– Как Кассария? – спросила герцогиня, знаком приглашая подругу располагаться удобнее.
Молчаливая рогатая тварь подала бокалы с кипящими напитками.
– Прекрасна по-прежнему, – ответила Моубрай, пытливо вглядываясь в алые глаза.
– Не пытайся пробраться ко мне в голову, – отмахнулась герцогиня. – Ни к чему. Я и сама скажу тебе, что до сих пор, случается, тоскую по черному замку некромантов, по темному парку и мерцающему озеру, по небу, усыпанному звездами, и прохладному ветерку. И по нежным объятиям Вахана. Но ведь ты пришла не за тем, чтобы слушать, о чем еще я тоскую в одиночестве, когда мой дом пустеет и мне нечем себя занять?
– Нет, не за этим, – согласилась маркиза Сартейн.
– Хочешь знать, видела ли я что-либо важное?
– А ты видела?
– Не уверена.
Эдна Фаберграсс пригубила напиток. Подумала. Затем решилась.
– Хорошо, я скажу тебе, что я видела: ничего. Впервые за всю мою долгую жизнь – ни-че-го. Разноцветные огни, пятна тьмы, всплески золотого света. Как если бы…
Она пощелкала тонкими белоснежными пальцами, подбирая нужные слова.
– Как если бы тебе показали краски, которыми еще только будет написана картина, замысел коей не вполне созрел? – предположила Моубрай Яростная.
– О! – звонко рассмеялась хозяйка замка Снов. – Да ты настоящий поэт, дорогая.
– Настоящие поэты – провидцы, – не поддержала ее шутливого тона Моубрай.
– Что ж, ты права. Тебе удалось правильно передать мои ощущения, – серьезно ответила Эдна. – Позволь узнать, это наитие или у тебя есть какие-то новые сведения?
– Смотря что считать новыми сведениями, – пожала плечами Яростная.
– Как там наш правнук? – внезапно спросила герцогиня. Спросила тихо и чуть ли не жалобно, чему, разумеется, не поверили бы те, кто знал могущественную демоницу, чар которой побаивался даже Князь Тьмы.
– Сложный вопрос, дорогая. – Легкая усмешка приподняла уголки безупречно вылепленного рта. – По-разному. Волнуется, переживает за своих подданных и Кассарию, мучается сомнениями, готовится к войне.
– Он постиг знания предков?
– Вряд ли.
– Он укротил свое могущество?
– Весьма своеобразно. Оно полностью покорно ему, но не служит.
– Кажется, я понимаю, о чем ты говоришь.
– Ты всегда и всех понимала, Эдна.
– И тогда становится ясным, отчего я не вижу даже ближайшего будущего. Его просто нет.
– Такое бывало когда-то?
– Если верить Книгам Каваны. Но кто их читал? Для кого их пустые страницы вспыхнули рунами, прорицающими наиболее вероятное будущее? Да нет – кто просто их видел в последний раз?
– Думаю, наш с тобой правнук, – негромко сказала Яростная.
Эдна Фаберграсс запрокинула голову, распахнула огромную пасть, полную сверкающих ядовитых зубов, в которую в считаные мгновения растянулся ее маленький хорошенький ротик, и вылила в нее кувшин огненного зелья.
– Полагаешь, у него есть Книга Каваны? Это не очередная выдумка Князя Тьмы?
– Так мне показалось, но уточнять я не стала.
– Безумие, – прошептала герцогиня.
– Это еще не все. Скажи, когда ты жила в Кассарии, тебе не попадалась на глаза старая картина – темная растрескавшаяся доска, лица почти не видно, одни только глаза, – покрытая письменами?
– «Когда Спящий проснется»?
– Да, да, она.
– Конечно, попадалась, как ты можешь догадаться по моему ответу. Ты же знаешь – это прижизненный портрет прародителя кассарийских некромантов, одного из варваров Гахагунов.
– А на каком языке написан стих?
– Ты тоже обратила внимание на эти руны?
– На них сложно не обратить внимания. Просто я не хотела искать разгадку здесь, внизу, чтобы…
– Чтобы не привлекать внимания Князя к Кассарии?
Моубрай изогнула тонкую бровь:
– А разве ты поступила иначе, великая Эдна?
Герцогиня Фаберграсс искренне рассмеялась:
– Не гневайся на меня, Яростная. Да, я поступила так же, как и ты. Я тоже любила своего мужа.
Тут она замолкла на миг, будто пробуя слово «любила» на вкус. Видимо, вкус его ей не понравился, и она поправила себя:
– Я тоже люблю своего безумного супруга-кассарийца.
– Да и потом, разве нас интересовало, откуда они явились? – призналась Моубрай. – Я искренне полагала, что Барбелла слабее и беззащитнее меня. Просто это уже не было важно. Не так ли?
– Так, – склонила великолепную голову Фаберграсс.
– Варвары, спустившиеся с белых вершин Гилленхорма, – это звучало так забавно и поэтично, что я даже не подумала, а что они там делали, на этих белоснежных вершинах.
Эдна Фаберграсс фыркнула. Никто в Преисподней не стал бы интересоваться происхождением смертных, пусть даже таких талантливых и могущественных, как кассарийские некроманты. Преисподнюю влекла Кассария, не менее, но и не более того.
– Я только потом, после… после того, как Барбелла покинул меня навсегда, стала думать, вспоминать… – Моубрай сделала паузу. Демоны не плачут, им неведомы людские слабости, но что-то все же мешало ей спокойно говорить. – Я не делала это намеренно, просто приходили на ум всякие мелочи. Не то чтобы я хотела этого… скорее, напротив…
– Я понимаю, – сухим голосом, шелестящим, как песок, гонимый ветром в жаркой бангасойской пустыне, прошептала повелительница Снов, – не объясняй, Яростная, я все понимаю. Ты и желала бы забыть, но память подсовывает тебе сладкие воспоминания. Каждый уголок того места, где ты была счастлива, каждую деталь, каждый миг каждого короткого дня той, стремительно промелькнувшей жизни.
И Эдна Фаберграсс внезапно взвыла. От этого истошного крика на земле, несомненно, начался бы ураган. Листва облетела бы с деревьев, птицы сорвались бы с мест и взмыли в потемневшее внезапно небо, а люди ужаснулись. Но Преисподняя и не такое видела. Недра земли привыкли надежно защищать Ниакрох от горя, гнева, ярости и отчаяния могущественных демонов. Багровое небо только содрогнулось на миг, и тут же все стихло.
– Прости, – сказала демонесса, устало закрывая алые глаза. – Я все никак не могу привыкнуть к тому, что испытываю боль.
– Нам больно, – согласилась Яростная, – но и сладко.
– Продолжай.
– И вот однажды в памяти моей всплыла эта растрескавшаяся, почерневшая от времени картина, на которой не было видно лица и по которой бежали такие же темные, неразборчивые, выцветшие письмена.
Когда Спящий проснется,
Как сонный ребенок,
Оглянется вокруг и удивится,
Весь мир затаит дыхание.
Свет и Тьма подберутся к нему
С обеих сторон,
Лягут рядом, как верные псы,
Виляя хвостами и преданно глядя в глаза.
Когда Спящий проснется,
Две дороги устремятся к нему
С двух сторон горизонта –
Оттуда, где солнце рождается,
И оттуда, где оно умирает,
А он окажется на распутье.
Когда Спящий проснется,
Ему придется выбирать
Между славой и смертью,
Между любовью и ненавистью,
Между Светом и Тьмой,
Между собою и всеми.
Когда Спящий проснется,
Постарайся оказаться подальше,
Дитя мое.
Герцогиня говорила протяжно, нараспев, будто прорицала, хотя маркиза Сартейн знала, что это не так.
– Откуда ты знаешь? – севшим голосом спросила Яростная.
– Вахан как-то прочитал мне это стихотворение. И сказал…
– А Барбелла мне ничего не сказал, – выдохнула Моубрай, даже не дослушав подругу.
– Но ты спрашивала его?
– Нет.
– А я спросила. Мне всегда казалось, что я падала в бездну, когда стояла у этой картины.
– Он объяснил тебе значение текста?
Эдна со странным выражением взглянула на подругу.
– Нет. Он только прочитал сии строки, дабы удовлетворить мой интерес, и тут же взял с меня клятву никогда не пытаться постичь их суть и смысл. Забыть.
– Но ты не смогла?
– Не дать клятву – нет, не смогла. Нарушить ее – тоже нет. Не смогла. И никогда бы не посмела. Но и забыть – тоже не смогла.
Моубрай присвистнула, и рогатая тварь снова возникла в зале, нагруженная напитками.
– Забавно, – произнесла Яростная, утолив терзающую ее жажду огня. – Забавно. Я всегда полагала, что речь идет о Тотисе, сотворившем мир и заснувшем до Судного дня.
– Ты веришь в Тотиса? – рассмеялась герцогиня.
Моубрай едва заметно смутилась, пожала плечами.
– Нет, но я чересчур часто слышала о нем не только от людей, но и от прочих смертных. А это заразно. Я даже стала говорить что-то вроде «Клянусь Тотисом» или «Тотис меня забери», отчего однажды вышел конфуз во время приема у Князя.
– Я тоже толковала этот текст как древнее варварское песнопение либо молитву Тотису, – призналась демонесса. – Вернее, не совсем так: я вообще не задумывалась о нем более и никак не толковала его. До недавнего времени. До тех пор пока один старый замшелый дух, очнувшийся от многовекового сна, чтобы встретить рассвет черного солнца и рассыпаться в прах, не поведал мне свою самую страшную тайну, свой вечный ужас – о Великом Лорде Караффа.
– Поведал или напомнил?
Крылья на спине маркизы Сартейн раскрылись, и отблески пламени заплясали на смертоносных стальных лезвиях. Она поняла, что пришла к Эдне Фаберграсс не зря: пришло время откровенности и – откровений.
Видимо, герцогиня Фаберграсс подумала о том же. Великая провидица не могла не понимать, что лишь исключительные обстоятельства способны помешать ей прозревать будущее и что пробил час великих событий и свершений. Она была уверена, что одна из главных ролей в этом грандиозном представлении отведена ее потомку – нелепому кассарийцу, боящемуся проливать кровь.
Обе демоницы никогда бы не восстали против своего владыки – Князя Тьмы и никогда бы не пошли против его воли. Но если воля его еще не объявлена во всеуслышание, если открытого противостояния нет и не случится, если судьба разыграет карту, которой до сих пор не бывало в колоде, почему бы им не рассмотреть ситуацию с обеих сторон?
В Аду предпочитали не вспоминать о могущественных Павших Лордах Караффа, причинивших немало хлопот молодому тогда еще повелителю Преисподней. Сведения о них хранились в подземных залах личной библиотеки Князя. Самые приближенные и доверенные, облеченные властью особы предпочитали не рисковать попусту – Лордов больше нет, и говорить о них не стоит.
Тем более что Ад кишит безвестными соглядатаями, мечтающими выбиться в вельможи. И вельможами, мечтающими расправиться с соперниками. И могущественными аристократами, метящими в Князья.
Но маркизе Сартейн Эдна Фаберграсс доверяла больше, чем остальным родичам, вместе взятым. Вероятно, это было глупо, и недальновидно, и неразумно. Но она слушалась не разума, а своего ледяного сердца, обожженного болью.
– Напомнил, – медленно призналась она.
– Чем же тебя заинтересовали легендарные Павшие Лорды? – спросила Яростная, заранее зная ответ, но желая услышать его из уст самой Эдны.
И герцогиня Фаберграсс не стала разочаровывать ее. Она твердо посмотрела в сверкающие желтые глаза:
– Тем, что я была супругой одного из них.

* * *

Если бы свободно падающий камень мог мыслить, он думал бы, что падает по собственной воле.
Бенедикт Спиноза
Все войны, которые до сих пор вела Преисподняя, отличались безупречной логикой и целесообразностью. И эта не должна была стать исключением.
В свое время, когда дочь Каванаха Шестиглавого сумела удивить всемогущих демонов, объявив о своем желании стать супругой кассарийского некроманта, Князь Тьмы не стал ей препятствовать. Разумеется, ни о каких добрых намерениях с его стороны речь не шла – он бы обрушил на непокорную воительницу всю мощь своего гнева, кабы не своевременная мысль о том, что миром правят Законы.
Это положение вещей всегда угнетало владыку Ада, впрочем, не его одного. Множество властителей древности, чье могущество казалось безмерным, рано или поздно сталкивались с тем, что они не могут распорядиться всем исключительно по собственному усмотрению. Каждый из величайших однажды в жизни встречал неумолимую преграду – незримое, неосязаемое, несуществующее в реальности нечто, обозначенное глупым словом, которое могло иметь значение лишь для слабых и побежденных.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67