Это оружие вовсе и не бумажное, оно бывает очень острым... У кого как, разумеется,— у одних оно острое, у других тупое. Этот практический
и теоретический опыт становится настоящим оружием в борьбе за справедливость. Одного хладнокровия мало, мы все можем быть хладнокровными. Но еще нужны знания. Знания — молот, из-под которого во время следствия должны вылетать искры...
Они уже подходили к арыку, следователь весело устремился вперед. Хаиткулы догнал его, а Палта Ачилович, прежде чем влезть в воду, закончил:
— Кто из нас прав, в конце концов покажут результаты. Я вас сейчас хорошо понимаю, Хаиткулы Мовлямбердые-вич. В голове у вас одни розовые мечты, в сердце одна доброта. Но в нашем деле этого вовсе недостаточно... Впрочем, я не беспокоюсь... Женитесь, перевалит вам за .сорок, наберетесь житейского опыта, хлебнете всякого — вот и опуститесь с голубого неба, с розовых обл'аков на грешную землю,— Сказав это, убежденный, что собеседник не сможет ему возразить, Палта Ачилович первым бросился в воду.
Хотя Палта Ачилович считал, что оставил последнее слово за собой, но самолюбие его было уязвлено вопросами, которые ему задал Хаиткулы. Молча вернувшись с купанья, они не стали продолжать этот разговор. Утром следующего дня Палта Ачилович не вышел, как обычно, на зарядку, а, сказав Хаиткулы, что у него мигрень, завязал голову полотенцем и лежал в постели, дымя сигаретой, до тех пор, пока солнце не согнало его с кровати. Это произошло тогда, когда Хаиткулы ушел на медпункт за таблетками для жалобно стонавшего следователя. Когда он вернулся, то вместо Пал-ты Ачиловича нашел на неприбранной постели записку: «Земляк, пока вы ходили, за мной приехал капитан. Едем в Керки по делам. Потом — нерабочие дни, решил наведаться домой. Хочу кое-что извлечь из ваших советов. Как вы на это смотрите? Если будет время и если вас не затруднит, приберите мою постель (торопился), буду вам очень обязан. Глубоко Вас уважающий. П. А.».
Хаиткулы огорчился, что Палта Ачилович повел себя как мальчишка, исчез, не дождавшись его. Он убрал постели, цитрамон положил на тумбочку Палты Ачиловича, предварительно завернув его в ту же записку, на которой приписал: «Хорошее лекарство от мигрени должно излечивать и обиды».
Он собрался идти в столовую, как было у них заведено по утрам, но вошел старик администратор с полной миской кислого молока и с лепешкой в руке.
— Хоть раз попробуйте нашего крестьянского молока, дорогой гость. Все, кто здесь останавливались, обязательно спрашивали у меня: нет ли айрана, нет ли сузме, только вы ни разу не спросили. Утром столобай, в обед тот же сто-лобай, вечером опять столобай, вах-хей, неужто не надоело! Попробуйте. Есть люди, которые не любят куриное мясо, а это молоко... очень вкусное...
Если бы у Хаиткулы было время, если бы старик пришел не сейчас, а в другой раз, он охотно посидел бы с ним за пиалой чая. Но сейчас все его мысли были обращены к Марал, а слух — к улице, на которой должен был вот-вот раздаться шум мотора. Салаетдин на машине заедет за ним, чтобы ехать в аэропорт. Он сидел за миской кислого молока как с завязанными ушами: одни слова старика доносились до него, других он не слышал. К счастью, старик был понятливым человеком,— сообразив, что пришел не вовремя, ушел.
Когда он открыл дверь, Хаиткулы услыхал звук мотора. Подъехал Салаетдин! И в ту же минуту зазвонил телефон. «Палта Ачилович!» — подумал Хаиткулы и, сняв трубку, спросил деланно равнодушным голосом:
— Алло, кто говорит?
— Мне нужен Мовлямбердыев!
Хаиткулы сразу узнал строгий голос Ходжи Назарова. Из разговора с начальником старший инспектор понял, что Ходжа Назаров в курсе того, как идет расследование, и что подполковник считает, что «клубок почти распутан», как он выразился. Ходжа Назарович приказал сдать дела местной милиции и немедленно лететь в Ашхабад,
Хаиткулы попросил еще неделю, чтобы довести расследование до конца, аргументируя просьбу важностью некоторых новых обстоятельств. Подполковник просьбу отклонил. Не впадая в панику, Хаиткулы тут же перезвонил в министерство, попросил соединить с генералом. В критических ситуациях ему везло — генерал оказался на месте и просьбу о продлении командировки еще на неделю удовлетворил.
Они приехали в аэропорт в тот момент, когда самолет приземлился. Салаетдин хотел остаться у машины, но Хаиткулы настоял, чтобы тот шел с ним.
Они присели на скамейку, пока самолет подруливал к зданию аэропорта, но, увидев в небольшой толпе прибывших пассажиров, направлявшихся к выходу, высокую девушку в длинном красном платье с чемоданчиком в руке, сидевший совершенно неподвижно, как будто ов прибыл сюда для выполнения задания, инспектор легко встал и сделал шаг вперед. Садаетдин, который встал в ту же секунду и теперь не шелохнувшись стоял чуть сзади Хаиткулы, был уверен, что сейчас Хаиткулы подбежит к девушке, а та поставит чемоданчик и устремится е улыбкой на устах к любимому. В такие мгновения люди забывают обо всем на свете, а те, кто зто видят, считают, что так и должно быть, и разделяют радость любящих. Салаетдину было непонятно, почему сейчас ничего этого не происходит. Он, конечно,, не мог видеть лица Хаиткулы — стоял за ним, — но девушка была перед ним. Она не спеша шла им навстречу, прикрывая глаза от лучей палящего солнца своими длинными ресницами. Девушка улыбнулась только тогда, когда поздоровалась с Хаиткулы. И сразу же в лице, во взгляде, во всем ее облике появилась серьезность. «Вот, оказывается, какими бывают долгожданные встречи! — подумал Салаетджн.— Вот к чему приводит волнение от затянувшейся разлуки — и радость становится не в радость, и сил не бывает ее показать. А может быть, они не умеют переживать и волноваться?» Нет, он, Садаетдин,— если бы у него была разлука с такой девушкой, — на месте бы не стоял...
Когда они ехали в аэропорт, Хаиткулы рассказал шоферу, кого они едут встречать. И сейчас, когда Хаиткулы познакомил его е прилетевшей девушкой («Зовут Садаетдин, веселый, общительный, вдобавок к этому — отличный водитель, не сегодня завтра станет следователем. Ему можно без всякого доверить жизнь...*}, Садаетдин покраснел до кончиков ушей. Марал сердечно улыбнулась ж сказала, что рада познакомиться с таким замечательным парнем... Хотя у Салаетдина вертелись на языке подобающие такой встрече слова, под взглядом этой девушки он так и не набрался храбрости сказать их ей. Пожалуй, такое случилось с ним впервые в жизни.
Как только он очутился за рулем, то снова стал прежним Салаетдином. Поймав ниточку разговора, возникшего в машине, он намекнул, что мог бы рассказать одну зани-мательную историю... Его стали упрашивать, а он тянул, набивая себе как рассказчику цену. Потом вывел «ГАЗ-69» на прямую, как стрела, дорогу и, не отрывая взгляда
от бегущего навстречу полотна, не спеша стал рассказывать:
— Мы жили тогда в Хаяаче. Была у нас собачка по кличке Тарзан, не больше кошки. Один раз ее искусала бешеная собака, изгрызла до того, что шкура у нее стала как рваное одеяло, висела клочьями. Кто смотрел на нее, вытирая слезы. Сосед-ветеринар вынес приговор: «Немедля расстрелять и зарыть». Мы с двоюродным братом стали умолять старших не делать этого. Но в таких случаях, сколько ни плачь и ни умоляй, взрослые все равно сделают по-своему... Ох, знали бы вы, что за смехотура была после этого...— Он вздохнул как можно глубже, бросил взгляд в переднее зеркальце, чтобы убедиться, что рассказ о собаке производит впечатление на пассажиров. Выражение лица Хаиткулы и особенно Марал вызвало у него новый прилив вдохновения, и он продолжал: — Тот ветеринар сходил домой, вернулся, держа в больших рукавицах двухметровую веревку с петлей на конце. Нацепил ее собачке на шею, а бабушка, царство ей небесное, налила в одну миску оставшейся с вечера лапши, в другую воды. Взяли эти миски и повели Тарзана на веревке под большое абрикосовое дерево в самом конце меллека. Дерево та-а-а-кое, что тень от кего на полдвора. Нам, конечно, запретили идти туда. Но это мы-то не пойдем?!
Появившийся из-за поворота грузовик с прицепом прервал рассказ Салаетдина. Он точно рассчитанным движением вывел машину сначала на самый край дороги, потом снова на свою полосу, успев погрозить кулаком шоферу, явно нарушившему правила движения по шоссе. Садаетдин, будто тот шофер стоял перед ним навытяжку, назидательно сказал:
— Надо быть предельно внимательным, когда едешь но низине, тем более поворот закрыт беретом канала. Что бы случилось, окажись и я таким же ротозеем? Произошло бы столкновение!..— Он вернулся к рассказу: — Тарзана крепко привязали к дереву, кто-то пошел за милиционером: он рядом жил. Дали ему двустволку и попросили застрелить собачку. Мы из своей засады слышали, как он похваляется: «Подумаешь — собака!» От нее сейчас щепотка наса останется, я ведь с одной пули барса сваливал!» Ох и ругали мы его! Конечно, про себя ругали. Если бы нас увидели, надавали бы подзатыльников. Он поднял ружье, прицелился
и сразу же отвернулся. Раздался выстрел. От нашего дувала отвалился кусок, а собачка жалобно скулила. Милиционер что-то пробурчал, опять прицелился, опять отвернулся, опять выстрелил и опять промахнулся.
— Что это за милиционер? — Хаиткулы и смеялся, и качал головой, не то жалея собаку, не то милиционера. Смеясь, смотрел то на рассказчика, то на Марал.— Говори, говори, Салаетдин, разговор что тамдыр: остынет — слова, как лепешки, не удержатся на нем, упадут.
— Пока милиционер перезаряжал ружье, ветеринар спросил, почему он все время отворачивается, да так только лишний расход патронов, не дешевле ли будет свалить на собаку дувал и таким манером ее убить... Тогда стрелок стал размахивать руками, чтобы не учили: мол, если не отворачиваться, когда спускаешь курок, то можно остаться без глаз,— бывает, что ружье взрывается. Патронов много, а глаза,в конце концов, всего два...— Салаетдин резко обернулся: — Знаете, кто был тот милиционер?
Хаиткулы, только сейчас сообразивший, что это не анекдот, а быль, подмигнул Марал и обернулся к Сала-етдину:
— Если все это случилось на самом деле, не тяни, скажи, кто был тем снайпером.
— Кто же еще может быть...— Салаетдин улыбнулся.— Да кто же, кроме Пиримкулы-аги?
Если бы рассказ не был шутливым, Марал вступилась бы за Пиримкулы-агу. Она его хорошо знала, .много слышала о нем рассказов, похожих на этот и почти всегда невыдуманных, так что и эта история могла быть вполне достоверной. Уж Она-то знала, почему его пули не попадали в собачку. Она хотела сказать Салаетдину: «Пиримкулы-ага очень мягкосердечный, не похожий на других человек, его надо понять», — ло эти слова так и остались у нее в душе, наружу не вышли. Она, как и Хаиткулы, только весело смеялась.
Время в дороге пролетело незаметно. Подъехав к гостинице, машина остановилась. Салаетдин вышел из нее, а Хаиткулы и Марал остались сидеть. Он решил сразу же объяснить, почему просил ее срочно вылететь:
— Через три дня будет той. Корне, и ее жених любят друг друга или свадьба состоится по воле родителей? Мне надо это знать заранее.
Марал ждала от него каких угодно вопросов, только не этого. Она пожала плечами и в свою очередь спросила:
— Хаиткулы, ты только из-за этого вызвал меня? А я-то думала...
Просветлевшее во время рассказа Салаетдина лицо ее снова погрустнело, она отвернулась от Хаиткулы.
— Марал, милая моя, ты должна меня понять. Не заставляй пока говорить тебе всего. Скажу одно: той имеет непосредственное отношение к следствию...
— Не можешь говорить — не говори. Но ты же можешь хотя бы немного сказать, в чем все-таки дело...— Девушка собралась вылезти из машины вместе с Хаиткулы.
Хаиткулы, стоя у дверцы, задержал Марал:
— Сиди, сиди, обидчивый врач. Салаетдин отвезет тебя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24
и теоретический опыт становится настоящим оружием в борьбе за справедливость. Одного хладнокровия мало, мы все можем быть хладнокровными. Но еще нужны знания. Знания — молот, из-под которого во время следствия должны вылетать искры...
Они уже подходили к арыку, следователь весело устремился вперед. Хаиткулы догнал его, а Палта Ачилович, прежде чем влезть в воду, закончил:
— Кто из нас прав, в конце концов покажут результаты. Я вас сейчас хорошо понимаю, Хаиткулы Мовлямбердые-вич. В голове у вас одни розовые мечты, в сердце одна доброта. Но в нашем деле этого вовсе недостаточно... Впрочем, я не беспокоюсь... Женитесь, перевалит вам за .сорок, наберетесь житейского опыта, хлебнете всякого — вот и опуститесь с голубого неба, с розовых обл'аков на грешную землю,— Сказав это, убежденный, что собеседник не сможет ему возразить, Палта Ачилович первым бросился в воду.
Хотя Палта Ачилович считал, что оставил последнее слово за собой, но самолюбие его было уязвлено вопросами, которые ему задал Хаиткулы. Молча вернувшись с купанья, они не стали продолжать этот разговор. Утром следующего дня Палта Ачилович не вышел, как обычно, на зарядку, а, сказав Хаиткулы, что у него мигрень, завязал голову полотенцем и лежал в постели, дымя сигаретой, до тех пор, пока солнце не согнало его с кровати. Это произошло тогда, когда Хаиткулы ушел на медпункт за таблетками для жалобно стонавшего следователя. Когда он вернулся, то вместо Пал-ты Ачиловича нашел на неприбранной постели записку: «Земляк, пока вы ходили, за мной приехал капитан. Едем в Керки по делам. Потом — нерабочие дни, решил наведаться домой. Хочу кое-что извлечь из ваших советов. Как вы на это смотрите? Если будет время и если вас не затруднит, приберите мою постель (торопился), буду вам очень обязан. Глубоко Вас уважающий. П. А.».
Хаиткулы огорчился, что Палта Ачилович повел себя как мальчишка, исчез, не дождавшись его. Он убрал постели, цитрамон положил на тумбочку Палты Ачиловича, предварительно завернув его в ту же записку, на которой приписал: «Хорошее лекарство от мигрени должно излечивать и обиды».
Он собрался идти в столовую, как было у них заведено по утрам, но вошел старик администратор с полной миской кислого молока и с лепешкой в руке.
— Хоть раз попробуйте нашего крестьянского молока, дорогой гость. Все, кто здесь останавливались, обязательно спрашивали у меня: нет ли айрана, нет ли сузме, только вы ни разу не спросили. Утром столобай, в обед тот же сто-лобай, вечером опять столобай, вах-хей, неужто не надоело! Попробуйте. Есть люди, которые не любят куриное мясо, а это молоко... очень вкусное...
Если бы у Хаиткулы было время, если бы старик пришел не сейчас, а в другой раз, он охотно посидел бы с ним за пиалой чая. Но сейчас все его мысли были обращены к Марал, а слух — к улице, на которой должен был вот-вот раздаться шум мотора. Салаетдин на машине заедет за ним, чтобы ехать в аэропорт. Он сидел за миской кислого молока как с завязанными ушами: одни слова старика доносились до него, других он не слышал. К счастью, старик был понятливым человеком,— сообразив, что пришел не вовремя, ушел.
Когда он открыл дверь, Хаиткулы услыхал звук мотора. Подъехал Салаетдин! И в ту же минуту зазвонил телефон. «Палта Ачилович!» — подумал Хаиткулы и, сняв трубку, спросил деланно равнодушным голосом:
— Алло, кто говорит?
— Мне нужен Мовлямбердыев!
Хаиткулы сразу узнал строгий голос Ходжи Назарова. Из разговора с начальником старший инспектор понял, что Ходжа Назаров в курсе того, как идет расследование, и что подполковник считает, что «клубок почти распутан», как он выразился. Ходжа Назарович приказал сдать дела местной милиции и немедленно лететь в Ашхабад,
Хаиткулы попросил еще неделю, чтобы довести расследование до конца, аргументируя просьбу важностью некоторых новых обстоятельств. Подполковник просьбу отклонил. Не впадая в панику, Хаиткулы тут же перезвонил в министерство, попросил соединить с генералом. В критических ситуациях ему везло — генерал оказался на месте и просьбу о продлении командировки еще на неделю удовлетворил.
Они приехали в аэропорт в тот момент, когда самолет приземлился. Салаетдин хотел остаться у машины, но Хаиткулы настоял, чтобы тот шел с ним.
Они присели на скамейку, пока самолет подруливал к зданию аэропорта, но, увидев в небольшой толпе прибывших пассажиров, направлявшихся к выходу, высокую девушку в длинном красном платье с чемоданчиком в руке, сидевший совершенно неподвижно, как будто ов прибыл сюда для выполнения задания, инспектор легко встал и сделал шаг вперед. Садаетдин, который встал в ту же секунду и теперь не шелохнувшись стоял чуть сзади Хаиткулы, был уверен, что сейчас Хаиткулы подбежит к девушке, а та поставит чемоданчик и устремится е улыбкой на устах к любимому. В такие мгновения люди забывают обо всем на свете, а те, кто зто видят, считают, что так и должно быть, и разделяют радость любящих. Салаетдину было непонятно, почему сейчас ничего этого не происходит. Он, конечно,, не мог видеть лица Хаиткулы — стоял за ним, — но девушка была перед ним. Она не спеша шла им навстречу, прикрывая глаза от лучей палящего солнца своими длинными ресницами. Девушка улыбнулась только тогда, когда поздоровалась с Хаиткулы. И сразу же в лице, во взгляде, во всем ее облике появилась серьезность. «Вот, оказывается, какими бывают долгожданные встречи! — подумал Салаетджн.— Вот к чему приводит волнение от затянувшейся разлуки — и радость становится не в радость, и сил не бывает ее показать. А может быть, они не умеют переживать и волноваться?» Нет, он, Садаетдин,— если бы у него была разлука с такой девушкой, — на месте бы не стоял...
Когда они ехали в аэропорт, Хаиткулы рассказал шоферу, кого они едут встречать. И сейчас, когда Хаиткулы познакомил его е прилетевшей девушкой («Зовут Садаетдин, веселый, общительный, вдобавок к этому — отличный водитель, не сегодня завтра станет следователем. Ему можно без всякого доверить жизнь...*}, Садаетдин покраснел до кончиков ушей. Марал сердечно улыбнулась ж сказала, что рада познакомиться с таким замечательным парнем... Хотя у Салаетдина вертелись на языке подобающие такой встрече слова, под взглядом этой девушки он так и не набрался храбрости сказать их ей. Пожалуй, такое случилось с ним впервые в жизни.
Как только он очутился за рулем, то снова стал прежним Салаетдином. Поймав ниточку разговора, возникшего в машине, он намекнул, что мог бы рассказать одну зани-мательную историю... Его стали упрашивать, а он тянул, набивая себе как рассказчику цену. Потом вывел «ГАЗ-69» на прямую, как стрела, дорогу и, не отрывая взгляда
от бегущего навстречу полотна, не спеша стал рассказывать:
— Мы жили тогда в Хаяаче. Была у нас собачка по кличке Тарзан, не больше кошки. Один раз ее искусала бешеная собака, изгрызла до того, что шкура у нее стала как рваное одеяло, висела клочьями. Кто смотрел на нее, вытирая слезы. Сосед-ветеринар вынес приговор: «Немедля расстрелять и зарыть». Мы с двоюродным братом стали умолять старших не делать этого. Но в таких случаях, сколько ни плачь и ни умоляй, взрослые все равно сделают по-своему... Ох, знали бы вы, что за смехотура была после этого...— Он вздохнул как можно глубже, бросил взгляд в переднее зеркальце, чтобы убедиться, что рассказ о собаке производит впечатление на пассажиров. Выражение лица Хаиткулы и особенно Марал вызвало у него новый прилив вдохновения, и он продолжал: — Тот ветеринар сходил домой, вернулся, держа в больших рукавицах двухметровую веревку с петлей на конце. Нацепил ее собачке на шею, а бабушка, царство ей небесное, налила в одну миску оставшейся с вечера лапши, в другую воды. Взяли эти миски и повели Тарзана на веревке под большое абрикосовое дерево в самом конце меллека. Дерево та-а-а-кое, что тень от кего на полдвора. Нам, конечно, запретили идти туда. Но это мы-то не пойдем?!
Появившийся из-за поворота грузовик с прицепом прервал рассказ Салаетдина. Он точно рассчитанным движением вывел машину сначала на самый край дороги, потом снова на свою полосу, успев погрозить кулаком шоферу, явно нарушившему правила движения по шоссе. Садаетдин, будто тот шофер стоял перед ним навытяжку, назидательно сказал:
— Надо быть предельно внимательным, когда едешь но низине, тем более поворот закрыт беретом канала. Что бы случилось, окажись и я таким же ротозеем? Произошло бы столкновение!..— Он вернулся к рассказу: — Тарзана крепко привязали к дереву, кто-то пошел за милиционером: он рядом жил. Дали ему двустволку и попросили застрелить собачку. Мы из своей засады слышали, как он похваляется: «Подумаешь — собака!» От нее сейчас щепотка наса останется, я ведь с одной пули барса сваливал!» Ох и ругали мы его! Конечно, про себя ругали. Если бы нас увидели, надавали бы подзатыльников. Он поднял ружье, прицелился
и сразу же отвернулся. Раздался выстрел. От нашего дувала отвалился кусок, а собачка жалобно скулила. Милиционер что-то пробурчал, опять прицелился, опять отвернулся, опять выстрелил и опять промахнулся.
— Что это за милиционер? — Хаиткулы и смеялся, и качал головой, не то жалея собаку, не то милиционера. Смеясь, смотрел то на рассказчика, то на Марал.— Говори, говори, Салаетдин, разговор что тамдыр: остынет — слова, как лепешки, не удержатся на нем, упадут.
— Пока милиционер перезаряжал ружье, ветеринар спросил, почему он все время отворачивается, да так только лишний расход патронов, не дешевле ли будет свалить на собаку дувал и таким манером ее убить... Тогда стрелок стал размахивать руками, чтобы не учили: мол, если не отворачиваться, когда спускаешь курок, то можно остаться без глаз,— бывает, что ружье взрывается. Патронов много, а глаза,в конце концов, всего два...— Салаетдин резко обернулся: — Знаете, кто был тот милиционер?
Хаиткулы, только сейчас сообразивший, что это не анекдот, а быль, подмигнул Марал и обернулся к Сала-етдину:
— Если все это случилось на самом деле, не тяни, скажи, кто был тем снайпером.
— Кто же еще может быть...— Салаетдин улыбнулся.— Да кто же, кроме Пиримкулы-аги?
Если бы рассказ не был шутливым, Марал вступилась бы за Пиримкулы-агу. Она его хорошо знала, .много слышала о нем рассказов, похожих на этот и почти всегда невыдуманных, так что и эта история могла быть вполне достоверной. Уж Она-то знала, почему его пули не попадали в собачку. Она хотела сказать Салаетдину: «Пиримкулы-ага очень мягкосердечный, не похожий на других человек, его надо понять», — ло эти слова так и остались у нее в душе, наружу не вышли. Она, как и Хаиткулы, только весело смеялась.
Время в дороге пролетело незаметно. Подъехав к гостинице, машина остановилась. Салаетдин вышел из нее, а Хаиткулы и Марал остались сидеть. Он решил сразу же объяснить, почему просил ее срочно вылететь:
— Через три дня будет той. Корне, и ее жених любят друг друга или свадьба состоится по воле родителей? Мне надо это знать заранее.
Марал ждала от него каких угодно вопросов, только не этого. Она пожала плечами и в свою очередь спросила:
— Хаиткулы, ты только из-за этого вызвал меня? А я-то думала...
Просветлевшее во время рассказа Салаетдина лицо ее снова погрустнело, она отвернулась от Хаиткулы.
— Марал, милая моя, ты должна меня понять. Не заставляй пока говорить тебе всего. Скажу одно: той имеет непосредственное отношение к следствию...
— Не можешь говорить — не говори. Но ты же можешь хотя бы немного сказать, в чем все-таки дело...— Девушка собралась вылезти из машины вместе с Хаиткулы.
Хаиткулы, стоя у дверцы, задержал Марал:
— Сиди, сиди, обидчивый врач. Салаетдин отвезет тебя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24