Он хотел пересмотреть историю недавних событий и подорвать доверие к рассказам о бесславном поведении его сына; Холмс и Майкрофт успешно воспрепятствовали и этим по-человечески понятным, но оттого не менее наглым поползновениям, и равно несправедливым попыткам обвинить во всем Хэкетта и его семью – за то, что пустили управление замком на самотек, и там воцарился хаос. Майкрофт уже было собирался обратиться за помощью к Ее Величеству, но до этого не дошло: шотландские газеты и друзья Денниса Маккея по Шотландской Националистической партии охотно помогли, и под общим натиском герцог в конце концов (довольно внезапно) вспомнил об обязанностях своего положения: он любезно прекратил свои попытки, вознаградил семейство Хэкеттов за верность долгу и удовлетворился тем, что имя его сына ни разу не всплыло во время суда над Биллом Сэдлером.
И когда, наконец, дворцовые дела были улажены, мы с Холмсами отправились в абердинширские нагорья; красота этих мест у меня, простого человека, вызывала благоговейный трепет, а вот мои спутники воспринимали ее довольно хладнокровно. Я не стану описывать в деталях все, что произошло в Балморалском замке, этом шедевре викторианской готики – у меня нет достойных слов. А если бы я и нашел подходящие слова – Майкрофт, зная о моей склонности описывать наши с Холмсом приключения, посоветовал мне воздержаться от описаний обиходных деталей жизни королевской резиденции в повествовании, посвященном убийствам и мошенничествам. Я охотно повиновался. Скажу лишь, что королева изволила проявить неподдельный, глубокий интерес к нашим опасным приключениям и заботу о нас; в особенности Ее Величество пожелала узнать, не видели ли мы и не слышали ли чего-нибудь такого, что подтверждало бы старинную легенду о призраке, обитающем во дворце. Мы с Холмсом, быть может, ответили бы как на духу, но Майкрофт весьма искусно помешал нам это сделать. Далее, я должен сказать, что удивительное и необыкновенное утверждение Холмса о свободном обращении его брата с королевой оказалось правдой. Майкрофт никогда не пользовался этой вольностью в присутствии посторонних, но однажды я видел, как он и Ее Величество сидели в одном из замковых садов – и, судя по всему, общались непринужденно, словно какие-нибудь престарелые . супруги на прогулке в Гайд-парке.
После аудиенции у Ее Величества мы несколько дней удили лосося и форель; клев был превосходный, поскольку ручьи и озерца, расположенные в различных королевских владениях Шотландии и прилегающие к ним, содержатся в порядке и изобилуют рыбой; а мы так истосковались по простым развлечениям на лоне природы. Все это время мы не упоминали о наших приключениях в Холируд-Хаусе, разве что случайно, и это подтверждает одно мое давнишнее наблюдение о странности человеческой натуры: чем более примечательные и невероятные события пережила пара или группа людей, тем меньше им хочется об этом говорить. Можно было бы ожидать, что из-за самой необъяснимости этих событий людям будет просто необходимо их обсудить; но именно поэтому слова не нужны. Потому что в конечном итоге о таких происшествиях и явлениях мало что можно сказать – или вовсе ничего. Каждый из нас видел то, что видел (или то, что ему показалось), а любые споры, обсуждения или предположения потребовали бы дальнейших доказательств – какие, надеюсь, нам никогда не представятся.
Мне осталось дописать к рассказу о деле итальянского секретаря лишь небольшое дополнение. Вскоре после того, как мы с Холмсом вернулись на Бейкер-стрит и возобновили нормальную жизнь (или то, что считается «нормальной жизнью», когда происходит она в занимательном мире Шерлока Холмса), как-то вечером мы сидели в гостиной, просматривали вечерние газеты и яростно курили. После важного (а тем более – наводящего ужас) дела Холмс обычно очень неохотно возвращался к бездействию; и я помогал ему, как мог, найти какое-нибудь новое преступление, к которому он мог бы приложить свои пробужденные умственные способности. Но дело двигалось медленно, а находки были редки и разочаровывали нас, и чем медленнее и безотраднее шло дело, тем сильнее возрастала наша потребность в курении, пока наконец мы не обнаружили, что выкурили наши запасы до дна. Памятуя о ссоре Холмса и миссис Хадсон, я вызвался сам сбегать к табачнику; когда я натянул сюртук и уже выходил из комнаты, Холмс шутливо предложил мне поберечь силы и не ходить так далеко, а отправиться в мелочную лавку через дорогу и купить любой пристойный табак, который у них найдется.
Я хмыкнул, услышав это предложение, и выбросил его из головы; но, выйдя в теплые осенние сумерки Бейкер-стрит, я ощутил странное желание и даже тягу пересечь улицу и пройти мимо лавочки. У меня не было намерения заглядывать туда; я решил, что в крайнем случае поздороваюсь с владельцем и пройду мимо, хотя даже сейчас не понимаю, откуда взялась эта навязчивая идея.
Пройдя полпути по Бейкер-стрит, я вошел в тень, которую отбрасывали несколько домов; мои глаза привыкли к солнечному свету, и мне понадобилось несколько секунд, чтобы приспособиться к тени, которая по контрасту казалась полутьмой. Двигаясь в этом состоянии по тротуару, я поднял взгляд на вход в магазин…
… И вдруг остановился. Я увидел (или мне это лишь показалось?) юную девушку, златокудрую (или то было просто причудой осеннего света?), с лицом воплощенной невинности – она бесцельно бродила перед входом в лавку. Во что она была облачена, сейчас я с уверенностью сказать не могу; но мне помстилось, будто на ней ничего не было, кроме развевающегося легкого одеяния, чего-то вроде тончайшей детской ночной рубашки, и та, особенно по краям, почти растворялась в тени дома. Мне показалось, что девушка тихо напевает, хотя до меня не донеслось ни звука; когда же я медленно двинулся вперед, с сердцем, бьющимся сильнее, чем при встрече с любым другим ребенком за всю мою жизнь, девушка подняла голову и посмотрела прямо на меня.
С жалобным, почти скорбным выражением лица она поманила меня в лавку, а затем, похоже, вошла туда сама.
Окончательно утратив способность рационально мыслить, я поспешил к магазину и вошел следом. Я увидал владельца, который стоял за недлинным стеклянным прилавком и читал газету на каком-то иностранном языке. Он поднял взгляд, широко улыбнулся и приветствовал меня с обычным дружелюбием на лице…
Но в лавке не было и следа молоденькой девушки.
– Ну, доктор, – спросил пенджабец, – чем могу служить в этот прекрасный вечер?
Я не мог ответить, но продолжал все более настойчиво оглядывать магазин.
– Доктор, – повторил продавец. – Вам нехорошо? Вы что-нибудь ищете?
Я поднял палец и обвел заполненное товарами помещение, отчаянно пытаясь вернуть себе дар речи.
– Доктор, быть может, вам потребна медицинская помощь? – спросил владелец уже с тревогой в голосе. Он выбежал из-за прилавка и подошел ко мне. – Вы не заболели?
Я затряс головой и наконец умудрился выдавить:
– Сюда… сюда сейчас кто-нибудь заходил?
Не успел я произнести эти слова, как лицо лавочника совершенно переменилось – поначалу не быстро, но заметно.
– Кто-нибудь? – переспросил он. – Что за «кто-нибудь»?
– Это… – Я не хотел говорить, но страх возобладал: – Молодая девушка… я ее только что видел на улице…
Этого было довольно: сочувствие лавочника мгновенно испарилось, и он замахал рукой у меня перед лицом, сердито повторяя:
– Нет. Нет-нет-нет, доктор! Прошу вас! – Он указал на дверь. – Прошу вас покинуть магазин, сэр, – это недостойно такого уважаемого человека!
– Что? – забормотал я. – Что вы хотите сказать?
Он не дрогнул.
– Эти детские забавы, доктор! Они вредят моей торговле! Как вы можете!
У меня в голове понемногу начало проясняться, и до меня дошел смысл его слов; я вдруг понял, что действительно ужасно его расстроил. Однако я не мог удержаться от последней попытки:
– Но… она была здесь! Она меня манила!
– Нет, сэр! Прошу вас! Я не потерплю этого! Выйдите, сэр, сейчас же!
Я наконец в полной мере осознал, что происходит; страх и потрясение начали понемногу проходить, сменяясь растерянностью и сочувствием.
– Я… должно быть, она вошла в дом по соседству…
Лавочник смягчился так же быстро, как до того ожесточился:
– Ах! Ну конечно, доктор. В соседнем доме и правда есть девушка.
Я тоже это знал; знал, когда произносил последнюю фразу. Единственная загвоздка – девушка из соседнего дома совершенно не походила на ту, что видел я. Однако в том странном свете…
– Простите, – продолжал я, вновь обретая самообладание. – Я не хотел вас обидеть. Я знаю, что у вас были… трудности.
– Да, – ответил он, умудрившись даже хохотнуть, – и я решил, что вы тоже решили вступить в ряды проказников!
– Простите великодушно, – сказал я, подделываясь под его шутливый тон.
– Забудьте об этом, доктор! – ответил он. – И я забуду. Всё это глупости… неспокойные духи… Доктор, я здесь живу много лет, и ничего не видел. Вы, англичане, – могущественный народ, но до того суеверный! Но я говорю это не из желания оскорбить души мертвых, отнюдь! А вы, доктор, – вы что-то хотели?
Я быстро решил что-нибудь купить и тем исправить положение.
– Табаку – самого крепкого, что у вас есть. И весь, какой у вас найдется.
– Ага! Вы с мистером Холмсом опять с головой ушли в работу, а? Надеюсь, вы не расскажете ему, что видели «юный призрак», доктор?
Он рассмеялся собственной шутке, и когда я уходил, мы вновь были добрыми друзьями. Я взял покупку, он тепло попрощался со мной, и я вышел; осматриваясь при переходе улицы, я случайно бросил взгляд на окна гостиной в нашем доме…
И готов поклясться – успел заметить, как Холмс внезапно отскочил от окна, открывающего лучший вид на мелочную лавку.
Прибыв обратно в гостиную, однако, я застал Холмса там же, где и оставил: он сидел в том же кресле и просматривал те же газеты. Да видел ли он, что случилось на той стороне улицы? Часть моей души хотела это знать, а другая часть хотела бы навсегда забыть обо всем связанном с миром духов; третья же – и, видимо, самая сильная – часть моего мозга желала избежать дальнейшего позора, хотя бы на время.
Так что я положил сверток табаку на стол с газетами, опять снял сюртук, без дальнейших слов закатал рукава рубашки и принялся набивать трубку. Тем временем Холмс воспользовался моментом и заговорил очень тихо и сочувственно:
– Ватсон, вы когда-то спросили, верю ли я в «призраков». И сама эта мысль вас так потрясла, что вы не вдумались как следует в мой ответ. – Продолжая речь, Холмс наполнил собственную трубку новым табаком и зажег ее. – Мои точные слова были «я непоколебимо верю в могущество призраков». Вы спросите меня, и не без оснований, есть ли какая-то разница между моей и вашей формулировками, или они разнятся лишь игрой слов. Но разница есть. В науке о преступлениях, Ватсон, как и в любой другой, встречаются явления, которые мы не в силах объяснить. Мы уговариваем себя, что в один прекрасный день наука найдет им объяснение; может, и так. Но пока что необъясненность этих явлений придает им невероятную силу – потому что они заставляют отдельных людей, а также поселки, города и целые страны, вести себя страстно и неразумно. Они поистине могущественны; а надо признать – что могущественно, то существует на деле. Реальны ли эти явления? Это неправильный вопрос, и даже бессмысленный. Реальны они или нет – они имеют место. – Он встал – голову его окутывал ореол дыма, казалось, почти осязаемого; Холмс опять подошел к тому же окну. – Мы верим; мы поступаем в соответствии с нашей верой; другие люди говорят нам, что наша вера ложна; но как наша вера может быть ложна, если она способна убедить нас, иногда – многих из нас, изменить свое поведение? Нет, Ватсон, – то, что служит побудительной силой для поступков людей, как мы совсем недавно видели, несомненно, обладает могуществом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31
И когда, наконец, дворцовые дела были улажены, мы с Холмсами отправились в абердинширские нагорья; красота этих мест у меня, простого человека, вызывала благоговейный трепет, а вот мои спутники воспринимали ее довольно хладнокровно. Я не стану описывать в деталях все, что произошло в Балморалском замке, этом шедевре викторианской готики – у меня нет достойных слов. А если бы я и нашел подходящие слова – Майкрофт, зная о моей склонности описывать наши с Холмсом приключения, посоветовал мне воздержаться от описаний обиходных деталей жизни королевской резиденции в повествовании, посвященном убийствам и мошенничествам. Я охотно повиновался. Скажу лишь, что королева изволила проявить неподдельный, глубокий интерес к нашим опасным приключениям и заботу о нас; в особенности Ее Величество пожелала узнать, не видели ли мы и не слышали ли чего-нибудь такого, что подтверждало бы старинную легенду о призраке, обитающем во дворце. Мы с Холмсом, быть может, ответили бы как на духу, но Майкрофт весьма искусно помешал нам это сделать. Далее, я должен сказать, что удивительное и необыкновенное утверждение Холмса о свободном обращении его брата с королевой оказалось правдой. Майкрофт никогда не пользовался этой вольностью в присутствии посторонних, но однажды я видел, как он и Ее Величество сидели в одном из замковых садов – и, судя по всему, общались непринужденно, словно какие-нибудь престарелые . супруги на прогулке в Гайд-парке.
После аудиенции у Ее Величества мы несколько дней удили лосося и форель; клев был превосходный, поскольку ручьи и озерца, расположенные в различных королевских владениях Шотландии и прилегающие к ним, содержатся в порядке и изобилуют рыбой; а мы так истосковались по простым развлечениям на лоне природы. Все это время мы не упоминали о наших приключениях в Холируд-Хаусе, разве что случайно, и это подтверждает одно мое давнишнее наблюдение о странности человеческой натуры: чем более примечательные и невероятные события пережила пара или группа людей, тем меньше им хочется об этом говорить. Можно было бы ожидать, что из-за самой необъяснимости этих событий людям будет просто необходимо их обсудить; но именно поэтому слова не нужны. Потому что в конечном итоге о таких происшествиях и явлениях мало что можно сказать – или вовсе ничего. Каждый из нас видел то, что видел (или то, что ему показалось), а любые споры, обсуждения или предположения потребовали бы дальнейших доказательств – какие, надеюсь, нам никогда не представятся.
Мне осталось дописать к рассказу о деле итальянского секретаря лишь небольшое дополнение. Вскоре после того, как мы с Холмсом вернулись на Бейкер-стрит и возобновили нормальную жизнь (или то, что считается «нормальной жизнью», когда происходит она в занимательном мире Шерлока Холмса), как-то вечером мы сидели в гостиной, просматривали вечерние газеты и яростно курили. После важного (а тем более – наводящего ужас) дела Холмс обычно очень неохотно возвращался к бездействию; и я помогал ему, как мог, найти какое-нибудь новое преступление, к которому он мог бы приложить свои пробужденные умственные способности. Но дело двигалось медленно, а находки были редки и разочаровывали нас, и чем медленнее и безотраднее шло дело, тем сильнее возрастала наша потребность в курении, пока наконец мы не обнаружили, что выкурили наши запасы до дна. Памятуя о ссоре Холмса и миссис Хадсон, я вызвался сам сбегать к табачнику; когда я натянул сюртук и уже выходил из комнаты, Холмс шутливо предложил мне поберечь силы и не ходить так далеко, а отправиться в мелочную лавку через дорогу и купить любой пристойный табак, который у них найдется.
Я хмыкнул, услышав это предложение, и выбросил его из головы; но, выйдя в теплые осенние сумерки Бейкер-стрит, я ощутил странное желание и даже тягу пересечь улицу и пройти мимо лавочки. У меня не было намерения заглядывать туда; я решил, что в крайнем случае поздороваюсь с владельцем и пройду мимо, хотя даже сейчас не понимаю, откуда взялась эта навязчивая идея.
Пройдя полпути по Бейкер-стрит, я вошел в тень, которую отбрасывали несколько домов; мои глаза привыкли к солнечному свету, и мне понадобилось несколько секунд, чтобы приспособиться к тени, которая по контрасту казалась полутьмой. Двигаясь в этом состоянии по тротуару, я поднял взгляд на вход в магазин…
… И вдруг остановился. Я увидел (или мне это лишь показалось?) юную девушку, златокудрую (или то было просто причудой осеннего света?), с лицом воплощенной невинности – она бесцельно бродила перед входом в лавку. Во что она была облачена, сейчас я с уверенностью сказать не могу; но мне помстилось, будто на ней ничего не было, кроме развевающегося легкого одеяния, чего-то вроде тончайшей детской ночной рубашки, и та, особенно по краям, почти растворялась в тени дома. Мне показалось, что девушка тихо напевает, хотя до меня не донеслось ни звука; когда же я медленно двинулся вперед, с сердцем, бьющимся сильнее, чем при встрече с любым другим ребенком за всю мою жизнь, девушка подняла голову и посмотрела прямо на меня.
С жалобным, почти скорбным выражением лица она поманила меня в лавку, а затем, похоже, вошла туда сама.
Окончательно утратив способность рационально мыслить, я поспешил к магазину и вошел следом. Я увидал владельца, который стоял за недлинным стеклянным прилавком и читал газету на каком-то иностранном языке. Он поднял взгляд, широко улыбнулся и приветствовал меня с обычным дружелюбием на лице…
Но в лавке не было и следа молоденькой девушки.
– Ну, доктор, – спросил пенджабец, – чем могу служить в этот прекрасный вечер?
Я не мог ответить, но продолжал все более настойчиво оглядывать магазин.
– Доктор, – повторил продавец. – Вам нехорошо? Вы что-нибудь ищете?
Я поднял палец и обвел заполненное товарами помещение, отчаянно пытаясь вернуть себе дар речи.
– Доктор, быть может, вам потребна медицинская помощь? – спросил владелец уже с тревогой в голосе. Он выбежал из-за прилавка и подошел ко мне. – Вы не заболели?
Я затряс головой и наконец умудрился выдавить:
– Сюда… сюда сейчас кто-нибудь заходил?
Не успел я произнести эти слова, как лицо лавочника совершенно переменилось – поначалу не быстро, но заметно.
– Кто-нибудь? – переспросил он. – Что за «кто-нибудь»?
– Это… – Я не хотел говорить, но страх возобладал: – Молодая девушка… я ее только что видел на улице…
Этого было довольно: сочувствие лавочника мгновенно испарилось, и он замахал рукой у меня перед лицом, сердито повторяя:
– Нет. Нет-нет-нет, доктор! Прошу вас! – Он указал на дверь. – Прошу вас покинуть магазин, сэр, – это недостойно такого уважаемого человека!
– Что? – забормотал я. – Что вы хотите сказать?
Он не дрогнул.
– Эти детские забавы, доктор! Они вредят моей торговле! Как вы можете!
У меня в голове понемногу начало проясняться, и до меня дошел смысл его слов; я вдруг понял, что действительно ужасно его расстроил. Однако я не мог удержаться от последней попытки:
– Но… она была здесь! Она меня манила!
– Нет, сэр! Прошу вас! Я не потерплю этого! Выйдите, сэр, сейчас же!
Я наконец в полной мере осознал, что происходит; страх и потрясение начали понемногу проходить, сменяясь растерянностью и сочувствием.
– Я… должно быть, она вошла в дом по соседству…
Лавочник смягчился так же быстро, как до того ожесточился:
– Ах! Ну конечно, доктор. В соседнем доме и правда есть девушка.
Я тоже это знал; знал, когда произносил последнюю фразу. Единственная загвоздка – девушка из соседнего дома совершенно не походила на ту, что видел я. Однако в том странном свете…
– Простите, – продолжал я, вновь обретая самообладание. – Я не хотел вас обидеть. Я знаю, что у вас были… трудности.
– Да, – ответил он, умудрившись даже хохотнуть, – и я решил, что вы тоже решили вступить в ряды проказников!
– Простите великодушно, – сказал я, подделываясь под его шутливый тон.
– Забудьте об этом, доктор! – ответил он. – И я забуду. Всё это глупости… неспокойные духи… Доктор, я здесь живу много лет, и ничего не видел. Вы, англичане, – могущественный народ, но до того суеверный! Но я говорю это не из желания оскорбить души мертвых, отнюдь! А вы, доктор, – вы что-то хотели?
Я быстро решил что-нибудь купить и тем исправить положение.
– Табаку – самого крепкого, что у вас есть. И весь, какой у вас найдется.
– Ага! Вы с мистером Холмсом опять с головой ушли в работу, а? Надеюсь, вы не расскажете ему, что видели «юный призрак», доктор?
Он рассмеялся собственной шутке, и когда я уходил, мы вновь были добрыми друзьями. Я взял покупку, он тепло попрощался со мной, и я вышел; осматриваясь при переходе улицы, я случайно бросил взгляд на окна гостиной в нашем доме…
И готов поклясться – успел заметить, как Холмс внезапно отскочил от окна, открывающего лучший вид на мелочную лавку.
Прибыв обратно в гостиную, однако, я застал Холмса там же, где и оставил: он сидел в том же кресле и просматривал те же газеты. Да видел ли он, что случилось на той стороне улицы? Часть моей души хотела это знать, а другая часть хотела бы навсегда забыть обо всем связанном с миром духов; третья же – и, видимо, самая сильная – часть моего мозга желала избежать дальнейшего позора, хотя бы на время.
Так что я положил сверток табаку на стол с газетами, опять снял сюртук, без дальнейших слов закатал рукава рубашки и принялся набивать трубку. Тем временем Холмс воспользовался моментом и заговорил очень тихо и сочувственно:
– Ватсон, вы когда-то спросили, верю ли я в «призраков». И сама эта мысль вас так потрясла, что вы не вдумались как следует в мой ответ. – Продолжая речь, Холмс наполнил собственную трубку новым табаком и зажег ее. – Мои точные слова были «я непоколебимо верю в могущество призраков». Вы спросите меня, и не без оснований, есть ли какая-то разница между моей и вашей формулировками, или они разнятся лишь игрой слов. Но разница есть. В науке о преступлениях, Ватсон, как и в любой другой, встречаются явления, которые мы не в силах объяснить. Мы уговариваем себя, что в один прекрасный день наука найдет им объяснение; может, и так. Но пока что необъясненность этих явлений придает им невероятную силу – потому что они заставляют отдельных людей, а также поселки, города и целые страны, вести себя страстно и неразумно. Они поистине могущественны; а надо признать – что могущественно, то существует на деле. Реальны ли эти явления? Это неправильный вопрос, и даже бессмысленный. Реальны они или нет – они имеют место. – Он встал – голову его окутывал ореол дыма, казалось, почти осязаемого; Холмс опять подошел к тому же окну. – Мы верим; мы поступаем в соответствии с нашей верой; другие люди говорят нам, что наша вера ложна; но как наша вера может быть ложна, если она способна убедить нас, иногда – многих из нас, изменить свое поведение? Нет, Ватсон, – то, что служит побудительной силой для поступков людей, как мы совсем недавно видели, несомненно, обладает могуществом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31