.. «Что раздумывать, когда пропал человек... Назаров думает о чести мундира... Чего-то Аннамамед темнит, боится дать совет...»
Эти мысли прервал приход Энеджан, жены Аннамамеда, полной молодой женщины, раскраснершейся от жара тамдыра. Она принесла свежий чурек, выставила все вкусное, что было в доме.
— В той баночке мед, отец.
— Мед?!
— Да, да, мед.
— Это какой такой еще мед?
— Сказано тебе — мед! Прекрасно видит, а еще спрашивает — какой такой мед...
Аннамамед взял в руки банку, стал читать этикетку, брови его поднялись, он с удивлением уставился на жену. Энеджан опять возмутилась:
— Какая тебя муха укусила, отец? Где ты научился так смотреть на жену? Тебе надо есть мед, а не жену... Или позвать тетушку Хаджат? Она тебя вылечит, чтобы не был таким сердитым!
Аннамамед улыбнулся:
— Валла, это ты у моей мамы научилась. Когда я был мальчишкой, если жаловался на головные боли, она тут же приводила в дом какую-нибудь старуху. А та посадит меня на
колени, дергает головой, как лошадь, запряженная в мельничный жернов, и что-то нашептывает в ухо. Это бы ничего, только воняло от нее насом —спасенья нет! Придет под кошму, сплюнет целый фунт наса, потом мной занимается. Как-то плюнула мне в лицо... Нарочно. Да не один раз, а три раза подряд. Запах изо рта... бр-р-р. С тех пор я перестал жаловаться маме на болезни. Смотрю, старушка, она тебя благословила...— Он зачерпнул ложечкой из банки, попробовал, протянул банку жене: — Забери, пожалуйста, эту вещь и никогда не заставляй меня питаться искусственными продуктами, даже если это мед.
— Вах, почему я раньше этого не знала! Разве это не настоящий мед? — Она не спешила убирать банку.— Если ты не будешь есть, может, Хаиткулы не откажется?
— О, Энеджан, разве ты не знаешь, что мы с ним почти братья и любим одни и те же вещи, в том числе только натуральные продукты...
Хаиткулы в этом доме действительно был почти родным человеком.
...На следующий день они вместе отправились в Городской отдел внутренних дел, где Аннамамед познакомил Хаиткулы, со следователем. Хаиткулы начал вникать во все подробности дела, которым был занят Аннамамед.
Еще через день Хаиткулы ждал сюрприз.Во время оперативного совещания Хаиткулы услышал имя и фамилию, которые заставили его вздрогнуть. Лопбы-кулы? Таррыхов? У старшего лейтенанта была великолепная память, и хотя все имена, которые он встретил в незаконченном деле, он записал в блокнот, ему не надо было заглядывать туда, чтобы убедиться, что Лопбыкулы Таррыхов был тем человеком, который давал одно из объяснений, приобщенных к делу десятилетней давности.
Трудовая книжка подтвердила — тот самый Таррыхов. Чтобы встретиться с ним, достаточно было поднять трубку и сказать: «Приведите Таррыхова»... Аннамамед отсоветовал это делать. Сказал: «Отложи встречу на завтра, подготовься как следует... Расследование по тому делу, по существу, будет проводиться вторично».
Хаиткулы вошел в здание горотдела милиции. В коридоре с окнами высотой больше человеческого роста, смотревшими во двор, он с облегчением вздохнул. В лицо ударило прохладой. Жара, неожиданно наступившая после очень холодных дней, когда снегу выпало почти по колено и померзли уже распустившиеся абрикосы и яблони (это было неделю назад), сюда не проникала. Двойные рамы пропускали солнечные лучи, задерживая их тепло.
Милиционер, сидевший на стуле возле кабинета № 13, увидев приближающегося, старшего инспектора, встал.
— Привели Таррыхова?
— Так точно, товарищ старший лейтенат. Полчаса назад.
Милиционер не успел открыть перед ним дверь, как она распахнулась. Вышел молодой инспектор в штатском, кивнул Хаиткулы:
— Здравствуйте. Мы кончили, ждут вас.— И направился в глубь коридора.
Хаиткулы вошел в кабинет. Он увидел Аннамамеда, сидевшего с сигаретой в руке с прикрытыми глазами,— было похоже, что он дремал. Лоцбыкулы Таррыхов сидел спиной к вошедшему, над воротом пиджака была видна его толстая с мясистыми складками шея. Он вздрогнул на звук открывшейся двери, но не обернулся.
Допрос, видно, вел инспектор, только что вышедший из кабинета. В пепельнице, стоявшей на краю стола, дымилась незагашенная сигарета. По тому, как вел себя Аннамамед, Хаиткулы понял, что ему надо делать. Он сел на свободный стул рядом с Аннамамедом, устроился поудобнее, кивнул сначала Аннамамеду, потом Таррыхову и молча стал смотреть на допрашиваемого.
Тот перевел взгляд на нового инспектора, но не пошевелил своей большой обритой, похожей на тыкву, головой, будто припаянной к широким плечам. Потом снова взглянул на Аннамамеда... Его живые глазки, зорко смотревшие из-под пухлых щек, напоминали проворных мышек.
Прошла минута, вторая, третья, а в кабинете царила мертвая тишина.
Наконец Таррыхов не выдержал:
— Сказал же, что сегодня давать показаний не буду... Ясно? — Он смотрел на Аннамамеда, но тут же перевел глаза на Хаиткулы и чуть-чуть повернулся к нему, оторвав
мощные плечи от спинки стула, который так и заходил под ним.— А у вас что?
Аннамамед молчал, и Хаиткулы решил, что настало его время спрашивать.
— Лопбыкулы-ага, о чем вы здесь говорили, я не знаю. Если вы не против, я спрошу вас о другом.— Хаиткулы сгорал от нетерпения, но, начал разговор с Таррыховым осторожно: — Я слыхал, вы халачский...
— А вы тоже халачский? — Таррыхов теперь уже всем телом повернулся к Хаиткулы.
— Можно сказать — халачский и нет... Когда вы переехали из Халача сюда? Лет пять-шесть, наверное, будет...
— Откуда пять-шесть? Мы здесь с пятьдесят восьмого.
— В самом Халаче жили?
— На окраине — в Сурхи.
Таррыхов не сразу отвечал на допросы. Как слепой, который не сделает шага, не ощупав дорогу палкой, он, прежде чем ответить, старался угадать, куда клонит Хаиткулы.
— Спрашивайте что хотите. Что знаю — отвечу, а нет — не обессудьте.— Он мрачно смотрел на Хаиткулы.
Хаиткулы решился:
— Знакомо вам имя Бекджан? Бекджан Веллеков?
— Еще бы! Бекджан... Вспомнили! Пропадут две доски или не хватит двух мешков цемента, сразу ищут, а пропал человек — наплевать... искать не надо.
— Ищут.
— Только сейчас? — его нижняя губа, отвисавшая, как у верблюда, презрительно дернулась.— Бекджан! Какой был джигит!
Аннамамед, по-нрежнему не разжимая губ, затягивался сигаретой. Выкурил одну, взял другую.
Хаиткулы задал Таррыхову еще несколько вопросов, но тот больше не мог сказать ничего вразумительного. За десять лет многое изгладилось из памяти. Хаиткулы напомнил ему об объяснении, подшитом в деле.
— Помню, писал что-то. Что — не помню. Раз читали, знаете все...
Хаиткулы чувствовал, что Таррыхов знает больше того, что он написал в объяснении, но говорить не хочет. И, пожалуй, помнит кое-какие пригодившиеся бы сейчас детали... Молчит. Почему?
Не имело смысла затягивать беседу, поэтому Хаиткулы задал последний вопрос:
— Почему уехали из Халача?
Таррыхов наморщил лоб, обдумывая ответ.
— Хотелось пожить в Ашхабаде, вот и переехали.
Таррыхова увели. Аннамамед ни слова не сказал Хаиткулы, который цонял, что замок, на который крепко закрыто старое халачское дело, не открыть без ключа. А Ключа у него нет...
Ответ на запрос, отправленный в районный отдел внутренних дел города Керки (Халач несколько лет как перестал быть районным центром), пришел быстро. В нем было сказано, что дело продолжает оставаться на той же стадии, что и десять лет назад.
Министр, познакомившись с ответом, вызвал к себе своего заместителя полковника Любимцева и начальника отдела по особо важным делам Назарова.
Ходжа Назарович велел Хаиткулы идти с ним и ждать в приемной. Минут через пятнадцать раздался звонок. Секретарша вошла в кабинет и сразу же вернулась.
— Пройдите, приглашают. Хаиткулы одернул китель и вошел.
Министр сидел в кресле за низким столиком в углу просторного кабинета между Любимцевым и Назаровым. Хаиткулы, стоя навытяжку,, поздоровался. Министр оглядел его с ног до головы, в свою очередь поздоровался, потом сказал:
— Решено удовлетворить ходатайство вашего отдела. Письмо прокурору с просьбой возобновить следствие по делу уже направлено. По предложению подполковника Назарова розыскная работа по этому старому делу поручается вам. Как на это смотрите, товарищ старший лейтенант?
Хаиткулы, наверное, изменился в лице, потому что Любимцев поспешно добавил:
— Дело сложное, товарищ старший инспектор. Если не хотите, скажите прямо. Заставлять не будем.
Ходжа Назарович внимательно рассматривал свой до зеркального блеска начищенный ботинок.
— Я готов.
Услышав это, Ходжа Назарович поднял голову, улыбнулся Хаиткулы.Все трое пожелали ему успеха.
Из кабинета министра Хаиткулы сразу же пошел к Аннамамеду. Выслушав его, тот усмехнулся:
— Валла, а я не сомневался, что он Это так повернет. Зпал об этом тогда, когда Ходжа Назарович уступил тебе. Не стал ничего говорить, боясь, что назовешь меня сплетником. Что же! Желаю и я тебе успеха!
Хаиткулы поехал в аэропорт, купил билет на самолет, летевший в Керки на следующий день рано утром. Потом вернулся домой, чтобы собрать чемодан.
Вечером он должен был встретиться с Марал. Зная, что поездка в Халач может затянуться, мечтал посидеть с ней спокойно и обсудить то, о чем они не могли поговорить целый год, — о свадьбе. Но когда Хаиткулы приехал в общежитие, выяснилось, что Марал обязательно должна идти на встречу студентов с известными композиторами. Встреча затянулась... Сначала композиторы делились своими творческими планами, потом выступали студенты и преподаватели, критикуя композиторов за то, что они не пишут песен о врачах, потом выступали профессиональные музыканты и участники художественной самодеятельности. Закончилось это поздно, и Хаиткулы так и не успел поговорить с Марал. У дверей общежития они, глядя друг другу в глаза, молча попрощались.
Этот вечер, обычный вечер, каких у студентов бывает множество, казалось, должен был затеряться в водовороте жизни. Хаиткулы забыл о нем сразу, как только расстался с Марал. Но пройдет некоторое время, жизненные пути Хаиткулы и Марал сблизятся еще теснее, а этот вечер неожиданно камнем ляжет на их общей дороге.
Командировка Хаиткулы началась с непредвиденной задержки в пути. Самолет вылетел из Ашхабада рано утром, но в Керки посадку не- разрешили, и он приземлился в аэропорту города Чарджоу.
В Чарджоу было холодно, северный ветер обжигал лицо, собирался дождь. Хаиткулы перед вылетом не позавтракал, поэтому сразу же направился в ресторан. Бросив потертый плащ-болонью на подоконник, он сел за столик у окна, за которым уже сидел старик в каракулевой шапке, все время теребивший кончики своих длинных усов.
Официантка выросла как из-под земли, чтобы взять у Хаиткулы заказ, но старик не .дал ей раскрыть рта.
— Девушка, это точно не свинина? — Он показал на свой бифштекс.
Официантка, увидев, как купаются в супе кончики усов брезгливого старика, залилась смехом:
— Не бойся, ешь, бабай, не бойся, это б-е-е-е... понял? Ее заглушил рев приземлившегося самолета. Хаиткулы заказал бифштекс и чайничек чая. В надежде, что молодой человек забыл заказать «сто грамм», девушка не торопилась уходить, поиграла бровями, зачем-то посмотрела на золотые часики, украшавшие ее запястье. Не выдержала:
— Крепкого ничего не желаете?
Хаиткулы покачал головой. Девушка сразу ушла к другому столику.
Хаиткулы пошел умыться и привести себя в порядок после недолгого — всего час,— но утомившего его полета. Все заказанное уже стояло на столе, когда он вернулся. Прежде чем приняться за еду, разлил по пиалам чай — старику и себе.
У соседа по столику была выразительная внешность: полное лицо украшали кустистые, густые брови, начинавшиеся от переносицы, и усы, висевшие как две пряди шелка-сырца, сразу обращавшие на себя внимание.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24
Эти мысли прервал приход Энеджан, жены Аннамамеда, полной молодой женщины, раскраснершейся от жара тамдыра. Она принесла свежий чурек, выставила все вкусное, что было в доме.
— В той баночке мед, отец.
— Мед?!
— Да, да, мед.
— Это какой такой еще мед?
— Сказано тебе — мед! Прекрасно видит, а еще спрашивает — какой такой мед...
Аннамамед взял в руки банку, стал читать этикетку, брови его поднялись, он с удивлением уставился на жену. Энеджан опять возмутилась:
— Какая тебя муха укусила, отец? Где ты научился так смотреть на жену? Тебе надо есть мед, а не жену... Или позвать тетушку Хаджат? Она тебя вылечит, чтобы не был таким сердитым!
Аннамамед улыбнулся:
— Валла, это ты у моей мамы научилась. Когда я был мальчишкой, если жаловался на головные боли, она тут же приводила в дом какую-нибудь старуху. А та посадит меня на
колени, дергает головой, как лошадь, запряженная в мельничный жернов, и что-то нашептывает в ухо. Это бы ничего, только воняло от нее насом —спасенья нет! Придет под кошму, сплюнет целый фунт наса, потом мной занимается. Как-то плюнула мне в лицо... Нарочно. Да не один раз, а три раза подряд. Запах изо рта... бр-р-р. С тех пор я перестал жаловаться маме на болезни. Смотрю, старушка, она тебя благословила...— Он зачерпнул ложечкой из банки, попробовал, протянул банку жене: — Забери, пожалуйста, эту вещь и никогда не заставляй меня питаться искусственными продуктами, даже если это мед.
— Вах, почему я раньше этого не знала! Разве это не настоящий мед? — Она не спешила убирать банку.— Если ты не будешь есть, может, Хаиткулы не откажется?
— О, Энеджан, разве ты не знаешь, что мы с ним почти братья и любим одни и те же вещи, в том числе только натуральные продукты...
Хаиткулы в этом доме действительно был почти родным человеком.
...На следующий день они вместе отправились в Городской отдел внутренних дел, где Аннамамед познакомил Хаиткулы, со следователем. Хаиткулы начал вникать во все подробности дела, которым был занят Аннамамед.
Еще через день Хаиткулы ждал сюрприз.Во время оперативного совещания Хаиткулы услышал имя и фамилию, которые заставили его вздрогнуть. Лопбы-кулы? Таррыхов? У старшего лейтенанта была великолепная память, и хотя все имена, которые он встретил в незаконченном деле, он записал в блокнот, ему не надо было заглядывать туда, чтобы убедиться, что Лопбыкулы Таррыхов был тем человеком, который давал одно из объяснений, приобщенных к делу десятилетней давности.
Трудовая книжка подтвердила — тот самый Таррыхов. Чтобы встретиться с ним, достаточно было поднять трубку и сказать: «Приведите Таррыхова»... Аннамамед отсоветовал это делать. Сказал: «Отложи встречу на завтра, подготовься как следует... Расследование по тому делу, по существу, будет проводиться вторично».
Хаиткулы вошел в здание горотдела милиции. В коридоре с окнами высотой больше человеческого роста, смотревшими во двор, он с облегчением вздохнул. В лицо ударило прохладой. Жара, неожиданно наступившая после очень холодных дней, когда снегу выпало почти по колено и померзли уже распустившиеся абрикосы и яблони (это было неделю назад), сюда не проникала. Двойные рамы пропускали солнечные лучи, задерживая их тепло.
Милиционер, сидевший на стуле возле кабинета № 13, увидев приближающегося, старшего инспектора, встал.
— Привели Таррыхова?
— Так точно, товарищ старший лейтенат. Полчаса назад.
Милиционер не успел открыть перед ним дверь, как она распахнулась. Вышел молодой инспектор в штатском, кивнул Хаиткулы:
— Здравствуйте. Мы кончили, ждут вас.— И направился в глубь коридора.
Хаиткулы вошел в кабинет. Он увидел Аннамамеда, сидевшего с сигаретой в руке с прикрытыми глазами,— было похоже, что он дремал. Лоцбыкулы Таррыхов сидел спиной к вошедшему, над воротом пиджака была видна его толстая с мясистыми складками шея. Он вздрогнул на звук открывшейся двери, но не обернулся.
Допрос, видно, вел инспектор, только что вышедший из кабинета. В пепельнице, стоявшей на краю стола, дымилась незагашенная сигарета. По тому, как вел себя Аннамамед, Хаиткулы понял, что ему надо делать. Он сел на свободный стул рядом с Аннамамедом, устроился поудобнее, кивнул сначала Аннамамеду, потом Таррыхову и молча стал смотреть на допрашиваемого.
Тот перевел взгляд на нового инспектора, но не пошевелил своей большой обритой, похожей на тыкву, головой, будто припаянной к широким плечам. Потом снова взглянул на Аннамамеда... Его живые глазки, зорко смотревшие из-под пухлых щек, напоминали проворных мышек.
Прошла минута, вторая, третья, а в кабинете царила мертвая тишина.
Наконец Таррыхов не выдержал:
— Сказал же, что сегодня давать показаний не буду... Ясно? — Он смотрел на Аннамамеда, но тут же перевел глаза на Хаиткулы и чуть-чуть повернулся к нему, оторвав
мощные плечи от спинки стула, который так и заходил под ним.— А у вас что?
Аннамамед молчал, и Хаиткулы решил, что настало его время спрашивать.
— Лопбыкулы-ага, о чем вы здесь говорили, я не знаю. Если вы не против, я спрошу вас о другом.— Хаиткулы сгорал от нетерпения, но, начал разговор с Таррыховым осторожно: — Я слыхал, вы халачский...
— А вы тоже халачский? — Таррыхов теперь уже всем телом повернулся к Хаиткулы.
— Можно сказать — халачский и нет... Когда вы переехали из Халача сюда? Лет пять-шесть, наверное, будет...
— Откуда пять-шесть? Мы здесь с пятьдесят восьмого.
— В самом Халаче жили?
— На окраине — в Сурхи.
Таррыхов не сразу отвечал на допросы. Как слепой, который не сделает шага, не ощупав дорогу палкой, он, прежде чем ответить, старался угадать, куда клонит Хаиткулы.
— Спрашивайте что хотите. Что знаю — отвечу, а нет — не обессудьте.— Он мрачно смотрел на Хаиткулы.
Хаиткулы решился:
— Знакомо вам имя Бекджан? Бекджан Веллеков?
— Еще бы! Бекджан... Вспомнили! Пропадут две доски или не хватит двух мешков цемента, сразу ищут, а пропал человек — наплевать... искать не надо.
— Ищут.
— Только сейчас? — его нижняя губа, отвисавшая, как у верблюда, презрительно дернулась.— Бекджан! Какой был джигит!
Аннамамед, по-нрежнему не разжимая губ, затягивался сигаретой. Выкурил одну, взял другую.
Хаиткулы задал Таррыхову еще несколько вопросов, но тот больше не мог сказать ничего вразумительного. За десять лет многое изгладилось из памяти. Хаиткулы напомнил ему об объяснении, подшитом в деле.
— Помню, писал что-то. Что — не помню. Раз читали, знаете все...
Хаиткулы чувствовал, что Таррыхов знает больше того, что он написал в объяснении, но говорить не хочет. И, пожалуй, помнит кое-какие пригодившиеся бы сейчас детали... Молчит. Почему?
Не имело смысла затягивать беседу, поэтому Хаиткулы задал последний вопрос:
— Почему уехали из Халача?
Таррыхов наморщил лоб, обдумывая ответ.
— Хотелось пожить в Ашхабаде, вот и переехали.
Таррыхова увели. Аннамамед ни слова не сказал Хаиткулы, который цонял, что замок, на который крепко закрыто старое халачское дело, не открыть без ключа. А Ключа у него нет...
Ответ на запрос, отправленный в районный отдел внутренних дел города Керки (Халач несколько лет как перестал быть районным центром), пришел быстро. В нем было сказано, что дело продолжает оставаться на той же стадии, что и десять лет назад.
Министр, познакомившись с ответом, вызвал к себе своего заместителя полковника Любимцева и начальника отдела по особо важным делам Назарова.
Ходжа Назарович велел Хаиткулы идти с ним и ждать в приемной. Минут через пятнадцать раздался звонок. Секретарша вошла в кабинет и сразу же вернулась.
— Пройдите, приглашают. Хаиткулы одернул китель и вошел.
Министр сидел в кресле за низким столиком в углу просторного кабинета между Любимцевым и Назаровым. Хаиткулы, стоя навытяжку,, поздоровался. Министр оглядел его с ног до головы, в свою очередь поздоровался, потом сказал:
— Решено удовлетворить ходатайство вашего отдела. Письмо прокурору с просьбой возобновить следствие по делу уже направлено. По предложению подполковника Назарова розыскная работа по этому старому делу поручается вам. Как на это смотрите, товарищ старший лейтенант?
Хаиткулы, наверное, изменился в лице, потому что Любимцев поспешно добавил:
— Дело сложное, товарищ старший инспектор. Если не хотите, скажите прямо. Заставлять не будем.
Ходжа Назарович внимательно рассматривал свой до зеркального блеска начищенный ботинок.
— Я готов.
Услышав это, Ходжа Назарович поднял голову, улыбнулся Хаиткулы.Все трое пожелали ему успеха.
Из кабинета министра Хаиткулы сразу же пошел к Аннамамеду. Выслушав его, тот усмехнулся:
— Валла, а я не сомневался, что он Это так повернет. Зпал об этом тогда, когда Ходжа Назарович уступил тебе. Не стал ничего говорить, боясь, что назовешь меня сплетником. Что же! Желаю и я тебе успеха!
Хаиткулы поехал в аэропорт, купил билет на самолет, летевший в Керки на следующий день рано утром. Потом вернулся домой, чтобы собрать чемодан.
Вечером он должен был встретиться с Марал. Зная, что поездка в Халач может затянуться, мечтал посидеть с ней спокойно и обсудить то, о чем они не могли поговорить целый год, — о свадьбе. Но когда Хаиткулы приехал в общежитие, выяснилось, что Марал обязательно должна идти на встречу студентов с известными композиторами. Встреча затянулась... Сначала композиторы делились своими творческими планами, потом выступали студенты и преподаватели, критикуя композиторов за то, что они не пишут песен о врачах, потом выступали профессиональные музыканты и участники художественной самодеятельности. Закончилось это поздно, и Хаиткулы так и не успел поговорить с Марал. У дверей общежития они, глядя друг другу в глаза, молча попрощались.
Этот вечер, обычный вечер, каких у студентов бывает множество, казалось, должен был затеряться в водовороте жизни. Хаиткулы забыл о нем сразу, как только расстался с Марал. Но пройдет некоторое время, жизненные пути Хаиткулы и Марал сблизятся еще теснее, а этот вечер неожиданно камнем ляжет на их общей дороге.
Командировка Хаиткулы началась с непредвиденной задержки в пути. Самолет вылетел из Ашхабада рано утром, но в Керки посадку не- разрешили, и он приземлился в аэропорту города Чарджоу.
В Чарджоу было холодно, северный ветер обжигал лицо, собирался дождь. Хаиткулы перед вылетом не позавтракал, поэтому сразу же направился в ресторан. Бросив потертый плащ-болонью на подоконник, он сел за столик у окна, за которым уже сидел старик в каракулевой шапке, все время теребивший кончики своих длинных усов.
Официантка выросла как из-под земли, чтобы взять у Хаиткулы заказ, но старик не .дал ей раскрыть рта.
— Девушка, это точно не свинина? — Он показал на свой бифштекс.
Официантка, увидев, как купаются в супе кончики усов брезгливого старика, залилась смехом:
— Не бойся, ешь, бабай, не бойся, это б-е-е-е... понял? Ее заглушил рев приземлившегося самолета. Хаиткулы заказал бифштекс и чайничек чая. В надежде, что молодой человек забыл заказать «сто грамм», девушка не торопилась уходить, поиграла бровями, зачем-то посмотрела на золотые часики, украшавшие ее запястье. Не выдержала:
— Крепкого ничего не желаете?
Хаиткулы покачал головой. Девушка сразу ушла к другому столику.
Хаиткулы пошел умыться и привести себя в порядок после недолгого — всего час,— но утомившего его полета. Все заказанное уже стояло на столе, когда он вернулся. Прежде чем приняться за еду, разлил по пиалам чай — старику и себе.
У соседа по столику была выразительная внешность: полное лицо украшали кустистые, густые брови, начинавшиеся от переносицы, и усы, висевшие как две пряди шелка-сырца, сразу обращавшие на себя внимание.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24