Свет становился все ослепительнее, температура также росла, мы приближались к морю. Для офф-моо это внутреннее море было источником, колыбелью цивилизации, как Нил – для Египта.
По берегам возвышались камни наипричудливейших очертаний, наполовину скрытые тенями, вода искрилась бликами, и, благодаря непрестанной игре света и тени, чудилось, будто река кишит всевозможными чудовищами. Постепенно я свыкся с фантасмагоричностью быстро меняющегося пейзажа. И тут, разглядывая «рощицу» стройных сталагмитов у кромки воды – этакие заросли местного тростника, – я заметил на берегу движение.
Животное! И не маленькое. Глаза животного светились в полумраке изумрудно-зеленым. Я повернулся к Фроменталю и спросил, что, по его мнению, это мог быть за зверь. Француз удивился. «В окрестностях университета крупных животных не водится», – сказал он. Я пожал плечами и принялся вновь высматривать моего зверя. Какое-то время спустя он показался на берегу. Вышел на свет.
Я уже видел этого зверя – в своих сновидениях. Огромная кошка, значительно больше самого крупного тигра; алый язык, оскаленная пасть со множеством острых клыков, два громадных резца… Саблезубая пантера, черная как смоль! Она бежала по берегу, помахивая длинным хвостом, и при желании, казалось, могла легко обогнать корабль.
Чудовище из моих снов бежит вдоль подземной реки, по которой диковинный корабль несет меня в столицу странного народа офф-моо!
Фроменталь тоже разглядел пантеру.
– Ах, вот вы о чем, – воскликнул он. – Эти кошки редко подходят к реке, они боятся воды. Обычно они охотятся в темной стране, гоняются за каннибалами. Говорят, что они видят в темноте, поэтому их изрядно опасаются. Но открою вам тайну – хоть и кажется, что пантера смотрит на вас, на деле она слепа. Все они слепы.
– Как же тогда они охотятся? И как она ухитряется следовать за нами?
– Офф-моо уверяют, что эти животные ощущают тепло. Их глаза ловят не свет, а температуру. Вдобавок у них замечательно острый нюх. Они способны подобрать запах за целую милю. Темные ненавидят их и боятся как огня. А офф-моо считают пантер своей главной защитой против каннибалов.
– Но почему каннибалы не охотятся на пантер?
– Потому что им не хватает мужества. Они тоже почти слепы и потому спасаются предрассудками, то есть унаследованными от предков инстинктами. У них врожденная боязнь пантер, для которых они – излюбленная добыча.
Офф-моо защебетали на греческом, показывая на пантеру, чье появление их как будто встревожило.
Говорили они так быстро, что я перестал что-либо понимать. Фроменталь, более привычный к манере офф-моо, внимательно слушал. «Они гадают, – сказал француз чуть погодя, – что заставило пантеру приблизиться к реке».
– Может, любопытство погнало? – прибавил он задумчиво.
Фроменталь сделал знак своему знакомому, Ученому Брему, и отправился поговорить с ним. Когда он возвратился, то выглядел обеспокоенным.
– Наши хозяева опасаются, что некая сила согнала кошек с их обычных охотничьих угодий. С другой стороны, это вполне может оказаться молодой самец, ищущий подругу.
Между тем саблезубая пантера пропала из вида. Корабль замедлял ход. Мы приближались к месту, где река впадала в сияющее озеро, чей дальний берег терялся в кромешной тьме.
Постепенно, как бывает, когда подплываешь на корабле или подъезжаешь на поезде к большому городу, мы стали замечать, что нагромождения камней по берегам реки, этакие пригороды, уступают место стройным каменным колоннам, в каких живут офф-моо. Эти башни нередко отливали тончайшими оттенками какого-нибудь цвета, что придавало еще большее очарование их загадочной красоте. Любопытствующие жители выходили из своих домов или глядели на нас с балконов, а гребцы налегали на весла, ловя течение, которое понесло бы нас к гавани, где стояли у причала такие же диковинные корабли-волуки.
С изяществом, которое свидетельствовало о богатом опыте, рулевой подвел корабль к пристани из украшенного изысканной резьбой камня. На пристани уже собрались встречающие – в большинстве своем офф-моо, в обычных конических колпаках, едва уловимо разнящихся между собой. Среди них, чуть в стороне, я разглядел и точеную женскую фигурку – и сам поразился радости и облегчению, испытанным в этот миг. До сих пор я и не подозревал, насколько привязался к Оуне. В подземелье девушка-альбинос выглядела прекрасным призраком… Но к моей радости примешивалось и иное чувство, суть которого я никак не мог постичь. Может, чувство узнавания?
Я сбежал по трапу на набережную и кинулся к Оуне, чтобы обнять ее, ощутить ее тепло, вдохнуть знакомый запах волос…
– Рада, что вы здесь, граф, – пробормотала она, высвободилась из моих объятий и обняла Фроменталя. – Вы прибыли как нельзя более вовремя. Друзья мэтра Ренара принесли ужасные новости. Как мы и предполагали, наши враги напали одновременно на три королевства, и потеря любого из них обернется бедой. Вашему миру, граф, угрожает смертельная опасность. И сам Танелорн вновь в осаде – на сей раз его осаждает Порядок – и может пасть когда угодно. Кроме того, и Мо-Оурии грозит величайшая опасность в ее истории. Это не случайные совпадения, господа. У нас могущественный противник, – Оуна повела меня и Фроменталя за собой прочь от набережной по узким, извилистым улочкам.
– Но Танелорн невозможно захватить, – проговорил Фроменталь. – Танелорн вечен! Оуна пристально посмотрела на него.
– Вечность – как мы ее понимаем – сейчас под угрозой. Все, что мы принимали как данность, все постоянное и нерушимое, – всему грозит гибель. Амбиции Гейнора способны погубить мироздание. Конец мира, гибель разума, уничтожение человечества – и, может быть, исчезновение мультивселенной…
– Надо было убить его, когда была возможность, – пробурчал Фроменталь. Оуна пожала плечами. Мы зашли в одну из башен.
– Тогда его нельзя было убивать, – сказала наконец девушка. – Недопустимо.
– Почему? – удивился я. Ее тон был таким, словно я ухитрился проглядеть самую очевидную на свете вещь.
– Потому, – ответила она, – что в тот миг ему еще только предстояло совершить величайшее из своих преступлений.
Глава 2
Совет миров
В какой-то момент я ощутил, что начинаю путаться во времени. Казалось, нам всем суждено прожить одинаковые жизни в мириадах соприкасающихся плоскостей бытия, причем мы обречены на попытки изменить предустановленный ход событий, хоть и понимаем всю тщетность этих попыток. Иногда кому-то везет, и его усилия изменить собственную судьбу неким образом поддерживают равновесие мироздания – точнее, множества альтернативных мирозданий, которые Оуна называла «мультивселенной» и в которых наши жизненные драмы разыгрывались по одним и тем же правилам.
Оуна была со мной терпелива, но я всегда отличался рациональным складом ума, поэтому для меня все рассуждения о мультивселенной выглядели бессмысленными. Мало-помалу я приобрел более широкий кругозор, который позволил мне уяснить, что наши сны – лишь обрывки чужих жизней, самые драматичные мгновения, и что некоторые счастливцы обладают способностью переходить из сна в сон, перемещаться между сновидениями и даже порой изменять их.
Оуна проводила меня в отведенное мне помещение, подождала, пока я приведу себя в порядок, и лишь тогда заговорила о принципах мироздания. После достаточно продолжительного разговора мы вышли на улицы Мо-Оурии – большого, кипучего города, куда более космополитичного, нежели я мог предположить. С первого взгляда становилось ясно, что далеко не всех людей изгоняют в темную страну. Нам попадались целые кварталы, где жили бок о бок люди сотен национальностей, где происходило великое смешение культур, в том числе и культуры офф-моо, слившейся с человеческой. Мы проходили через уличные развалы наподобие тех, какие я видел в Кельне, между домами, которые вполне уместно смотрелись бы во французских средневековых городках. По всей видимости, пришельцы из верхнего мира появились в Мо-Оурии не вчера, успели здесь осесть и обустроиться, но сохранили при этом свои обычаи, разве что позаимствовав некоторые чужие традиции.
Наряду с привычным в глаза бросалось и экзотическое. Оуна провела меня мимо базальтовых и гагатовых террас, украшенных блеклым лишайником, мимо балконов из тусклого известняка; на этих террасах и балконах виднелись существа, почти неотличимые от камня, который их окружал. А висевшая над городом вечная, искрящаяся ночь обладала собственным обольстительным очарованием. Теперь я понимал, отчего столь многие желают поселиться здесь. Конечно, ты остаешься без солнечного света и полей весенних цветов, зато можешь быть уверен, что тебя не втянут в конфликт, который мгновенно лишит всех вокруг и того, и другого.
Да, я понимал людей, решивших остаться здесь, и симпатизировал им, но сам я ни за что не выбрал бы подобный удел: меня по-прежнему манила поверхность – и прежде всего вспоминались крепкие, розовощекие веселые крестьяне из Бека… Никто из жителей Мо-Оурии не выглядел живым в полном смысле этого слова, пускай они и получали наслаждение от своего образа жизни и к их услугам были все блага подземной цивилизации. Огромная толща скал над головой, темные земли, о которых, вне сомнения, известно всем, непрекращающийся шум воды, слегка преувеличенная вежливость, с которой как-то не рассчитываешь столкнуться в кипении столичных страстей… Я восторгался городом, но более не испытывал желания остаться в нем навсегда. Меня тянуло на поверхность – в Германию, домой.
Вдруг накатило жестокое разочарование, близкое к отчаянию. Я любил свою страну и свой мир.
Все, что мне требовалось, – возможность сражаться за то, что я считал благородным и достойным уважения. Я рвался туда, где мои соотечественники противостояли трусливому гитлеровскому террору. Где мужественные люди бросали вызов жестоким филистерам, вознамерившимся растоптать великие ценности нашей культуры. Я выложил все это Оуне, пока мы пробирались по извилистым улицам-каньонам, любуясь архитектурой и красотами природы и обмениваясь изысканно вежливыми приветствиями со встречными.
– Поверьте мне, граф Ульрик, – ответила девушка, – если нам повезет, у вас появится сколько угодно возможностей сражаться с нацистами. Но прежде необходимо многое сделать. Битва разворачивается по крайней мере в трех плоскостях мироздания, и сейчас кажется, что наши враги сильнее.
– То есть вы хотите сказать, что я, помогая вам, сражаюсь за свою страну?
– Вы сражаетесь в той же самой войне. Каким образом сражаться – вы решаете сами, и тут вам никто не советчик. Но ваше решение будет принято одновременно с другими, – Оуна улыбнулась и вложила свою ладошку в мою руку.
Вскоре мы очутились в громадном природном амфитеатре, неподалеку от центра города. Здесь не было и следа сталагмитов, а сталактиты под сводом пещеры скрывались в глубокой тени, созданной ослепительным блеском озера.
Я думал, что этот амфитеатр – нечто вроде римского Колизея или арены для боя быков, но нигде не было видно ни лавок, ни иных сидений.
Из амфитеатра наружу вела широкая дорога, упиравшаяся, по-моему, прямо в озеро. Будь офф-моо воинственным народом, я бы, пожалуй, заподозрил, что мы стоим на плацу для парадов; перед глазами сама собой возникла картина: одержавший победу в сражении флот возвращается в гавань, моряки сходят на берег и маршируют по дороге к амфитеатру, а горожане восторженно их приветствуют.
Оуну позабавили мои фантазии, особенно когда я упомянул, что дно амфитеатра словно вытоптано тысячами ног, да и запах ощущается какой-то знакомый. Но заговорила она о другом и, как и раньше, изъяснялась весьма загадочно.
– В другой раз вы сюда уже не попадете, почти наверняка, – сказала она, – Если только не вернется хозяин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57