а есть преступники, что убивают лишь в силу необходимости – только тех, кто мешает их преступным деяниям или может их выдать, но все же убивают. И в глубине души, сознаюсь, я ненавижу вторых еще более, чем первых. Конечно, мы должны стараться понять ход мыслей преступника – но давайте оставим попытки рационализировать его преступное поведение, будь оно явлено государственными мужами или уличными мошенниками, для которых женщины – не более чем пешки в игре! Довольно с нас адвокатов и защитников, которые являются перед судом и говорят: «Милорд, я признаю, что мой клиент совратил и впоследствии удушил мисс такую-то, но прошу вас принять во внимание, что до того дня он обращался с ней любовно и нежно, и убил ее с великой неохотой, лишь потому, что иначе лишился бы средств к существованию». Потому что вся эта нежность преступника к жертве – лишь ловушка; приманка, чтобы заставить женщину доверять мужчине, дабы она думала, будто он в любом случае будет защищать и уважать ее, в то время как он точно знает, чего стоят все его обещания. Нет, Ватсон, – если окажется, что оба брата виновны, пусть правосудие равно покарает обоих. Равно как и прочих их сообщников сколь угодно благородного происхождения!
– Дорогой Холмс, – нетерпеливо сказал я (ибо подлинное значение его последних слов пока еще бежало меня), – для меня до сих пор великая тайна, почему вы так часто со мной спорите, когда прекрасно знаете, что я с вами согласен. Я лишь сказал, что мне жаль мисс Маккензи, потому что ее, без сомнения, опечалит эта новость; мало того что человек, которому она вручила свое сердце, оказался злобным негодяем, но и его брат, кому она доверяла и кого считала своим надежным другом, как выяснилось, нисколько не лучше.
– А, это… – Холмс небрежно взмахнул рукой. – Ничего не поделаешь, – без обиняков сказал он, еще раз доказав, как мало он понимает женскую душу – кроме, разумеется, душ самых коварных преступниц. – А вот мы и пришли, – продолжал он тем же тоном, завидев паб: как будто вот сейчас у нас на глазах порядочная молодая девушка не лишилась последних остатков надежды на счастье и веры в человечество.
Паб «Дудка и барабан», маленький и древний притон, будто вырастал из откоса Замковой скалы. Он стоял на крохотной улочке в лабиринте таких же проулков, которые кое-где взбегали вверх по скале. Паб казался не постройкой, но частью этой древней, доисторической каменной горы, потому что стены его были сложены из того же камня, а немногочисленные окна в свинцовых переплетах так просели с годами и до того потускнели от сального чада и табачного дыма, что уже не заслуживали называться окнами. Дверь из толстых досок, скрепленных железными полосами, подалась под моим толчком и громко заскрипела, так что дверного колокольчика не понадобилось; возвестив таким манером о своем прибытии, мы вошли, не предполагая заранее, что будем делать, если сразу по входе нас ждет враждебный прием.
К счастью, то, что мы увидели, напоминало не худшие из гарнизонных пивных, виданных мною в жизни. Пусть изнутри паб казался таким же грязным и запущенным, как снаружи, но громкий смех простых солдат, наслаждающихся несколькими часами свободы от гарнизонной скуки и муштры, с лихвой возмещал этот недостаток и оживлял средних размеров залу с низким потолком. Я, конечно, знал, что в подобных местах творятся порою не совсем приятные вещи, ведь когда солдаты вырываются на волю после долгого сидения взаперти, им хочется дать выход чувствам, которые они, возможно, слишком долго подавляли. Но гораздо чаще возможность свободно радоваться жизни в обществе товарищей и женщин действует благотворно – в первую очередь на солдат, потом – на их гостей.
Никто не обратил на нас внимания, но я решил, что нетрудно будет сделать так, чтобы нас приняли тепло. Быстро оглядев море лиц, я понял, что лишь двое посетителей – они сидели в углу справа, у каменного очага, окруженные людьми в военной форме, – судя по одежде и отсутствию выправки, не служат в армии; они-то нам и нужны. Обоим было лет по тридцать, они были хороши собой и так похожи, что явно приходились друг другу братьями. Братья были темноволосы и обладали той романтической внешностью, какая часто встречается на севере Англии и в Шотландии и не дает покоя дамам-романисткам; пожалуй, на этот тип мужчин в романах тратится гораздо больше слов, чем следовало бы по трезвому разумению.
Первый – я решил, что это Роберт, – имел достаточно респектабельный вид; у него было добродушное лицо и честные карие глаза: я вполне мог поверить, что обладатель такого взгляда внушает доверие, особенно одиноким, испуганным молодым женщинам. Хотя он сидел, я решил, что росту в нем должно быть около шести футов. Холмс давно научил меня основам загадочной для непосвященных науки под названием антропометрия, занимающейся идентификацией людей по типам тела и размерам отдельных его частей. Среди прочего там был метод пропорций, позволяющий определить рост сидящего человека (по правде сказать, кроме этого метода я почти ничего и не запомнил). У первого из братьев к тому же был обветренный, закаленный вид опытного егеря, и это, пожалуй, яснее всего говорило, кто он такой. Второй же, очевидно, был тот преступник, с которым мы явились помериться силами.
Крепостью он, похоже, не уступал брату, но у того был дружелюбный вид, а лицо Вилла Сэдлера выглядело так, словно его, как и паб, вырубили из близлежащей скалы. Но по контрасту с этой мрачной угловатой мощью сверкали голубые глаза, которые сгодились бы и для женского лица, не только для мужского; без сомнения, эти глаза могли усыпить бдительность даже самой недоверчивой особы прекрасного пола. Сколько раз я видел такое: беспринципные мужчины определенного типа используют единственную черту своей внешности, говорящую о мягкости, – обычно, как в этом случае, глаза, – дабы разоружить женщину; я всегда презирал подобные уловки; но когда я подумал о девушке из дворца, которую соблазнили при помощи этих глаз, а затем бросили, мое презрение превратилось в… короче говоря, у меня, видимо, невольно напряглись группы мышц, обычно используемые, чтобы задать кому-нибудь хорошую трепку; Холмс придержал меня за плечо и повел прочь от опасного угла – налево, к стойке бара.
– Спокойно, Ватсон, – сказал он. – Мы здесь для того, чтобы положить приманку в капкан, а не для того, чтобы спустить пружину. Давайте сменим курс.
– У вас есть другие предложения? – гневно спросил я.
– Вы у нас человек с армейским опытом, – ответил он. – Вы знаете какой-нибудь способ быстро войти в доверие?
Я немного подумал.
– Пожалуй, да. – А совладав со своим гневом, спросил: – Как вы полагаете, кто-нибудь из присутствующих, или из парочки наших противников, знает вас в лицо?
– Не вижу, с чего бы.
– Хорошо. Вы достаточно слыхали от меня об афганской кампании и можете изобразить офицера-ветерана. Так что следуйте за мной…
К нам подошел бармен, добродушный малый с приветливой улыбкой.
– Джентльмены! – воскликнул он, перекрывая шум. – Что вы желаете заказать?
– Лучшего виски на ваш выбор, сэр, – ответил я, сменяя воинственный настрой на деланное дружелюбие. Я повернулся направо и громко прибавил: – И большую порцию того же самого – каждому, кто воевал на северо-западной границе! И по две – всем, кого, как и нас с моим боевым товарищем, ужалила пуля из мультука!
Вокруг были по большей части молодые лица; я не ждал, что на мое приглашение явится толпа, да это было и не нужно. Человек шесть унтер-офицеров лет сорока-пятидесяти с большим энтузиазмом поднялись и подошли к нам, заранее протягивая руки. Мы представились, сообщили друг другу, в каких полках и в какие годы служили; Холмс превратился в «капитана Докера», моего однополчанина (его худобу, так сильно отличающую его от всех присутствующих, я объяснил хронической малярией, подхваченной в Судане, – зная, что об этой стране Холмс по крайней мере сможет рассказать по опыту, если понадобится). Сам я представился майором Мюрреем, воспользовавшись фамилией своего бывшего ординарца и сохранив принадлежность к тому же полку нортумбрийских фузилеров, но из осторожности не упомянул, что был хирургом – слово «хирург» порождает у солдат еще более смешанные чувства, чем у штатских. После очередного общего тоста к нашему изысканному кружку присоединилась кое-какая молодежь из необстрелянных, желая послушать рассказы ветеранов; и уж близилось время закрытия, когда кому-то пришло в голову спросить, что мы делаем в Эдинбурге вообще и в «Дудке и барабане» в частности.
– Что ж, сэр, – ответил я загорелому, словно выдубленному, штаб-сержанту, который задал вопрос, – мы явились поглядеть на этот прекрасный город, и уж, кажется, все повидали как следует – или, по крайней мере, думали, что все повидали. Но сегодня вечером мы с моим другом Уокером беседовали в баре «Роксбурга» (я нарочно назвал один из старейших и элегантнейших отелей города, расположенный на Шарлотт-сквер), точнее, я утомлял его очередной лекцией о своем увлечении – потусторонних материях, и тут бармен вдруг сует мне под нос вот это… – Я вытащил из кармана брошюрку, которую мне показал Холмс – она так и осталась у меня после нашего разговора. – И сказал, что если я хочу узнать больше, мне надо прийти сюда. И вот мы тут – хотя, признаюсь, если б мы знали, что тут собирается такая отличная компания, мы бы давно сюда пришли, даже безо всяких «тайных экскурсий»!
Я намеренно рисковал – мне приятно было пуститься на такой риск без ведома и согласия Холмса. Я рассчитал, что Роберт и Вильям Сэдлеры наверняка очень тщательно выбирают себе клиентов, и скорее всего среди богатых приезжих (если бы о прогулках узнали местные жители, это был бы верный путь к погибели). Такие приезжие обычно останавливаются в лучших отелях Эдинбурга; а среди обслуги подобных заведений никто лучше бармена не поймет, способен ли гость держать язык за зубами насчет разных незаконных делишек. Наверняка хотя бы некоторые бармены за вознаграждение снабжали Сэдлеров подходящими богатыми и неболтливыми клиентами. И я решил, что либо я очень сильно ошибаюсь, либо к этой группе игроков второго состава в нашей сложной интриге с мошенничеством принадлежал и жовиальный, щеголеватый бармен в «Роксбурге»; я познакомился с ним год назад, приехав ненадолго в Эдинбург, чтобы посетить цикл лекций в медицинском колледже. Этот бармен тогда ясно дал мне понять, что может устроить любое развлечение, какое моей душе угодно. У меня были причины ему поверить. Но предположение, что бармен этот участвовал в честолюбивых, опасных делишках Сэдлеров, было лишь предположением; я мог и ошибаться; поэтому, сыграв свой маленький спектакль, я на миг замер, ожидая катастрофы. Миг, однако, оказался кратким: похоже, мне так хорошо удалось втереться в доверие к местной публике и мои предположения оказались настолько правильными, что посетители, окружившие нас, взревели от смеха и прокричали нам «ура». Пожилой штаб-сержант повернулся в угол позади нас и запустил игру на полный ход, крикнув:
– Эй! Роб, Вилл! Подите сюда, тут вам еще голубчики, хотят наполнить ваши кармашки!
Двое молодых людей, которых я заметил вначале, быстро поднялись с мест. Вилл-Верняк покрыл разделявшее нас расстояние несколькими шагами длинных мускулистых ног; его брат последовал за ним, но медленно и неохотно; я не ошибся, определив их рост; с виду же они были неожиданно сильны, и меня это слегка встревожило. Однако брат, шагавший впереди, двинулся к нам так охотно, что я сделал два вывода: во-первых, парочка приняла наше желание за чистую монету, и во-вторых, этот паб для них был абсолютно безопасной территорией; последнее наводило на мысль, которую прежде я гнал от себя, – что в заведении должны быть еще какие-то их сторонники, – а теперь вынужден был признать пугающе верной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31
– Дорогой Холмс, – нетерпеливо сказал я (ибо подлинное значение его последних слов пока еще бежало меня), – для меня до сих пор великая тайна, почему вы так часто со мной спорите, когда прекрасно знаете, что я с вами согласен. Я лишь сказал, что мне жаль мисс Маккензи, потому что ее, без сомнения, опечалит эта новость; мало того что человек, которому она вручила свое сердце, оказался злобным негодяем, но и его брат, кому она доверяла и кого считала своим надежным другом, как выяснилось, нисколько не лучше.
– А, это… – Холмс небрежно взмахнул рукой. – Ничего не поделаешь, – без обиняков сказал он, еще раз доказав, как мало он понимает женскую душу – кроме, разумеется, душ самых коварных преступниц. – А вот мы и пришли, – продолжал он тем же тоном, завидев паб: как будто вот сейчас у нас на глазах порядочная молодая девушка не лишилась последних остатков надежды на счастье и веры в человечество.
Паб «Дудка и барабан», маленький и древний притон, будто вырастал из откоса Замковой скалы. Он стоял на крохотной улочке в лабиринте таких же проулков, которые кое-где взбегали вверх по скале. Паб казался не постройкой, но частью этой древней, доисторической каменной горы, потому что стены его были сложены из того же камня, а немногочисленные окна в свинцовых переплетах так просели с годами и до того потускнели от сального чада и табачного дыма, что уже не заслуживали называться окнами. Дверь из толстых досок, скрепленных железными полосами, подалась под моим толчком и громко заскрипела, так что дверного колокольчика не понадобилось; возвестив таким манером о своем прибытии, мы вошли, не предполагая заранее, что будем делать, если сразу по входе нас ждет враждебный прием.
К счастью, то, что мы увидели, напоминало не худшие из гарнизонных пивных, виданных мною в жизни. Пусть изнутри паб казался таким же грязным и запущенным, как снаружи, но громкий смех простых солдат, наслаждающихся несколькими часами свободы от гарнизонной скуки и муштры, с лихвой возмещал этот недостаток и оживлял средних размеров залу с низким потолком. Я, конечно, знал, что в подобных местах творятся порою не совсем приятные вещи, ведь когда солдаты вырываются на волю после долгого сидения взаперти, им хочется дать выход чувствам, которые они, возможно, слишком долго подавляли. Но гораздо чаще возможность свободно радоваться жизни в обществе товарищей и женщин действует благотворно – в первую очередь на солдат, потом – на их гостей.
Никто не обратил на нас внимания, но я решил, что нетрудно будет сделать так, чтобы нас приняли тепло. Быстро оглядев море лиц, я понял, что лишь двое посетителей – они сидели в углу справа, у каменного очага, окруженные людьми в военной форме, – судя по одежде и отсутствию выправки, не служат в армии; они-то нам и нужны. Обоим было лет по тридцать, они были хороши собой и так похожи, что явно приходились друг другу братьями. Братья были темноволосы и обладали той романтической внешностью, какая часто встречается на севере Англии и в Шотландии и не дает покоя дамам-романисткам; пожалуй, на этот тип мужчин в романах тратится гораздо больше слов, чем следовало бы по трезвому разумению.
Первый – я решил, что это Роберт, – имел достаточно респектабельный вид; у него было добродушное лицо и честные карие глаза: я вполне мог поверить, что обладатель такого взгляда внушает доверие, особенно одиноким, испуганным молодым женщинам. Хотя он сидел, я решил, что росту в нем должно быть около шести футов. Холмс давно научил меня основам загадочной для непосвященных науки под названием антропометрия, занимающейся идентификацией людей по типам тела и размерам отдельных его частей. Среди прочего там был метод пропорций, позволяющий определить рост сидящего человека (по правде сказать, кроме этого метода я почти ничего и не запомнил). У первого из братьев к тому же был обветренный, закаленный вид опытного егеря, и это, пожалуй, яснее всего говорило, кто он такой. Второй же, очевидно, был тот преступник, с которым мы явились помериться силами.
Крепостью он, похоже, не уступал брату, но у того был дружелюбный вид, а лицо Вилла Сэдлера выглядело так, словно его, как и паб, вырубили из близлежащей скалы. Но по контрасту с этой мрачной угловатой мощью сверкали голубые глаза, которые сгодились бы и для женского лица, не только для мужского; без сомнения, эти глаза могли усыпить бдительность даже самой недоверчивой особы прекрасного пола. Сколько раз я видел такое: беспринципные мужчины определенного типа используют единственную черту своей внешности, говорящую о мягкости, – обычно, как в этом случае, глаза, – дабы разоружить женщину; я всегда презирал подобные уловки; но когда я подумал о девушке из дворца, которую соблазнили при помощи этих глаз, а затем бросили, мое презрение превратилось в… короче говоря, у меня, видимо, невольно напряглись группы мышц, обычно используемые, чтобы задать кому-нибудь хорошую трепку; Холмс придержал меня за плечо и повел прочь от опасного угла – налево, к стойке бара.
– Спокойно, Ватсон, – сказал он. – Мы здесь для того, чтобы положить приманку в капкан, а не для того, чтобы спустить пружину. Давайте сменим курс.
– У вас есть другие предложения? – гневно спросил я.
– Вы у нас человек с армейским опытом, – ответил он. – Вы знаете какой-нибудь способ быстро войти в доверие?
Я немного подумал.
– Пожалуй, да. – А совладав со своим гневом, спросил: – Как вы полагаете, кто-нибудь из присутствующих, или из парочки наших противников, знает вас в лицо?
– Не вижу, с чего бы.
– Хорошо. Вы достаточно слыхали от меня об афганской кампании и можете изобразить офицера-ветерана. Так что следуйте за мной…
К нам подошел бармен, добродушный малый с приветливой улыбкой.
– Джентльмены! – воскликнул он, перекрывая шум. – Что вы желаете заказать?
– Лучшего виски на ваш выбор, сэр, – ответил я, сменяя воинственный настрой на деланное дружелюбие. Я повернулся направо и громко прибавил: – И большую порцию того же самого – каждому, кто воевал на северо-западной границе! И по две – всем, кого, как и нас с моим боевым товарищем, ужалила пуля из мультука!
Вокруг были по большей части молодые лица; я не ждал, что на мое приглашение явится толпа, да это было и не нужно. Человек шесть унтер-офицеров лет сорока-пятидесяти с большим энтузиазмом поднялись и подошли к нам, заранее протягивая руки. Мы представились, сообщили друг другу, в каких полках и в какие годы служили; Холмс превратился в «капитана Докера», моего однополчанина (его худобу, так сильно отличающую его от всех присутствующих, я объяснил хронической малярией, подхваченной в Судане, – зная, что об этой стране Холмс по крайней мере сможет рассказать по опыту, если понадобится). Сам я представился майором Мюрреем, воспользовавшись фамилией своего бывшего ординарца и сохранив принадлежность к тому же полку нортумбрийских фузилеров, но из осторожности не упомянул, что был хирургом – слово «хирург» порождает у солдат еще более смешанные чувства, чем у штатских. После очередного общего тоста к нашему изысканному кружку присоединилась кое-какая молодежь из необстрелянных, желая послушать рассказы ветеранов; и уж близилось время закрытия, когда кому-то пришло в голову спросить, что мы делаем в Эдинбурге вообще и в «Дудке и барабане» в частности.
– Что ж, сэр, – ответил я загорелому, словно выдубленному, штаб-сержанту, который задал вопрос, – мы явились поглядеть на этот прекрасный город, и уж, кажется, все повидали как следует – или, по крайней мере, думали, что все повидали. Но сегодня вечером мы с моим другом Уокером беседовали в баре «Роксбурга» (я нарочно назвал один из старейших и элегантнейших отелей города, расположенный на Шарлотт-сквер), точнее, я утомлял его очередной лекцией о своем увлечении – потусторонних материях, и тут бармен вдруг сует мне под нос вот это… – Я вытащил из кармана брошюрку, которую мне показал Холмс – она так и осталась у меня после нашего разговора. – И сказал, что если я хочу узнать больше, мне надо прийти сюда. И вот мы тут – хотя, признаюсь, если б мы знали, что тут собирается такая отличная компания, мы бы давно сюда пришли, даже безо всяких «тайных экскурсий»!
Я намеренно рисковал – мне приятно было пуститься на такой риск без ведома и согласия Холмса. Я рассчитал, что Роберт и Вильям Сэдлеры наверняка очень тщательно выбирают себе клиентов, и скорее всего среди богатых приезжих (если бы о прогулках узнали местные жители, это был бы верный путь к погибели). Такие приезжие обычно останавливаются в лучших отелях Эдинбурга; а среди обслуги подобных заведений никто лучше бармена не поймет, способен ли гость держать язык за зубами насчет разных незаконных делишек. Наверняка хотя бы некоторые бармены за вознаграждение снабжали Сэдлеров подходящими богатыми и неболтливыми клиентами. И я решил, что либо я очень сильно ошибаюсь, либо к этой группе игроков второго состава в нашей сложной интриге с мошенничеством принадлежал и жовиальный, щеголеватый бармен в «Роксбурге»; я познакомился с ним год назад, приехав ненадолго в Эдинбург, чтобы посетить цикл лекций в медицинском колледже. Этот бармен тогда ясно дал мне понять, что может устроить любое развлечение, какое моей душе угодно. У меня были причины ему поверить. Но предположение, что бармен этот участвовал в честолюбивых, опасных делишках Сэдлеров, было лишь предположением; я мог и ошибаться; поэтому, сыграв свой маленький спектакль, я на миг замер, ожидая катастрофы. Миг, однако, оказался кратким: похоже, мне так хорошо удалось втереться в доверие к местной публике и мои предположения оказались настолько правильными, что посетители, окружившие нас, взревели от смеха и прокричали нам «ура». Пожилой штаб-сержант повернулся в угол позади нас и запустил игру на полный ход, крикнув:
– Эй! Роб, Вилл! Подите сюда, тут вам еще голубчики, хотят наполнить ваши кармашки!
Двое молодых людей, которых я заметил вначале, быстро поднялись с мест. Вилл-Верняк покрыл разделявшее нас расстояние несколькими шагами длинных мускулистых ног; его брат последовал за ним, но медленно и неохотно; я не ошибся, определив их рост; с виду же они были неожиданно сильны, и меня это слегка встревожило. Однако брат, шагавший впереди, двинулся к нам так охотно, что я сделал два вывода: во-первых, парочка приняла наше желание за чистую монету, и во-вторых, этот паб для них был абсолютно безопасной территорией; последнее наводило на мысль, которую прежде я гнал от себя, – что в заведении должны быть еще какие-то их сторонники, – а теперь вынужден был признать пугающе верной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31