Пеллэм молча опустил руку и оторвал от носка сапога сухой, свернувшийся листок.
— Пожалуйста! — с мольбой произнесла Кэрол.
Пеллэм молчал.
Она продолжала:
— У меня никогда не было дома. Всю свою жизнь я только и делала, что натыкалась на плохих людей. — Ее шепот наполнился нотками отчаяния.
Увидев, что Пеллэм поднимается, Кэрол тоже встала.
— Нет, не уходи! Пожалуйста!
Тут она посмотрела на шоссе, где остановились три полицейских машины. Кэрол слабо улыбнулась, словно испытав облегчение — казалось, она наконец получила известие, которого ждала очень долго.
— У меня не было другого выхода, — сказал Пеллэм, кивая в сторону машин.
Кэрол медленно повернулась к нему.
— Ты любишь поэзию? Йейтса?
— Ну, читал кое-что.
— «Пасха, 1916-й»?
Пеллэм покачал головой.
Она сказала:
— Там есть одна строчка: «Жертвоприношение, которое длится слишком долго, может превратить сердце в камень.» Это лейтмотив всей моей жизни.
Кэрол издала безумный смешок.
Круизный лайнер компании «Серкл лайн» давно скрылся за Бэттери-парком.
Кэрол внезапно напряглась и подалась вперед, словно собираясь обнять и поцеловать Пеллэма.
На мгновение в груди Джона Пеллэма пробудилось сострадание, и у него мелькнула мысль, что, возможно, зло, выпавшее на долю Кэрол, такое же глубокое и страшное, как и то, которое она причинила сама. Но затем он вспомнил Этти Вашингтон, которую предал Билли Дойл и многие другие, такие же, как Кэрол Вайандотт, и холодно отшатнулся назад.
Над водой раскатился сигнал сирены. Мощный буксир с трудом толкал против течения огромную баржу длиной с футбольное поле. Пеллэм взглянул на отблески солнечного света, разломанные рябью. Сирена раздалась снова. Капитан приветствовал своего собрата, спускающегося навстречу вниз по течению.
Кэрол что-то прошептала — что именно, Пеллэм не расслышал, кажется, одно-единственное слово, — и ее взор ее бледных глаз устремился к горизонту. Глядя вдаль, она безмятежно шагнула назад, провалившись в серо-зеленую воду. Пеллэм не успел сделать и шага, как ее уже затянуло обратным потоком кильватерной струи, оставленной буксиром.
28
Событие получило большую огласку.
Самоубийство директрисы подросткового центра, которая наняла сумасшедшего поджигателя… «Нью-Йорк пост» и «Геральд» обожают такие истории.
В вечернем выпуске новостей было показано, как катера береговой охраны и крошечные синие полицейские лодки прочесывают акваторию Нью-Йоркского порта в поисках тела Кэрол Вайандотт. Лучший снимок удалось сделать корреспонденту «Ассошейтед пресс»: труп утопленницы достают из воды, а на заднем плане Статуя Свободы. Пеллэм увидел фотографию в «Нью-Йорк таймс». Глаза Кэрол были закрыты. Ему вспомнилось, какими они были бледно-голубыми — такими же, какой стала ее кожа после нескольких часов в холодной воде.
Волчьи глаза…
С Этти были сняты все обвинения. Это событие осталось бы практически без внимания средств массовой информации, если бы не одна приманка, включившая желтую прессу в игру: здание по соседству с домом, в котором жила Этти, — тем самым, которое сгорело дотла, — принадлежит Роджеру Маккенне. Разумеется, всем бульварным изданиям захотелось побольнее ущипнуть подрядчика-миллиардера, однако даже самые рьяные любители рыться в грязном белье не смогли найти никакой связи между ним и поджогом. Наоборот, по одному из каналов кабельного телевидения был показан душещипательный репортаж о детском садике, обустроенном по последнему слову техники, который устроил в районе Маккенна (при этом в выпуске новостей прокрутили ролик, снятый в нелегальном детском саду на Двенадцатой авеню, который каким-то образом удалось заполучить Маккенне).
И все же основное внимание было приковано к торжественному открытию Башни Маккенны, намеченному на ближайшую субботу. Хорошие новости: хотя бывший президент Буш-старший, Майкл Джексон и Леонардо Ди-Каприо не смогут принять участие в церемонии, бывшие мэры Нью-Йорка Эд Кох, Дэвид Динкинс и Рудольф Джулиани, популярные телевизионные журналисты Джина Девис, Барбара Уолтерс и Дэвид Леттерман, а также сама Мадонна дали свое согласие.
В пятницу в четыре часа сорок пять минут вечера Джон Пеллэм распахнул одну из высоких бронзовых дверей здания уголовного суда и помог Этти Вашингтон спуститься по короткой лестнице на широкий тротуар.
Они постояли на Центральной улице. На чистом небе не было ни облачка; для середины августа день выдался необычно прохладным. В этот час государственные учреждения заканчивали свою работу, и сотни служащих проходили мимо Этти и Пеллэма, торопясь домой.
— Как вы себя чувствуете? — спросил Пеллэм осунувшуюся пожилую негритянку.
— Замечательно, Джон, просто замечательно.
Однако Этти все еще хромала и время от времени морщилась от боли, поправляя сломанную руку в импровизированной перевязи. Пеллэм обратил внимание, что его автограф на гипсе по-прежнему оставался единственным.
Пожилую негритянку освободили из заключения без каких-либо особых формальностей. Этти показалась Пеллэму еще более исхудавшей, чем при последнем свидании. Тюремщики были настроены менее враждебно, чем во время предыдущих посещений, но Пеллэм отнес это на счет сонливости, а не раскаяния.
Обернувшись, они увидели помятого мужчину в ветровке и джинсах. Он быстрым шагом направился к ним.
— Добрый день, Пеллэм, миссис Вашингтон.
— Здравствуйте, Ломакс, — ответил Пеллэм.
Его лицо затянула маска гнева. Из всех передряг, через которые ему пришлось пройти за последние несколько дней, — пуля, черкнувшая по щеке, пожар в конторе Бейли, столкновение с ирландскими мафиози в подъезде собственного дома, — самой болезненной была встреча с тощим дружком брандмейстера, человеком со свертком двадцатипятицентовых монет.
Ломакс замялся. Он, как и собирался, остановил Пеллэма и Этти, но теперь, когда все их внимание было приковано к нему, брандмейстер не знал, что делать дальше. Наконец он протянул руку Этти. Та с опаской ее пожала. Ломакс поколебался, решая, предложить ли руку и Пеллэму, но в конце концов почувствовал, и совершенно правильно, что этот жест примирения будет отвергнут.
— Кажется, никому не пришло в голову извиниться перед вами, — сказал Ломакс.
— Президент и первая леди только что ушли, — сказал Пеллэм.
— Я полагал, Луиза Коупель пришлет цветы, — робко попытался шутить брандмейстер.
— Наверное, все цветочные магазины были закрыты.
Этти не принимала никакого участия в этой натянутой словесной перепалке.
— Мы совершили ошибку, — сказал Ломакс. — Я сожалею. И я сожалею, что вы лишились дома.
Этти поблагодарила его, по-прежнему с опаской — как, вероятно, всегда вела себя с полицейскими и как будет вести себя до конца жизни. Они с Ломаксом обменялись несколькими банальными фразами о том, как же это ужасно, что за всем стояла директриса подросткового центра.
— Было время, когда никому не было дела до того, что происходит в Адской кухне, — сказал Ломакс. — Жизнь меняется. Медленно. Но все же меняется.
Этти промолчала, но Пеллэм знал, каким был бы ее ответ. Он помнил практически слово в слово фрагмент одного из интервью:
«…Это роскошное здание, этот небоскреб напротив, он очень красивый. Но, кто бы его ни строил — ради его же собственного блага — надеюсь, этот человек не ждет от здания слишком многого. В Кухне ничто долго не задерживается — разве ты не знаешь? Ничто не меняется, но при этом ничто не держится долго.»
Протянув Этти визитную карточку, Ломакс сказал, что если ей что-нибудь понадобится… Содействие в поисках нового жилья. Другая помощь.
Однако Луис Бейли уже подыскал Этти новую квартиру. Она сообщила Ломаксу об этом.
— И, на самом деле, мне ничего не нужно… — начала было она.
Однако Пеллэм, покачав головой, тронул ее за плечо. Имея в виду: «Давайте не будем торопиться с этим.» Возможно, Бейли был неважным адвокатом, но Пеллэм не сомневался, что он сможет покрутить шестеренки городской власти и добиться щедрой моральной компенсации.
После этого Ломакс ушел, а Пеллэм и Этти подошли к улице. Водители такси, увидев чернокожую женщину и предчувствуя поездку в Гарлем или Бронкс, спешили проехать мимо.
Пеллэма это привело в бешенство, хотя Этти воспринимала все как должное. Увидев, что она поморщилась от боли, Пеллэм предложил:
— Давайте посидим немного вон там.
Он указал на зеленую скамейку.
— Джон, ты знаешь, как раньше называлась эта часть города?
— Понятия не имею.
— Пять вершин.
— Кажется, я даже не слышал такое название.
— В те времена, когда «Крысы» заправляли в Адской кухне, здесь было не менее опасно. А может быть, даже хуже. Об этом мне рассказывал дедушка Ледбеттер. Я еще не говорила тебе про его «гангстерскую тетрадку»? Он собирал в нее всевозможные газетные вырезки о бандитских разборках.
— Не помню, чтобы вы об этом упоминали. — Пеллэм обвел взглядом парк и здания суда, выполненные в неоклассическом стиле. — Я хочу спросить вас о тех деньгах, которые вы отложили. Накопили на банковском счету… вы собирались потратить их на поиски вашей дочери, не так ли?
— О ней вам рассказал Луис?
Пеллэм кивнул.
— Джон, здесь я тоже тебя обманула. Извини. Видишь ли, я согласилась давать тебе интервью в первую очередь потому, что подумала, а вдруг Элизабет увидит меня по телевизору у себя во Флориде — или где там она сейчас. Увидит и позвонит.
— Знаете, Этти, это признание, сделанное Ломаксу, было красивым шагом.
Порывшись в сумочке, пожилая негритянка достала носовой платок. Пеллэм вспомнил, что Этти стирала носовые платки в воде с отдушкой и сушила на леске, натянутой над ванной. Она вытерла глаза.
— Это мучило меня больше всего — страх, что ты решишь, будто я тебе солгала. Или попыталась сделать больно.
— Я ни минуты так не думал.
— А должен был бы, — с укором произнесла Этти. — В этом-то была вся суть. Ты должен был бы вернуться домой в Калифорнию. Покинуть Адскую кухню, где тебе угрожала опасность. Ты должен был бы уехать и больше никогда не возвращаться сюда.
— Вы полагали, что если сознаетесь в чужом преступлении, настоящий убийца откажется от дальнейших попыток расправиться со мной. То же самое в свое время сделал Билли Дойл: сознался в преступлении, спасая жизнь вашего брата.
— Да, именно его поступок натолкнул меня на эту мысль, — объяснила Этти. — Понимаешь, мне-то было хорошо известно, что это не я наняла того психопата, чтобы он поджег здание. Но ведь кто-то это сделал, и этот кто-то до сих пор разгуливал на свободе. И до тех пор, пока ты продолжал бы копаться во всем этом, настоящий преступник думал бы о том, как с тобой расправиться.
Этти устремила взгляд на затейливую крышу здания небоскреба «Вулворт-билдинг», выкрашенную ярью-медянкой и украшенную изваяниями готических химер-горгулий. Наконец она сказала:
— Джон, у меня отняли так много. Моего Билли Дойла отнял его собственный характер. Какой-то сумасшедший с пистолетом отнял у меня Фрэнки. Какой-то красавчик отнял Элизабет. Даже мой район — его отнимают подрядчики и богачи. Я не хотела, чтобы у меня отняли и тебя. Этого я бы не вынесла. И вот я подумала: «Черт возьми, через несколько лет я выйду из тюрьмы. И может быть, ты тогда захочешь снова говорить со мной, снимать меня на видеокамеру, слушать мои рассказы.» О, быть может, ты бы не захотел, но я поняла бы тебя. Главное, ты был бы живым и здоровым. — Этти рассмеялась. — Эту мелочь я хотела оставить себе. Понимаешь, иногда власть все же можно обмануть. Да-да, можно. Ладно, кажется, мне пора возвращаться домой.
Пеллэм шагнул на проезжую часть, прямо под колеса пустого такси. Машина, визжа тормозами, остановилась меньше чем в полуфуте от него. Пеллэм провел Этти к такси, мимо троих здоровенных детин, которые торопливо тащили скованного наручниками заключенного к зданию суда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49