи. Помни все имена, в особенности — Бончака.
После этого я отыскал мотель. Я остановил свой выбор на нем потому, что при каждом коттедже имелся индивидуальный гараж со скользящей дверью. А я хотел не только сам спрятаться, но спрятать также машину Ферриса. Очень может быть, что к этому времени ее уже разыскивали.
Попасть внутрь было совсем нетрудно. Полусонный клерк; у меня шляпа натянута по самые глаза; регистрационную карту я заполнил какими-то каракулями левой рукой. Уплатил за три дня вперед — и меня провели в мою кабину. Нет, попасть в такое заведение совсем нетрудно. Куда сложнее бывает из него выбраться.
Прежде чем оставить свой «кадиллак» у Ферриса, я забрал из него все, что посчитал нужным, и перенес в его машину, а потом — в кабину мотеля. Беспорядочный набор. Коробка патронов для «кольта». Коробка грима. Пушистая фальшивая борода, которую я однажды надевал на какой-то новогодний вечер, и выглядел очень нелепо. Шляпа, чтобы прикрыть волосы. Еще какие-то пустяки. Сущая ерунда.
В кабине имелся телевизор. Приняв душ, я лег и стал смотреть. Кажется, все «последние известия» посвящены трем вопросам: выборам во вторник, непонятно связанным между собой смертям Чарли Байта, Джонни Троя и Сильвии Байт и мне, угрозе для страны.
Потом я выключил телевизор и лежал, раздумывая. Я был в недоумении, мозг не находил ответа. Утверждают, что подсознание работает безотказно, только надо суметь его подключить. В этом и загвоздка: я не знал, как это сделать.
Наконец я повернулся носом к стене и заснул. Полагаю, это был сон, страшный, таинственный, даже какой-то пророческий. Это были,одновременно сон, мечта и размышление, полузабытье, перемешанное с полубодрствованием, что далеко не одно и то же. Что-то мелькало, стиралось, наплывало, подобно абстрактному рисунку. Самым забавным было то, что говорили стихами, даже пели.
Временами казалось, что я просыпаюсь, но тут же понимал, что продолжаю спать.
Сон. Они поймали меня, приговорили вымазать в дегте, затем вывалять в перьях, бросить в огонь, после чего повесить в газовой камере.
Все закрутилось, завертелось, и вот я уже в огромном зале судебных заседаний. Меня приговорили, но у меня есть шанс облегчить свою участь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22
Снова Вароу кивает головой: - Понимаю.
Юлиус Себастьян трясет головой, приглаживает ребром правой ладони серебристые виски.
— Оглядываясь назад, я почти не сомневаюсь, что у него была, как психиатры это называют, навязчивая идея? Но, конечно, мистер Скотт внешне был обаятелен. Приятный, остроумный.
Я поражался, слушая Себастьяна. Так спокойно и уверенно лгать!
«Но как, — подумал я, — мне доказать, что он лгал? Мы были одни в его кабинете. Я не сомневаюсь, кому поверят, если я обвиню его во лжи, несмотря на то что люди, знающие меня, уверены, что я никогда не стал бы прибегать ко лжи для собственной выгоды».
«Люди, знающие меня», не включают всех тех, кто сейчас смотрит эту передачу.
В каком-то тумане я наблюдал остальное. На меня Вароу потратил семь минут; все остальное очень ловко уложил в три.
Сразу после Себастьяна с его «настойчивой идеей» на экране показался доктор Мордехай Питере.
Не психиатр, а психоаналитик. Минуты две-три объясняли, в чем разница.
— Да, мистер Шелл Скотт, так он мне представился, вчера навестил меня в моем кабинете. Мое профессиональное мнение таково (тут последовало длительное отступление о том, что он специально меня не обследовал, однако в силу долгого наблюдения за аналогичными субъектами уверен в правильности своего вывода), что он представляет типичный случай.
Поколебавшись, он продолжал так:
— Он был исключительно взволнован. Его основной проблемой, очевидно, было суицидо с подавленным каннибализмом, эскалирующим к травматическому взрыву, который проявляется внешне в приверженности к насилию. Я не сомневаюсь, что дальнейшие наблюдения обнаружили бы доказательства прогрессирующего эго, как с «ди», так и «согередусом».
Доктор обнаруживал эту тарабарщину у всех и у каждого. Его пациенты не подозревали, что у них погребены в подсознании такие страшные отклонения от нормы, а вот Мордехай мог все обнаружить! Закончил он свое выступление элегантно:
— Как специалист, я нашел его весьма интересным субъектом. Исключительно вспыльчивым и горячим. Почти устрашающе опасным для окружающих. И я подумал...
Розовощекое лицо доктора расплылось, в благодушной улыбке:
— Если мне разрешат высказать свое личное мнение... Лицо Гарри Вароу.
— Конечно, доктор!
— Это одно из заболеваний или, скорее, нарушений человечества, которые дуерфизм... может ликвидировать. Даже такой запущенный случай, как у мистера Скотта, вполне поддается излечению, если бы он обратился к нам. Он бы избавился от своей враждебности, вспышек гнева, параноидных реакций и переполнился бы чувствами любви, понимания и миролюбия. Он бы потерял свою жуткую индивидуальность...
Дальше я не слушал. Доктор умел использовать любую возможность саморекламы.
Наконец Вароу произнес:
— Благодарю вас, доктор. Перед вами выступал доктор Мордехай Питере, знаменитейший Дуерфспсихоаналитик в мире.
Я подумал, что он отпелся, но нет. Еще не конец. Последовала серия десятисекундных интервью.
Полицейский офицер, чувствующий себя не в своей тарелке. Я знал его хорошо, и он знал меня...
— Когда раздался звонок.
— Да, я отвечал на него.
— Он сказал, что он Шелл Скотт.
— Нет, я — голос звучал не совсем, как у Скотта. Я упомянул об этом человеку, говорившему по телефону. И я знаю...
Его отключили, рот у него продолжал говорить, и я уверен, что он сказал о том, что он убежден в моей непричастности к данной истории. Он был одним из тех, кто знал меня. Конечно, ему заткнули рот, такое заявление не устраивало Вароу.
Выкопали и пожилую даму, видевшую, как я стрелял из окна по машине Бончака, и того мальчишку, который сумел только с восхищением повторить:
— Да, сэр, бах-бах-бах. Я не знаю, сколько раз. И в завершение всего — моя фотография.
Я, со своими белыми волосами, перебитым носом и оторванной мочкой уха выглядел как дракула, выползший на окровавленный берег; на снимке все казалось каким-то зловещим и неестественным. Где они только выкопали такой снимок? Или же тут была пущена в ход специальная подсветка? Искусная ретушь? Во всяком случае, я этой фотографии никогда прежде не видел.
Камера вернулась снова к трупу невинной жертвы новоявленного дракулы, после этого нам опять показали свежее, красивое лицо Вароу.
— Разрешите мне напомнить вам еще раз, что пока нет никаких данных, никаких реальных оснований связывать мистера Шелдона Скотта с этим отвратительным преступлением.
Черта с два не было. Вся эта передача была построена таким образом, чтобы зрители не могли сомневаться в моей виновности.
— Но поскольку мертвая девушка была найдена изнасилованной в его комнате и видели, как он стрелял из пистолета в прохожих и, видимо,
инкогнито позвонил в полицию, прежде чем поспешно удрать с места преступления в своем «кадиллаке»...
Вот ведь мерзавец! И это не позабыл, чтобы представить меня проклятым капиталистом! Теперь у меня будут настоящие неприятности.
— Полиция разыскивает его. Основной диктор сказал:
— Благодарю вас, Гарри Вароу.
После этого нам показали смазливую девицу, сидящую в ванне, заполненной мыльной пеной. Реклама нового туалетного мыла. Я поднялся.
— Стив, ты еще здесь?
Вид у него был скверный. Наверное, не лучше, чем у меня.
— Стив, — сказал я, — я этого не делал. Передачу подготовили умные негодяи... Мне придется самому во всем разобраться. Но я не делал того, что они мне тут приписали.
— Очень рад, — его голос звучал глухо.
— Я, разумеется, должен уехать. Тебя линчуют, если меня найдут в твоем доме. Но я хочу попросить тебя об одной услуге.
— Конечно, конечно, — ответил он слишком торопливо.
— Сначала разреши мне воспользоваться твоим телефоном. Потом я постараюсь уехать куда-нибудь подальше, они считают, что я это уже сделал. Не могу ли я воспользоваться твоей машиной? Черт возьми, ты можешь заявить, что я ее украл. Мне безразлично.
— Конечно, конечно...
Я позвонил Сэмсону. Назвал ему себя.
— Боже праведный! Где ты?
— Сэм, не упоминай моего имени. Ты слышал десятичасовые известия?
— Нет, но я...
— Слушай, в моем распоряжении всего минута. Вот что случилось...
Черт, ты намерен проследить этот звонок?
— Шелл, ты должен приехать. Немедленно. Я встану за тебя...
— Приеду, когда сам изобличу убийцу. Только так, Сэм. Даю честное слово, я сделаю все, что в моих силах, чтобы разобраться.
— Расскажи мне с самого начала...
Я повесил трубку, хорошо зная моего лучшего друга. Честный, преданный коп, он не станет лгать ни мне, ни в мою защиту. Он обязан разыскать меня и бросить за решетку, и он приложит все силы для этого. А потом будет самозабвенно сражаться вплоть до Верховного суда, помогая доказать мою невиновность.
— Живее ключи, Стив, — сказал я.
— Полиция выехала?
— У Сэма не было времени проследить звонок, но я поехал. Послушай, если ты беспокоишься...
— Нет, Шелл. Наконец-то он улыбнулся.
— Я знаю, что ты не взорвал Сити-Холл и не натворил ничего постыдного. Но, братец, это подавляет. Черт возьми, из-за чего они все на тебя так ополчились?
Этот вопрос мучил и меня. Да, почему? Обрушились на меня далеко не все, но казалось, что им нет числа. Выступали трое, однако они постарались, чтобы их мысли и мнения прочно вошли в сознание миллионов, именно миллионов слушателей. И среди слушателей находились те, кто намотал себе на ус все те «факты», которые преподнесла троица.
Самое же непонятное то, что убедительно и складно врали все трое, Юлиус Себастьян, Мордехай Питере и Гарри Вароу. Это впечатляло.
Но я вовсе не собирался тихонько лечь на постель, скрестить руки и умереть.
Нет, я буду бороться!
Я добрался до святилища, до своего временного убежища.
Оно называлось «Браун-Мотель». Это было старенькое, очень чистенькое заведение на Адам-Бульваре. По всей вероятности, его первого владельца звали мистером Брауном.
Догадайтесь, о чем я тогда думал? После всех переживаний, когда ночь еще не кончилась?
Я думал: «Ох, до чего же я голоден. Да и ночь еще не кончилась».
Когда вас мучает голод, все остальное отступает на задний план. Конечно, мне известно, что люди постились. Другие объявляли голодовки, не ели по десять, двадцать, пятьдесят дней, и это почему-то не убивало. Но это было невесело!
Меня удручало еще и то, что пустота в желудке затрудняла поток мыслей в голове. Конечно, я надеялся, что голова не подведет, хотя бы на то время, пока я не выберусь из этой заварухи.
Положение казалось незавидным. По дороге сюда я воспользовался двумя платными телефонами: оба раза звонил Сэму. Когда я положил трубку во второй раз, я успел рассказать ему всю историю, правдивую историю. Сэм во всем разобрался и поверил мне, в особенности потому, что знал и о случившемся раньше, на шоссе Бенедикт-Каньон, и все последующее. Но настаивал на том, чтобы я добровольно явился. А я твердо стоял на своем: «Нет». После этого произошел примерно такой разговор:
— Сэм, я прекрасно понимаю, что ты должен выполнить свою работу. И ты схватишь меня, если сумеешь. Но без моей помощи. Моя забота — не попасть тебе в руки. Если хочешь мне помочь, приглядывай за Вароу, Себастьяном, Питерсом и за их бражкой. Почему они стараются меня убрать? Я не знаю. Ты знаешь?
— Ты не должен на меня обижаться.
— Я все понимаю. Но явиться к тебе я не могу. Нет, Сэм, мой хороший, если только я не сумею внести ясность в происходящее, эти люди меня засудят.
Помолчав, я добавил:
— Вот и получается, Сэм, что ты против меня. Он согласился:
— Да-а-а...
— Я не стану желать тебе удачи. Помни все имена, в особенности — Бончака.
После этого я отыскал мотель. Я остановил свой выбор на нем потому, что при каждом коттедже имелся индивидуальный гараж со скользящей дверью. А я хотел не только сам спрятаться, но спрятать также машину Ферриса. Очень может быть, что к этому времени ее уже разыскивали.
Попасть внутрь было совсем нетрудно. Полусонный клерк; у меня шляпа натянута по самые глаза; регистрационную карту я заполнил какими-то каракулями левой рукой. Уплатил за три дня вперед — и меня провели в мою кабину. Нет, попасть в такое заведение совсем нетрудно. Куда сложнее бывает из него выбраться.
Прежде чем оставить свой «кадиллак» у Ферриса, я забрал из него все, что посчитал нужным, и перенес в его машину, а потом — в кабину мотеля. Беспорядочный набор. Коробка патронов для «кольта». Коробка грима. Пушистая фальшивая борода, которую я однажды надевал на какой-то новогодний вечер, и выглядел очень нелепо. Шляпа, чтобы прикрыть волосы. Еще какие-то пустяки. Сущая ерунда.
В кабине имелся телевизор. Приняв душ, я лег и стал смотреть. Кажется, все «последние известия» посвящены трем вопросам: выборам во вторник, непонятно связанным между собой смертям Чарли Байта, Джонни Троя и Сильвии Байт и мне, угрозе для страны.
Потом я выключил телевизор и лежал, раздумывая. Я был в недоумении, мозг не находил ответа. Утверждают, что подсознание работает безотказно, только надо суметь его подключить. В этом и загвоздка: я не знал, как это сделать.
Наконец я повернулся носом к стене и заснул. Полагаю, это был сон, страшный, таинственный, даже какой-то пророческий. Это были,одновременно сон, мечта и размышление, полузабытье, перемешанное с полубодрствованием, что далеко не одно и то же. Что-то мелькало, стиралось, наплывало, подобно абстрактному рисунку. Самым забавным было то, что говорили стихами, даже пели.
Временами казалось, что я просыпаюсь, но тут же понимал, что продолжаю спать.
Сон. Они поймали меня, приговорили вымазать в дегте, затем вывалять в перьях, бросить в огонь, после чего повесить в газовой камере.
Все закрутилось, завертелось, и вот я уже в огромном зале судебных заседаний. Меня приговорили, но у меня есть шанс облегчить свою участь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22