Тошнота проходит, я включаю воду и подставляюсь под холодную струю. Потом осторожно промокаю голову – вытирать очень уж больно. Наливаю в чайник немного воды и смотрю на бешеное синее пламя. Глянуть в зеркало у меня не хватает духу. Не сейчас. И тут накатывает боль. Болит все: голова, горло, живот, нос…
Особенно нос. Хорошо хоть кровь течь перестала.
Вода уже не шумит. Через мгновение появляется Зоула: снизу желтое полотенце, на голове розовое. На лбу красуется кровоподтек. Я вспоминаю, что на мне только трусы.
– Давай позвоним в полицию, – предлагаю я ей.
Чайник закипает, я ищу растворимый кофе и чашки. С желудком у меня по-прежнему неладно.
В ее голосе слышится гнев.
– Что-то в этой рукописи есть, Гарри!
– С какой новости начать – с плохой или хорошей?
Она сердито машет рукой.
– Рукопись им не досталась, – говорю.
Я уже принес манускрипт из своей спальни.
– А плохая новость?
– Они унесли мой лэптоп. Там есть файл с дневником Огилви.
– Но об этом дневнике им известно не больше, чем нам.
– Ошибаешься, Зоула. Они не могут не знать, что ищут.
– Тогда давай обыграем их на их же поле.
Она вытирает волосы, осторожно обходя кровоподтек на лбу. Ее голос доносится сквозь розовое полотенце.
– Серьезно? Ты и вправду хочешь продолжать?
Зоула останавливается и удивленно смотрит на меня из-под полотенца.
– Ни о чем другом я и не думаю!
Она включает фен в розетку и начинает вытворять всякие штуки с щипцами для волос.
– По силам нам такое, Гарри? Я могла бы взять на две недели отгул…
– Согласен, – говорю я как ни в чем не бывало. – Бог знает, чем это для нас закончится, но у меня есть обязанности перед клиенткой… юной женщиной вамп…
– Между прочим, наши соперники еще могут вернуться. Их было двое. Один ждал внизу.
– В следующий раз они, возможно, прихватят с собой оружие, – предположил я.
Что такое оружие, я знал и пообщался с ним немало. До того как уволиться из армии, я успел побывать в Северной Ирландии, Косово и Заливе. После чего выбрал жизнь поспокойней. В этом, сдается мне, я похож на Динвуди.
– Ты все еще не выкинул из головы ту выдумку? Что Теббита убили за дневник?
– Соглашайся, Зоула. Я опять оказался прав.
Меня начинает трясти. Она выключает фен, садится к кухонному столу, наливает молоко, берет обеими руками большую кружку с кофе, подтягивает на дюйм полотенце и окидывает меня распутным взглядом.
– Ты живешь один, да?
– Как ты догадалась?
– Никто не сможет жить с таким самодовольным индюком.
Она отпивает кофе и вздыхает.
– У тебя я тоже не вижу никаких признаков сожителя, – замечаю я.
– Я была замужем за восхитительным человеком. Познакомилась с ним в Венеции, семь лет тому назад. Мы разведены.
– Немудрено. Наверное, он не мог с тобою ужиться?
– Я оказалась для него слишком любвеобильной. Он не поспевал.
Я разбрызгиваю кофе. Это движение отдается болью в лопатке, а Зоула довольно хихикает. Потом ее улыбка тает.
– Говоришь, оружие?
– Возможно. Еще один повод для звонка в полицию.
– Нет, Гарри. Они попросту заберут на шесть месяцев дневник, а я не хочу жить как Салман Рушди или как осведомитель, провинившийся перед мафией. Наш лучший способ защиты – выяснить, что есть такого в дневнике Огилви. Раньше врага. Обыграть этих придурков на их же поле. Что скажешь?
– Женщина! Будь благоразумна!
Она молчит.
– Мы не знаем, кто они и что нас ждет.
По-прежнему ничего – лишь немигающий, сбивающий с толку взгляд поверх кружки с кофе.
Я подумал: «Какого черта!»
– Лучше нам куда-нибудь исчезнуть.
Сквозь двойной стеклопакет доносится приглушенный шум автострады. Мое лицо в зеркале если не привлекательное, то хотя бы просто умиротворенное. Глаз еще привлекал к себе внимание, но явно шел на поправку. И я не проспал и двух часов. Что ж тут поделаешь?
Я вышел из общественного туалета и вернулся в зал.
Из кухни доносился запах поджаренного бекона.
Зоула сидела за столом у окна, в черных свитере и джинсах. В ушах – вчерашние цыганские серьги. Дневник лежал перед ней. За соседним столом водитель грузовика уписывал «настоящий английский завтрак», а по ту сторону от прохода сидела молодая пара с двумя заспанными детьми. Больше в забегаловке никого не было.
– В холодном свете утра наш поступок выглядит так себе. С какой стати мы должны бегать?
– Мы и не бегаем. Просто ложимся на дно, чтобы побить конкурентов.
Утверждение, конечно, спорное, но для препирательств было слишком рано. Я взял гренок.
– Кстати, куда мы направляемся?
– В Девон. У меня там есть убежище – родительский загородный дом. – Зоула наклонилась ко мне и понизила голос: – А еще я знаю, что на уме у Хэрриота и остальных.
ГЛАВА 16
– Что ж, Гарри. Сейчас твои мозги начнут дымиться. В состоянии ли ты переварить мои слова? Не уверена…
– Валяй!
Слово «валяй», наверное, было не лучшим из возможных, но уж что сказал, то сказал.
– Найди то место, где говорится о секретном цикле доктора Ди.
Я ни минуты не сомневался, что Зоула ездит на чем-то из ряда вон выходящем. И действительно, это была классика автомобилестроения, «релиант-симитар».
С трехлитровым движком, легким серебристым кузовом из стекловолокна и приборной панелью как в самолете. На длинном капоте я заметил тоненькие, с волосок, царапинки, но черные кожаные сиденья ничуть не просижены.
Толку от этой притаившейся мощи оказалось не много. Мы ползли со скоростью нескольких миль в час: на трассе М25 велись дорожные работы. В воздухе стоял легкий запах духов и кожи.
Я пролистывал страницы.
– Вот они, эти стихи. Что-то насчет земного и небесного годов, которые «помирились»… И еще: «не собьемся теперь и за триста лет».
– Именно. Первая подсказка. Это все как-то связано с календарями.
– Пока понятно, – сказал я.
– Только пока. Теперь – следующая улика. Что связывает Томаса Хэрриота и Джона Ди?
– Оба принадлежали к «Школе Ночи».
Дорожные работы заканчивались. Зоула смотрела вперед, выискивая брешь и готовясь к рывку.
– Ты меня поразил, Гарри! – призналась она. – Вот уж не ожидала, что вшивый лавочник может знать что-либо подобное.
– Мне известно, – продолжил я, – что лучшие умы того времени собирались у Уолтера Рэли – в его лондонском доме, в Дарем-Хаусе. Например, Фрэнсис Дрейк, путешественник и исследователь, Молине, один из создателей земного и небесного глобусов, Кристофер Марло, драматург, Джон Ди, придворный астроном, Томас Хэрриот, математик… Были и другие. Я знаю, что некоторые из них имели доступ к королевскому уху. Знаю, что их обвиняли в атеизме, богохульстве и отправлении странных обрядов. На самом деле темой их бесед становились самые разные вещи: насколько правдив Ветхий Завет, теория Коперника, новая математика, навигация… Они одной ногой стояли в современной науке, готовили почву для исследования всего земного шара и будущего могущества Англии. А так о «Школе Ночи» я знаю совсем немного.
Теперь дорога была свободна от дорожных служб. Зоула приметила щель и воткнула передачу. Я почувствовал жесткий толчок в спину, и мы с ревом пронеслись мимо стада машин. Она сказала:
– Там есть волшебный треугольник: Рэли, Хэрриот и Джон Ди. Теперь позволь дать тебе третью подсказку. Глянь, какую надпись оставила королева Елизавета на донесении Джона Ди.
– «Quod defertur non aufertur», – прочитал я. – Она говорит Джону Ди, что отложить на время – не значит забыть вовсе. Потом это было вычеркнуто и заменено на «jacta est alia» – «жребий брошен».
Зоула незаметно разогналась до сотни миль в час.
– Что за жребий, Гарри?
– Он как-то связан с тайным кругом и календарем?
– Умный мальчик, соображаешь. Теперь давай я расскажу тебе о секретном календаре Джона Ди. У нас есть високосные годы, потому что в году не ровно триста шестьдесят пять дней, так? Около четверти суток остаются неучтенными.
– Поэтому к каждому четвертому году добавляется один день. Мы ввели високосный год.
– Что и делалось со времен Юлия Цезаря. Вот только та разница немного отличается от четверти суток.
Счет был по-прежнему не совсем точен, и календарь шел чуть-чуть не в ногу с временами года. За человеческую жизнь накапливалось немного, однако за те тринадцать веков, что церковь пользовалась римским календарем, отставание достигло десяти дней. В конце концов Санта Клаус заявился бы к нам посреди лета.
– Так ведь григорианский календарь, которым мы пользуемся до сих пор, вроде как лишен этого недостатка. Насколько я помню, там учитываются не все високосные года.
– Исключаются все года с двумя нулями, кроме делящихся на четыреста. Двухтысячный год был високосным, а тысяча девятисотый – нет. Григорианский календарь повторяет четырехсотлетний цикл. Но и это еще не все, Гарри. Этот календарь был католическим. Его в тысяча пятьсот восемьдесят втором году ввел папа Григорий Тринадцатый, он же пьяница и бабник по имени Уго Бонкомпаньи. Так что протестантские страны стояли перед выбором: то ли придерживаться старого календаря и год от года ухудшать свое положение, то ли стиснуть зубы и принять превосходящий его католический. Это был вопрос жизни и смерти. Календарь определял время религиозных праздников, а между католической и протестантской идеологиями шла война, в которой все средства были хороши.
– Ты к чему клонишь? Джон Ди, что ли, изобрел новый календарь?
Зоула кивнула. Стрелка спидометра замерла на ста десяти милях в час. Промелькнули указатели на Саутгемптон.
– Что это была за прелесть! Для начала, он лучше выполнял главную задачу календаря, о которой думали и папа Григорий, и Филипп Испанский. Нужно было добиться, чтобы двадцать первое марта – отправной пункт для всех расчетов, связанных с Пасхой, – как можно точнее приходилось на весеннее равноденствие. Это когда день равен ночи.
– Зоула, я не отрицаю, что ходил в рядовую общеобразовательную школу, но что такое весеннее равноденствие, мне известно. И почему это так важно?
– Четыреста лет идет скрытая от глаз война. Она не затихла до сих пор. Даже сегодня мы о ней мало что знаем.
– Война?
– Между Христом и Антихристом.
Я на нее так и уставился. Она не шутила.
– Ты всерьез?
– Не то слово, Гарри. Война за души людские, и тут не обходится без календаря. Современный календарь – григорианский – включает четырехсотлетний цикл, в каждом из которых по девяносто семь високосных лет. Скучные цифры, непонятные трудящемуся до изнеможения сил крестьянину. А Ди выработал куда более совершенную систему високосных годов, при которой календарные даты шли в полном соответствии с временами года. Восемь из них повторялись в тридцатитрехлетнем цикле.
– Тридцатитрехлетнем?
– Да, равном возрасту Христа. Со временем поймешь, Гарри. Для простого человека, жившего в шестнадцатом веке, календарь, в котором учитываются не только времена года, но и продолжительность жизни Христа, – такой календарь казался бы даром Всевышнего. Календарь папы Григория был бы посрамлен.
Протестантские государства приняли бы календарь Ди, а католики наконец-то получили бы по заслугам.
– И все из-за високосных годов?
– Умный мальчик! Первый цикл – с первого года по тридцать третий. Високосные годы: четвертый, восьмой, двенадцатый, шестнадцатый, двадцатый, двадцать восьмой и тридцать второй. Второй цикл повторяет первый и длится с тридцать четвертого года по шестьдесят шестой. И так далее.
– Четырехлетние промежутки между високосными годами? Как в григорианском календаре?
Зоула помотала головой, нажала на акселератор и обогнала вереницу машин.
– Не совсем. Между последним високосным годом одного цикла и первым високосным годом следующего пропуск в пять лет.
– Не слишком ли сложно? Как их вычислять?
– Проще простого. Возьмем две тысячи четвертый год. Разобьем его на 20 и 04, а потом сложим – получится 24.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
Особенно нос. Хорошо хоть кровь течь перестала.
Вода уже не шумит. Через мгновение появляется Зоула: снизу желтое полотенце, на голове розовое. На лбу красуется кровоподтек. Я вспоминаю, что на мне только трусы.
– Давай позвоним в полицию, – предлагаю я ей.
Чайник закипает, я ищу растворимый кофе и чашки. С желудком у меня по-прежнему неладно.
В ее голосе слышится гнев.
– Что-то в этой рукописи есть, Гарри!
– С какой новости начать – с плохой или хорошей?
Она сердито машет рукой.
– Рукопись им не досталась, – говорю.
Я уже принес манускрипт из своей спальни.
– А плохая новость?
– Они унесли мой лэптоп. Там есть файл с дневником Огилви.
– Но об этом дневнике им известно не больше, чем нам.
– Ошибаешься, Зоула. Они не могут не знать, что ищут.
– Тогда давай обыграем их на их же поле.
Она вытирает волосы, осторожно обходя кровоподтек на лбу. Ее голос доносится сквозь розовое полотенце.
– Серьезно? Ты и вправду хочешь продолжать?
Зоула останавливается и удивленно смотрит на меня из-под полотенца.
– Ни о чем другом я и не думаю!
Она включает фен в розетку и начинает вытворять всякие штуки с щипцами для волос.
– По силам нам такое, Гарри? Я могла бы взять на две недели отгул…
– Согласен, – говорю я как ни в чем не бывало. – Бог знает, чем это для нас закончится, но у меня есть обязанности перед клиенткой… юной женщиной вамп…
– Между прочим, наши соперники еще могут вернуться. Их было двое. Один ждал внизу.
– В следующий раз они, возможно, прихватят с собой оружие, – предположил я.
Что такое оружие, я знал и пообщался с ним немало. До того как уволиться из армии, я успел побывать в Северной Ирландии, Косово и Заливе. После чего выбрал жизнь поспокойней. В этом, сдается мне, я похож на Динвуди.
– Ты все еще не выкинул из головы ту выдумку? Что Теббита убили за дневник?
– Соглашайся, Зоула. Я опять оказался прав.
Меня начинает трясти. Она выключает фен, садится к кухонному столу, наливает молоко, берет обеими руками большую кружку с кофе, подтягивает на дюйм полотенце и окидывает меня распутным взглядом.
– Ты живешь один, да?
– Как ты догадалась?
– Никто не сможет жить с таким самодовольным индюком.
Она отпивает кофе и вздыхает.
– У тебя я тоже не вижу никаких признаков сожителя, – замечаю я.
– Я была замужем за восхитительным человеком. Познакомилась с ним в Венеции, семь лет тому назад. Мы разведены.
– Немудрено. Наверное, он не мог с тобою ужиться?
– Я оказалась для него слишком любвеобильной. Он не поспевал.
Я разбрызгиваю кофе. Это движение отдается болью в лопатке, а Зоула довольно хихикает. Потом ее улыбка тает.
– Говоришь, оружие?
– Возможно. Еще один повод для звонка в полицию.
– Нет, Гарри. Они попросту заберут на шесть месяцев дневник, а я не хочу жить как Салман Рушди или как осведомитель, провинившийся перед мафией. Наш лучший способ защиты – выяснить, что есть такого в дневнике Огилви. Раньше врага. Обыграть этих придурков на их же поле. Что скажешь?
– Женщина! Будь благоразумна!
Она молчит.
– Мы не знаем, кто они и что нас ждет.
По-прежнему ничего – лишь немигающий, сбивающий с толку взгляд поверх кружки с кофе.
Я подумал: «Какого черта!»
– Лучше нам куда-нибудь исчезнуть.
Сквозь двойной стеклопакет доносится приглушенный шум автострады. Мое лицо в зеркале если не привлекательное, то хотя бы просто умиротворенное. Глаз еще привлекал к себе внимание, но явно шел на поправку. И я не проспал и двух часов. Что ж тут поделаешь?
Я вышел из общественного туалета и вернулся в зал.
Из кухни доносился запах поджаренного бекона.
Зоула сидела за столом у окна, в черных свитере и джинсах. В ушах – вчерашние цыганские серьги. Дневник лежал перед ней. За соседним столом водитель грузовика уписывал «настоящий английский завтрак», а по ту сторону от прохода сидела молодая пара с двумя заспанными детьми. Больше в забегаловке никого не было.
– В холодном свете утра наш поступок выглядит так себе. С какой стати мы должны бегать?
– Мы и не бегаем. Просто ложимся на дно, чтобы побить конкурентов.
Утверждение, конечно, спорное, но для препирательств было слишком рано. Я взял гренок.
– Кстати, куда мы направляемся?
– В Девон. У меня там есть убежище – родительский загородный дом. – Зоула наклонилась ко мне и понизила голос: – А еще я знаю, что на уме у Хэрриота и остальных.
ГЛАВА 16
– Что ж, Гарри. Сейчас твои мозги начнут дымиться. В состоянии ли ты переварить мои слова? Не уверена…
– Валяй!
Слово «валяй», наверное, было не лучшим из возможных, но уж что сказал, то сказал.
– Найди то место, где говорится о секретном цикле доктора Ди.
Я ни минуты не сомневался, что Зоула ездит на чем-то из ряда вон выходящем. И действительно, это была классика автомобилестроения, «релиант-симитар».
С трехлитровым движком, легким серебристым кузовом из стекловолокна и приборной панелью как в самолете. На длинном капоте я заметил тоненькие, с волосок, царапинки, но черные кожаные сиденья ничуть не просижены.
Толку от этой притаившейся мощи оказалось не много. Мы ползли со скоростью нескольких миль в час: на трассе М25 велись дорожные работы. В воздухе стоял легкий запах духов и кожи.
Я пролистывал страницы.
– Вот они, эти стихи. Что-то насчет земного и небесного годов, которые «помирились»… И еще: «не собьемся теперь и за триста лет».
– Именно. Первая подсказка. Это все как-то связано с календарями.
– Пока понятно, – сказал я.
– Только пока. Теперь – следующая улика. Что связывает Томаса Хэрриота и Джона Ди?
– Оба принадлежали к «Школе Ночи».
Дорожные работы заканчивались. Зоула смотрела вперед, выискивая брешь и готовясь к рывку.
– Ты меня поразил, Гарри! – призналась она. – Вот уж не ожидала, что вшивый лавочник может знать что-либо подобное.
– Мне известно, – продолжил я, – что лучшие умы того времени собирались у Уолтера Рэли – в его лондонском доме, в Дарем-Хаусе. Например, Фрэнсис Дрейк, путешественник и исследователь, Молине, один из создателей земного и небесного глобусов, Кристофер Марло, драматург, Джон Ди, придворный астроном, Томас Хэрриот, математик… Были и другие. Я знаю, что некоторые из них имели доступ к королевскому уху. Знаю, что их обвиняли в атеизме, богохульстве и отправлении странных обрядов. На самом деле темой их бесед становились самые разные вещи: насколько правдив Ветхий Завет, теория Коперника, новая математика, навигация… Они одной ногой стояли в современной науке, готовили почву для исследования всего земного шара и будущего могущества Англии. А так о «Школе Ночи» я знаю совсем немного.
Теперь дорога была свободна от дорожных служб. Зоула приметила щель и воткнула передачу. Я почувствовал жесткий толчок в спину, и мы с ревом пронеслись мимо стада машин. Она сказала:
– Там есть волшебный треугольник: Рэли, Хэрриот и Джон Ди. Теперь позволь дать тебе третью подсказку. Глянь, какую надпись оставила королева Елизавета на донесении Джона Ди.
– «Quod defertur non aufertur», – прочитал я. – Она говорит Джону Ди, что отложить на время – не значит забыть вовсе. Потом это было вычеркнуто и заменено на «jacta est alia» – «жребий брошен».
Зоула незаметно разогналась до сотни миль в час.
– Что за жребий, Гарри?
– Он как-то связан с тайным кругом и календарем?
– Умный мальчик, соображаешь. Теперь давай я расскажу тебе о секретном календаре Джона Ди. У нас есть високосные годы, потому что в году не ровно триста шестьдесят пять дней, так? Около четверти суток остаются неучтенными.
– Поэтому к каждому четвертому году добавляется один день. Мы ввели високосный год.
– Что и делалось со времен Юлия Цезаря. Вот только та разница немного отличается от четверти суток.
Счет был по-прежнему не совсем точен, и календарь шел чуть-чуть не в ногу с временами года. За человеческую жизнь накапливалось немного, однако за те тринадцать веков, что церковь пользовалась римским календарем, отставание достигло десяти дней. В конце концов Санта Клаус заявился бы к нам посреди лета.
– Так ведь григорианский календарь, которым мы пользуемся до сих пор, вроде как лишен этого недостатка. Насколько я помню, там учитываются не все високосные года.
– Исключаются все года с двумя нулями, кроме делящихся на четыреста. Двухтысячный год был високосным, а тысяча девятисотый – нет. Григорианский календарь повторяет четырехсотлетний цикл. Но и это еще не все, Гарри. Этот календарь был католическим. Его в тысяча пятьсот восемьдесят втором году ввел папа Григорий Тринадцатый, он же пьяница и бабник по имени Уго Бонкомпаньи. Так что протестантские страны стояли перед выбором: то ли придерживаться старого календаря и год от года ухудшать свое положение, то ли стиснуть зубы и принять превосходящий его католический. Это был вопрос жизни и смерти. Календарь определял время религиозных праздников, а между католической и протестантской идеологиями шла война, в которой все средства были хороши.
– Ты к чему клонишь? Джон Ди, что ли, изобрел новый календарь?
Зоула кивнула. Стрелка спидометра замерла на ста десяти милях в час. Промелькнули указатели на Саутгемптон.
– Что это была за прелесть! Для начала, он лучше выполнял главную задачу календаря, о которой думали и папа Григорий, и Филипп Испанский. Нужно было добиться, чтобы двадцать первое марта – отправной пункт для всех расчетов, связанных с Пасхой, – как можно точнее приходилось на весеннее равноденствие. Это когда день равен ночи.
– Зоула, я не отрицаю, что ходил в рядовую общеобразовательную школу, но что такое весеннее равноденствие, мне известно. И почему это так важно?
– Четыреста лет идет скрытая от глаз война. Она не затихла до сих пор. Даже сегодня мы о ней мало что знаем.
– Война?
– Между Христом и Антихристом.
Я на нее так и уставился. Она не шутила.
– Ты всерьез?
– Не то слово, Гарри. Война за души людские, и тут не обходится без календаря. Современный календарь – григорианский – включает четырехсотлетний цикл, в каждом из которых по девяносто семь високосных лет. Скучные цифры, непонятные трудящемуся до изнеможения сил крестьянину. А Ди выработал куда более совершенную систему високосных годов, при которой календарные даты шли в полном соответствии с временами года. Восемь из них повторялись в тридцатитрехлетнем цикле.
– Тридцатитрехлетнем?
– Да, равном возрасту Христа. Со временем поймешь, Гарри. Для простого человека, жившего в шестнадцатом веке, календарь, в котором учитываются не только времена года, но и продолжительность жизни Христа, – такой календарь казался бы даром Всевышнего. Календарь папы Григория был бы посрамлен.
Протестантские государства приняли бы календарь Ди, а католики наконец-то получили бы по заслугам.
– И все из-за високосных годов?
– Умный мальчик! Первый цикл – с первого года по тридцать третий. Високосные годы: четвертый, восьмой, двенадцатый, шестнадцатый, двадцатый, двадцать восьмой и тридцать второй. Второй цикл повторяет первый и длится с тридцать четвертого года по шестьдесят шестой. И так далее.
– Четырехлетние промежутки между високосными годами? Как в григорианском календаре?
Зоула помотала головой, нажала на акселератор и обогнала вереницу машин.
– Не совсем. Между последним високосным годом одного цикла и первым високосным годом следующего пропуск в пять лет.
– Не слишком ли сложно? Как их вычислять?
– Проще простого. Возьмем две тысячи четвертый год. Разобьем его на 20 и 04, а потом сложим – получится 24.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42