У тебя уже было тесное знакомство с полицией — я это нутром чую. И если хочешь знать мое мнение, тебе это знакомство совсем не понравилось. Так что перед тем, как начать вытрясать душу из Вашингтон и из тебя, я хочу задать тебе прямой вопрос: каков твой интерес во всем этом деле?
— Очень простой. Вы арестовали невиновного. Заставить вас как можно скорее это понять — вот мой интерес.
— И ты хочешь добиться этого, уничтожая улики? Запугивая свидетелей? Мешая следствию, твою мать?
Пеллэм взглянул на тощего полицейского, который сидел рядом с ним. Тусклая, бесцветная личность. Такого можно было бы принять за бухгалтера. Или, если уж он обязательно должен был быть полицейским, за сотрудника отдела собственной безопасности.
— Позвольте и мне, в свою очередь, задать вам несколько вопросов, — сказал Пеллэм. Брандмейстер поморщился, но Пеллэм продолжал: — Зачем Этти Вашингтон было поджигать весь дом, если у нее страховка только на собственную квартиру?
— Потому что она наняла долбанного психопата, который не может держать себя в руках.
— Да, кстати, а зачем ей вообще кого бы то ни было нанимать? Разве она не могла устроить у себя в квартире пожар?
— Слишком подозрительно.
— Но у вас ведь все равно возникли подозрения.
— Все равно это не так подозрительно, как если бы она просто сожгла свою квартиру. К тому же, Вашингтон не знала о базе данных мошенничеств со страховками.
— Во время пожара Этти лишилась всего своего имущества.
— Какого всего имущества? Старой мебели и прочей рухляди на общую сумму тысяча долларов?
Пеллэм не сдавался.
— Ну а ее отпечатки пальцев? Это вы как объясните? Вы хотите сказать, Этти наняла сумасшедшего пождигателя и вручила ему бутылку со своими отпечатками пальцев? И вам не кажется странным, что именно этот осколок с ее отпечатками при пожаре не расплавился, превратившись в лужицу стекла?
— Томми, какой вопрос я должен задать сейчас этому типу? — устало спросил своего помощника Ломакс.
Тот, задумавшись, ответил:
— Лично мне захотелось бы узнать, откуда он узнал про отпечатки Вашингтон на осколках бутылки.
— Ну? — вопросительно поднял бровь Ломакс.
— Удачная догадка, — ответил Пеллэм. — Под стать прозвищу, которое вы мне дали.
— Сверни здесь, — обратился к водителю Ломакс.
Машина сделала резкий поворот. И остановилась.
— Томми, — многозначительно произнес брандмейстер.
Помощник обернулся, и Пеллэм внезапно обнаружил у своего виска дуло огромного пистолета.
— Господи…
— Пеллэм, придется объяснить тебе парочку прописных истин. Мы, брандмейстеры, не имеем никакого отношения к полиции. Следовательно, нас не волнуют порядки и правила, установленные для департамента полиции. Мы можем носить любое оружие, какое нам только вздумается. Томми, что за пистолет у тебя в руке?
— Тридцать восьмого калибра, под патрон «магнум». Я предпочитаю с более тяжелой пулей.
— Для того, чтобы более эффективно запугивать невиновных, так? — уточнил Пеллэм. — Вы к этому ведете?
Помощник убрал пистолет. Рассмеявшись, Пеллэм покачал головой. Он знал, что бить его никто не будет. Этим ребятам меньше всего на свете были нужны наглядные свидетельства нанесения телесных повреждений. Томми посмотрел на Ломакса; тот пожал плечами.
Пистолет исчез в кармане верзилы. Ломакс и его помощник выбрались из машины. Огляделись по сторонам.
Пеллэм уже начал думать о том, чтобы высмеять вслух их неуклюжую попытку блефа, но тут его тощий сосед вонзил ему за ухо свой костлявый кулак с зажатой стопкой десятицентовых монет. У Пеллэма в голове взорвалась вспышка боли.
— Господи… боже мой…
Еще один удар. Пеллэм налетел лицом на стекло. Ломакс и Томми сосредоточенно рассматривали мусорные баки, задумчиво кивая.
Прежде чем Пеллэм успел поднять руки, защищаясь, тощий полицейский нанес ему еще один жестокий удар. Вспышка желтоватого света перед глазами, оглушающая боль. У Пеллэма мелькнула мысль, что рассмотреть ссадину и опухоль под волосами будет практически невозможно.
О наглядных свидетельствах можно забыть.
Бросив завернутую в бумагу стопку монет в карман, тощий полицейский откинулся назад. Вытерев слезы боли, Пеллэм повернулся к нему, но прежде чем он успел что-либо сказать — или замахнуться и сломать ему челюсть, — дверь открылась, и Ломакс вместе с Томми вытащили его из машины и швырнули на мостовую.
Пеллэм ощупал голову. Крови не было.
— Я это не забуду, Ломакс.
— Что не забудешь?
Томми потащил Пеллэма в пустынный переулок.
«И никаких свидетелей,» — только и успел подумать Пеллэм.
Ломакс прошел следом за ними футов тридцать. Подал знак Томми, и тот прижал Пеллэма к стене, в точности так же, как уже делал это в больнице у палаты Этти.
Пеллэм пытался вырваться, но тщетно. Ломакс сунул руки в карманы и произнес тихим голосом:
— Я уже десять лет работаю старшим брандмейстером. Мне довелось повидать много поджигателей, но я никогда не встречал никого похожего на этого ублюдка. Он просто сумасшедший. Совершенно неуправляемый, и дальше становится только хуже. Мы должны его поймать. Итак, ты будешь нам помогать?
— Этти его не нанимала.
— Хорошо. Раз ты так хочешь.
Пеллэм стиснул кулаки. Без драки он не сдастся. В этом случае его арестуют за сопротивление сотрудникам правоохранительных органов, но, похоже, арестуют его в любом случае. Сначала Томми, надо будет попытаться сломать ему нос.
Но тут Ломакс кивнул Томми, и тот отпустил Пеллэма. Верзила вернулся к машине, где тощий полицейский со стопкой монет читал «Пост».
Ломакс повернулся к Пеллэму. Тот переминался с ноги на ногу, готовый к схватке.
Но брандмейстер лишь указал на серую дверь без вывески.
— Войдешь в эту дверь и поднимешься на третий этаж. Комната триста тринадцать. Понял?
— Что все это значит?
— Войдешь в эту дверь. — Ломакс кивнул на дверь. — Комната триста тринадцать. Поднимись, загляни. А теперь убирайся с глаз моих. Меня тошнит от одного твоего вида.
Войдя в кабину лифта, Пеллэм нажал белый пластмассовый кружочек с цифрой "3".
Это здание принадлежало больнице, той самой, где лечили после пожара его самого и где арестовали Этти Вашингтон.
Пройдя по длинному коридору, Пеллэм нашел маленькую палату, про которую ему говорил Ломакс.
Остановившись в дверях, он даже не посмотрел на супружескую пару, стоявшую в палате. Не заметил сложное медицинское оборудование. Не взглянул на медсестру в белом халате, которая мельком оглядела его. Нет, Джон Пеллэм видел лишь сплошные бинты, покрывавшие двенадцатилетнего мальчика. Маленького Хуана Торреса, больше всех пострадавшего при пожаре дома 458 по Тридцать шестой западной улице.
Сына человека, который лично знаком с Хосе Кансеко.
Пеллэм обвел взглядом палату, гадая, зачем Ломакс направил его сюда.
Он ничего не понимал.
Сердце Пеллэма наполняла уравновешенная жалость — которую он в равных количествах испытывал к ребенку и к Этти Вашингтон. (Впрочем, мелькнула у него мысль, почему эти чувства должны быть взаимоисключающими? Пеллэму пришлось пережить тяжелый момент. Да, если Этти Вашингтон виновна, одно исключает другое.)
«Даже не думай об этом, — строго одернул он себя. — Она невиновна. Я уверен в этом.»
И снова недоумение: зачем Ломакс направил его сюда?
— La iglesia[40], — безучастным тоном произнесла медсестра. — El cura[41].
В комнату быстро вошла вторая медсестра. Довольно резко оттолкнув Пеллэма, она даже не извинилась. Медсестра предложила матери маленький белый стаканчик. Судя по всему, той тоже было плохо. Сначала Пеллэм подумал было, что мать также пострадала во время пожара. Но затем он вспомнил, как сам выводил ее из горящего дома, следом за пожарным, который нес на руках ее сына. Тогда с ней все было в порядке, однако сейчас у нее дрожали руки. Две маленькие желтые таблетки, вывалившись из стаканчика, упали на пол. Только сейчас до Пеллэма дошло, что эта палата чем-то отличается от остальных, мимо которых он только что прошел.
Чем же?
Здесь явно происходило что-то странное.
Да, вот в чем дело…
Закрепленный над кроватью монитор был отключен. От руки мальчика отсоединили капельницы. С крючка, приваренного к спинке, исчезла история болезни.
El cura. Достаточно пожив в Южной Калифорнии, Пеллэм нахватался испанского. Он вспомнил, что это слово означает священника.
Ребенок умер.
Вот что хотел показать ему Ломакс.
Мать мальчика, не замечая упавшие таблетки, беспомощно прижалась к своему спутнику. Тот, высокий мужчина с коротко остриженными мелкими кудрями на голове, обернулся и молча посмотрел на Пеллэма.
«Мой папа, так вот, он знаком с самим Хосе Кансеко. Нет-нет, честное слово, правда, знаком!»
Медсестра снова прошла мимо Пеллэма, на этот раз тихо пробормотав: «Прошу прощения.»
В палате наступила полная тишина, нарушаемая лишь белым шумом, неразборчивым шипением, напоминающим звуковую дорожку ленты с запечатленными последними мгновениями жизни Отиса Балма или с пустым креслом Этти после того, как она пошла открывать входную дверь — этими кадрами закончился последний сеанс съемки. Пеллэм стоял оцепенев посреди палаты, не в силах выдавить слова соболезнования, не в силах думать и анализировать.
Прошло какое-то время, прежде чем до него наконец дошло другое следствие этого скорбного события: теперь Этти Вашингтон будет предъявлено обвинение в убийстве.
12
Уголовная коллегия Верховного суда штата Нью-Йорк разбирала дела быстро.
Джон Пеллэм сидел на последних рядах грязного, битком набитого зала заседаний рядом с Ником Фланаганом, поручителем, которого нанял Луис Бейли, круглолицым, пресыщенным жизнью мужчиной с черными дужками под ногтями, который просчитывал различные проценты залогов в уме быстрее, чем Пеллэм с помощью калькулятора.
Узнав о смерти маленького Хуана Торреса, Луис Бейли пересмотрел свои прикидки относительно суммы залога в сторону увеличения — до ста тысяч долларов. В соответствии с обычной практикой поручительств, Этти должна была представить наличные или ценные бумаги на общую сумму десять процентов от размера залога. Фланаган согласился на пяти с половиной процентах. Пошел он на это скрепя сердце, показав тем самым или щедрость своей души, или — что вероятнее — то, что он в неоплатном долгу перед Бейли, о чем глубоко сожалеет, и это благодеяние является лишь одной из многих попыток расквитаться с кредитором.
Этти Вашингтон должна была перевести на депозитный счет все свои сбережения — девятьсот долларов. Бейли через одного из своих безликих помощников с улицы договорился о том, чтобы взять недостающую сумму в долг. Этти не позволила Пеллэму заплатить за нее ни гроша — впрочем, в любом случае его взнос не был бы существенным.
Закулисные дела, безукоризненно срежиссированные Бейли, произвели на Пеллэма впечатление. И все же у него оставались сомнения, что своим профессиональным мастерством в зале суда адвокат сравнится с умением обделывать дела в барах, канцеляриях и архивах.
Бейли также удалось раздобыть копию заключения графологической экспертизы, и новость эта оказалась неутешительной. Приступы бурсита и артрита, донимавшие Этти, сильно влияли на ее почерк. Согласно заключению, подпись на страховом договоре «принадлежит скорее подозреваемой Вашингтон, чем другому лицу».
Пеллэм внимательно следил за помощником окружного прокурора Луизой Коупель, молодой женщиной с острым подбородком, маленьким ртом и копной волос, совершенно неподобающих служителю правосудия. Она показалась ему уверенной в себе, чересчур раздражительной и слишком молодой для того, чтобы вести дело об убийстве.
Судебный пристав невнятно пробормотал:
— Слушается дело штат Нью-Йорк против Этты Уилкс Вашингтон.
Вскочив с места, Бейли подтолкнул Этти, и та тоже встала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49
— Очень простой. Вы арестовали невиновного. Заставить вас как можно скорее это понять — вот мой интерес.
— И ты хочешь добиться этого, уничтожая улики? Запугивая свидетелей? Мешая следствию, твою мать?
Пеллэм взглянул на тощего полицейского, который сидел рядом с ним. Тусклая, бесцветная личность. Такого можно было бы принять за бухгалтера. Или, если уж он обязательно должен был быть полицейским, за сотрудника отдела собственной безопасности.
— Позвольте и мне, в свою очередь, задать вам несколько вопросов, — сказал Пеллэм. Брандмейстер поморщился, но Пеллэм продолжал: — Зачем Этти Вашингтон было поджигать весь дом, если у нее страховка только на собственную квартиру?
— Потому что она наняла долбанного психопата, который не может держать себя в руках.
— Да, кстати, а зачем ей вообще кого бы то ни было нанимать? Разве она не могла устроить у себя в квартире пожар?
— Слишком подозрительно.
— Но у вас ведь все равно возникли подозрения.
— Все равно это не так подозрительно, как если бы она просто сожгла свою квартиру. К тому же, Вашингтон не знала о базе данных мошенничеств со страховками.
— Во время пожара Этти лишилась всего своего имущества.
— Какого всего имущества? Старой мебели и прочей рухляди на общую сумму тысяча долларов?
Пеллэм не сдавался.
— Ну а ее отпечатки пальцев? Это вы как объясните? Вы хотите сказать, Этти наняла сумасшедшего пождигателя и вручила ему бутылку со своими отпечатками пальцев? И вам не кажется странным, что именно этот осколок с ее отпечатками при пожаре не расплавился, превратившись в лужицу стекла?
— Томми, какой вопрос я должен задать сейчас этому типу? — устало спросил своего помощника Ломакс.
Тот, задумавшись, ответил:
— Лично мне захотелось бы узнать, откуда он узнал про отпечатки Вашингтон на осколках бутылки.
— Ну? — вопросительно поднял бровь Ломакс.
— Удачная догадка, — ответил Пеллэм. — Под стать прозвищу, которое вы мне дали.
— Сверни здесь, — обратился к водителю Ломакс.
Машина сделала резкий поворот. И остановилась.
— Томми, — многозначительно произнес брандмейстер.
Помощник обернулся, и Пеллэм внезапно обнаружил у своего виска дуло огромного пистолета.
— Господи…
— Пеллэм, придется объяснить тебе парочку прописных истин. Мы, брандмейстеры, не имеем никакого отношения к полиции. Следовательно, нас не волнуют порядки и правила, установленные для департамента полиции. Мы можем носить любое оружие, какое нам только вздумается. Томми, что за пистолет у тебя в руке?
— Тридцать восьмого калибра, под патрон «магнум». Я предпочитаю с более тяжелой пулей.
— Для того, чтобы более эффективно запугивать невиновных, так? — уточнил Пеллэм. — Вы к этому ведете?
Помощник убрал пистолет. Рассмеявшись, Пеллэм покачал головой. Он знал, что бить его никто не будет. Этим ребятам меньше всего на свете были нужны наглядные свидетельства нанесения телесных повреждений. Томми посмотрел на Ломакса; тот пожал плечами.
Пистолет исчез в кармане верзилы. Ломакс и его помощник выбрались из машины. Огляделись по сторонам.
Пеллэм уже начал думать о том, чтобы высмеять вслух их неуклюжую попытку блефа, но тут его тощий сосед вонзил ему за ухо свой костлявый кулак с зажатой стопкой десятицентовых монет. У Пеллэма в голове взорвалась вспышка боли.
— Господи… боже мой…
Еще один удар. Пеллэм налетел лицом на стекло. Ломакс и Томми сосредоточенно рассматривали мусорные баки, задумчиво кивая.
Прежде чем Пеллэм успел поднять руки, защищаясь, тощий полицейский нанес ему еще один жестокий удар. Вспышка желтоватого света перед глазами, оглушающая боль. У Пеллэма мелькнула мысль, что рассмотреть ссадину и опухоль под волосами будет практически невозможно.
О наглядных свидетельствах можно забыть.
Бросив завернутую в бумагу стопку монет в карман, тощий полицейский откинулся назад. Вытерев слезы боли, Пеллэм повернулся к нему, но прежде чем он успел что-либо сказать — или замахнуться и сломать ему челюсть, — дверь открылась, и Ломакс вместе с Томми вытащили его из машины и швырнули на мостовую.
Пеллэм ощупал голову. Крови не было.
— Я это не забуду, Ломакс.
— Что не забудешь?
Томми потащил Пеллэма в пустынный переулок.
«И никаких свидетелей,» — только и успел подумать Пеллэм.
Ломакс прошел следом за ними футов тридцать. Подал знак Томми, и тот прижал Пеллэма к стене, в точности так же, как уже делал это в больнице у палаты Этти.
Пеллэм пытался вырваться, но тщетно. Ломакс сунул руки в карманы и произнес тихим голосом:
— Я уже десять лет работаю старшим брандмейстером. Мне довелось повидать много поджигателей, но я никогда не встречал никого похожего на этого ублюдка. Он просто сумасшедший. Совершенно неуправляемый, и дальше становится только хуже. Мы должны его поймать. Итак, ты будешь нам помогать?
— Этти его не нанимала.
— Хорошо. Раз ты так хочешь.
Пеллэм стиснул кулаки. Без драки он не сдастся. В этом случае его арестуют за сопротивление сотрудникам правоохранительных органов, но, похоже, арестуют его в любом случае. Сначала Томми, надо будет попытаться сломать ему нос.
Но тут Ломакс кивнул Томми, и тот отпустил Пеллэма. Верзила вернулся к машине, где тощий полицейский со стопкой монет читал «Пост».
Ломакс повернулся к Пеллэму. Тот переминался с ноги на ногу, готовый к схватке.
Но брандмейстер лишь указал на серую дверь без вывески.
— Войдешь в эту дверь и поднимешься на третий этаж. Комната триста тринадцать. Понял?
— Что все это значит?
— Войдешь в эту дверь. — Ломакс кивнул на дверь. — Комната триста тринадцать. Поднимись, загляни. А теперь убирайся с глаз моих. Меня тошнит от одного твоего вида.
Войдя в кабину лифта, Пеллэм нажал белый пластмассовый кружочек с цифрой "3".
Это здание принадлежало больнице, той самой, где лечили после пожара его самого и где арестовали Этти Вашингтон.
Пройдя по длинному коридору, Пеллэм нашел маленькую палату, про которую ему говорил Ломакс.
Остановившись в дверях, он даже не посмотрел на супружескую пару, стоявшую в палате. Не заметил сложное медицинское оборудование. Не взглянул на медсестру в белом халате, которая мельком оглядела его. Нет, Джон Пеллэм видел лишь сплошные бинты, покрывавшие двенадцатилетнего мальчика. Маленького Хуана Торреса, больше всех пострадавшего при пожаре дома 458 по Тридцать шестой западной улице.
Сына человека, который лично знаком с Хосе Кансеко.
Пеллэм обвел взглядом палату, гадая, зачем Ломакс направил его сюда.
Он ничего не понимал.
Сердце Пеллэма наполняла уравновешенная жалость — которую он в равных количествах испытывал к ребенку и к Этти Вашингтон. (Впрочем, мелькнула у него мысль, почему эти чувства должны быть взаимоисключающими? Пеллэму пришлось пережить тяжелый момент. Да, если Этти Вашингтон виновна, одно исключает другое.)
«Даже не думай об этом, — строго одернул он себя. — Она невиновна. Я уверен в этом.»
И снова недоумение: зачем Ломакс направил его сюда?
— La iglesia[40], — безучастным тоном произнесла медсестра. — El cura[41].
В комнату быстро вошла вторая медсестра. Довольно резко оттолкнув Пеллэма, она даже не извинилась. Медсестра предложила матери маленький белый стаканчик. Судя по всему, той тоже было плохо. Сначала Пеллэм подумал было, что мать также пострадала во время пожара. Но затем он вспомнил, как сам выводил ее из горящего дома, следом за пожарным, который нес на руках ее сына. Тогда с ней все было в порядке, однако сейчас у нее дрожали руки. Две маленькие желтые таблетки, вывалившись из стаканчика, упали на пол. Только сейчас до Пеллэма дошло, что эта палата чем-то отличается от остальных, мимо которых он только что прошел.
Чем же?
Здесь явно происходило что-то странное.
Да, вот в чем дело…
Закрепленный над кроватью монитор был отключен. От руки мальчика отсоединили капельницы. С крючка, приваренного к спинке, исчезла история болезни.
El cura. Достаточно пожив в Южной Калифорнии, Пеллэм нахватался испанского. Он вспомнил, что это слово означает священника.
Ребенок умер.
Вот что хотел показать ему Ломакс.
Мать мальчика, не замечая упавшие таблетки, беспомощно прижалась к своему спутнику. Тот, высокий мужчина с коротко остриженными мелкими кудрями на голове, обернулся и молча посмотрел на Пеллэма.
«Мой папа, так вот, он знаком с самим Хосе Кансеко. Нет-нет, честное слово, правда, знаком!»
Медсестра снова прошла мимо Пеллэма, на этот раз тихо пробормотав: «Прошу прощения.»
В палате наступила полная тишина, нарушаемая лишь белым шумом, неразборчивым шипением, напоминающим звуковую дорожку ленты с запечатленными последними мгновениями жизни Отиса Балма или с пустым креслом Этти после того, как она пошла открывать входную дверь — этими кадрами закончился последний сеанс съемки. Пеллэм стоял оцепенев посреди палаты, не в силах выдавить слова соболезнования, не в силах думать и анализировать.
Прошло какое-то время, прежде чем до него наконец дошло другое следствие этого скорбного события: теперь Этти Вашингтон будет предъявлено обвинение в убийстве.
12
Уголовная коллегия Верховного суда штата Нью-Йорк разбирала дела быстро.
Джон Пеллэм сидел на последних рядах грязного, битком набитого зала заседаний рядом с Ником Фланаганом, поручителем, которого нанял Луис Бейли, круглолицым, пресыщенным жизнью мужчиной с черными дужками под ногтями, который просчитывал различные проценты залогов в уме быстрее, чем Пеллэм с помощью калькулятора.
Узнав о смерти маленького Хуана Торреса, Луис Бейли пересмотрел свои прикидки относительно суммы залога в сторону увеличения — до ста тысяч долларов. В соответствии с обычной практикой поручительств, Этти должна была представить наличные или ценные бумаги на общую сумму десять процентов от размера залога. Фланаган согласился на пяти с половиной процентах. Пошел он на это скрепя сердце, показав тем самым или щедрость своей души, или — что вероятнее — то, что он в неоплатном долгу перед Бейли, о чем глубоко сожалеет, и это благодеяние является лишь одной из многих попыток расквитаться с кредитором.
Этти Вашингтон должна была перевести на депозитный счет все свои сбережения — девятьсот долларов. Бейли через одного из своих безликих помощников с улицы договорился о том, чтобы взять недостающую сумму в долг. Этти не позволила Пеллэму заплатить за нее ни гроша — впрочем, в любом случае его взнос не был бы существенным.
Закулисные дела, безукоризненно срежиссированные Бейли, произвели на Пеллэма впечатление. И все же у него оставались сомнения, что своим профессиональным мастерством в зале суда адвокат сравнится с умением обделывать дела в барах, канцеляриях и архивах.
Бейли также удалось раздобыть копию заключения графологической экспертизы, и новость эта оказалась неутешительной. Приступы бурсита и артрита, донимавшие Этти, сильно влияли на ее почерк. Согласно заключению, подпись на страховом договоре «принадлежит скорее подозреваемой Вашингтон, чем другому лицу».
Пеллэм внимательно следил за помощником окружного прокурора Луизой Коупель, молодой женщиной с острым подбородком, маленьким ртом и копной волос, совершенно неподобающих служителю правосудия. Она показалась ему уверенной в себе, чересчур раздражительной и слишком молодой для того, чтобы вести дело об убийстве.
Судебный пристав невнятно пробормотал:
— Слушается дело штат Нью-Йорк против Этты Уилкс Вашингтон.
Вскочив с места, Бейли подтолкнул Этти, и та тоже встала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49