А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  

 

Но наутро, после профессионального ПВ, осознав, что все беды позади, уже не хотели связываться с легавыми. Те приходят, а девицы начинают валять дурака и делать вид, будто произошло недоразумение.
- И ты считаешь, что покрывать подпольных повитух - это нормально?
- Мы пытаемся вернуть людям здоровье, вот и все. Врач не имеет права на нравственные оценки. Мы помогаем пострадавшим по милости водителей-лихачей или от кулаков пьяных забияк. Но бить по рукам и читать нравоучения о вреде пьянства или обучать правилам движения - не наша работа.
Не испытывая желания вступать в спор, который наверняка ни к чему не приведет, я сменил тему и спросил:
- А почему собак повесили на Ли?
- Когда девушка умерла, миссис Рэнделл впала в истерику. Начала орать так, что пришлось дать ей успокоительное. Угомонившись, она тем не менее продолжала утверждать, что аборт сделал доктор Ли. Так, мол, сказала ее дочь. Поэтому она и позвонила в полицию.
- А как же диагноз?
- Самопроизвольный аборт? Формулировка осталась без изменений. Все законно: врачи могут истолковать случившееся именно так. Основой для обвинения в подпольном аборте стали отнюдь не клинические данные. А был аборт или нет - покажет вскрытие.
- Оно показало, что был, и довольно профессиональный, если не считать одного прокола в эндометрии. Это сделал человек, обладающий необходимыми навыками, но не настоящий мастер.
- Ты говорил с Ли?
- Сегодня утром, - ответил я. - Он утверждает, что не делал этого. Учитывая данные вскрытия, я ему верю.
- Ошибиться…
- Не думаю: Арт слишком хорош, чтобы так лопухнуться.
Карр извлек из кармана стетоскоп и принялся вертеть его в руках. Он явно разволновался.
- Чертовски поганое дело, - сказал он наконец. - Чертовски.
- Надо разбирать завалы. Мы не можем спрятать головы в песок и бросить Ли на произвол судьбы.
- Разумеется, - согласился Карр. - Но Джей Ди очень расстроен.
- Могу себе представить.
- Узнав, как лечили его дочь, он едва не убил того незадачливого интерна. Я там был. Думал, он задушит бедного мальчишку голыми руками.
- Как зовут интерна?
- Роджер Уайтинг. Славный малый, хоть и хирург-гинеколог.
- Где он сейчас?
- Наверное, дома. Сменился в восемь утра. - Карр нахмурился и опять принялся теребить свой стетоскоп. - Джон, ты уверен, что хочешь влезть в это дело?
- Не хочу я никуда влезать. Будь у меня выбор, я бы сейчас сидел в лаборатории. Но выбора нет.
- Беда в том, что Джей Ди рвет и мечет, - задумчиво проговорил Карр. - Эта история уже стала всеобщим достоянием.
- Да, ты говорил.
- Я лишь хочу помочь тебе уразуметь, какое создалось положение. - Карр явно не желал встречаться со мной глазами. Он принялся перебирать вещи на своем столе. - Делом занимаются люди, которым и положено им заниматься. А у Ли, насколько я понимаю, хороший поверенный.
- Во всем этом слишком много неясностей.
- Дело в руках специалистов, - повторил Карр.
- Каких специалистов? Рэнделлов, что ли? Или тех болванов, которых я видел в полицейском участке?
- В Бостоне замечательная полиция, - заявил Карр.
- Не мели чепухи.
Он смиренно вздохнул:
- Что ты надеешься доказать?
- Что Ли этого не делал.
Карр покачал головой:
- Это неважно.
- А по-моему, как раз это и важно.
- Нет, - возразил Карр. - Важно другое. Дочь Джей Ди Рэнделла погибла в результате подпольного аборта, и кто-то должен за это заплатить. Ли делает подпольные аборты, и доказать это в суде не составит труда. В жюри присяжных любого бостонского суда католиков больше половины. Они вынесут свое решение на основании общих принципов.
- Общих принципов?
- Ты понимаешь, о чем я, - буркнул Карр и неловко заерзал в кресле.
- Хочешь сказать, что Ли - козел отпущения?
- Совершенно верно. Ли - козел отпущения.
- Это мнение властей?
- В известной степени.
- А какова твоя точка зрения?
- Делая подпольные аборты, человек сталкивается с неизбежным риском. Он преступает закон. И когда он тайком выскабливает дочь знаменитого бостонского врача…
- Ли говорит, что не делал этого.
Карр грустно улыбнулся:
- По-твоему, это имеет значение?
8
Чтобы стать кардиохирургом, надо окончить колледж, а потом учиться еще двенадцать лет. Четыре года - медицинская школа, год - стажировка, три года - общая хирургия, два - хирургия грудной полости и еще два - сердечно-сосудистая хирургия. Кроме того, дяде Сэму тоже вынь да положь два года.
Принять на свои плечи такое бремя может лишь личность особого склада, способная и готовая пройти долгий нудный путь к намеченной цели. И когда, наконец, наступает пора самостоятельных операций, к столу подходит уже совсем другой человек, человек едва ли не новой разновидности. Опыт и преданность избранному поприщу превращают его в отшельника. В каком-то смысле слова отчуждение - часть его профессиональной подготовки. Все хирурги - люди одинокие.
Вот о чем размышлял я, глядя из наблюдательной будки сквозь стеклянный потолок операционной № 9. Кабина была встроена прямо в потолок, и я мог следить за ходом операции: и помещение, и персонал были как на ладони. Студенты и стажеры нередко приходили сюда посмотреть. В операционной был микрофон, поэтому я слышал все звуки - позвякивание инструментов, ритмичное шипение респиратора, тихие голоса. Нажав кнопку, можно поговорить с хирургами, но, когда кнопка отпущена, они уже не слышат вас.
Я забрался в будку после того, как посетил кабинет Джей Ди Рэнделла. Мне хотелось взглянуть на историю болезни Карен, но секретарша Рэнделла сказала, что у нее нет этой папки. История болезни хранилась у самого Джей Ди, а Джей Ди был сейчас внизу, в операционной, чем немало удивил меня. Я думал, он не выйдет на работу и потратит день на размышления о случившемся с Карен. Но, по-видимому, эта мысль просто не пришла ему в голову.
Секретарша сообщила мне, что операция, вероятно, уже заканчивается, но одного взгляда сквозь стеклянный потолок оказалось достаточно, чтобы понять: это не так. И грудная клетка, и сердце пациента все еще были вскрыты, ассистенты и не начинали накладывать швы. Я вовсе не хотел мешать им и решил заглянуть еще раз попозже, чтобы попытаться раздобыть историю болезни Карен.
Но все-таки не удержался и немного понаблюдал за хирургами. Операция на открытом сердце - завораживающее зрелище, в этом действе есть что-то фантастическое, сказочное, оно представляет собой некое единение дивного сна и жуткого кошмара. Только наяву.
В операционной было семнадцать человек. Четкие расчетливые движения шестнадцати из них напоминали какой-то сюрреалистический балет. Пациент за зеленой ширмой казался карликом рядом с громадным аппаратом, временно заменявшим ему сердце и легкие. Эта штуковина возле стола не уступала размерами автомобилю. В сияющем серебристом корпусе плавно вертелись шестеренки, работали поршни.
В изголовье стола стоял анестезиолог, ловко управлявшийся со своим оборудованием. Вокруг него вертелись несколько медсестер. Двое операторов аппарата искусственной вентиляции следили за его работой. Им помогали сестры и санитары. Я попытался определить, который из хирургов Рэнделл, но не смог: в халатах и масках они ничем не отличались один от другого и казались какими-то взаимозаменяемыми деталями, хотя на самом деле один из этих четверых отвечал за все действия пятнадцати своих сотрудников, за собственные решения и за состояние семнадцатого человека, находившегося сейчас в операционной, - человека, сердце которого было остановлено.
В углу стоял экран с электрокардиограммой. Нормальная ЭКГ - это дрожащая линия, каждый излом которой соответствует одному удару сердца, импульсу электрического тока, приводящего в движение сердечную мышцу. Сейчас линия была ровной - просто черта, которая, казалось бы, ничего не означает. На деле же она отражала главный из всех существующих в медицине критериев и показывала, что пациент мертв. Я присмотрелся к его грудной клетке и увидел розовые легкие. Они были неподвижны: человек на столе не дышал. За него это делала машина. Она гнала по сосудам кровь, насыщала ее кислородом, удаляла из организма углекислый газ. Этот аппарат работал в больнице уже лет десять, и пока в него не вносились никакие усовершенствования.
Люди в операционной не испытывали ни малейшего трепета ни перед этим агрегатом, ни перед лицом таинства, в котором они участвовали. Они просто работали, с толком и знанием дела. Наверное, поэтому происходящее и казалось фантастикой.
Я наблюдал это зрелище минут пять, не замечая хода времени, потом вышел в коридор, где стояли двое стажеров в шапочках. Их маски болтались на бечевках. Стажеры уплетали пончики, запивали их кофе и смеялись, обсуждая какое-то свидание вслепую.
9
Доктор медицины Роджер Уайтинг проживал на третьем этаже многоквартирного дома, стоявшего на ближнем к больнице склоне Маячного холма. В этом убогом районе селились те, кому было не по карману жилье на Луисбергской площади. Дверь мне открыла жена Уайтинга, невзрачная женщина на седьмом или восьмом месяце беременности. На лице ее застыло выражение тревоги.
- Что вам угодно?
- Я Джон Берри, патологоанатом из Линкольновской больницы. Мне хотелось бы побеседовать с вашим супругом.
Она окинула меня долгим подозрительным взглядом.
- Муж пытается уснуть. Он работал двое суток подряд и очень устал.
- У меня чрезвычайно важное дело.
За спиной женщины выросла фигура тщедушного молодого человека в белых мешковатых штанах. Он выглядел не просто уставшим, а совершенно изнуренным и насмерть перепуганным.
- В чем дело?
- Я хотел бы поговорить с вами о Карен Рэнделл.
- Я уже раз десять все объяснял. Спросите лучше доктора Карра.
- Я был у него.
Уайтинг провел ладонью по волосам и повернулся к жене.
- Все хорошо, дорогая. Налей мне кофе, пожалуйста. Не угодно ли чашечку? - спросил он меня.
- Да, если можно.
Мы устроились в тесной гостиной, обставленной дешевой ветхой мебелью, и я сразу почувствовал себя как дома. Каких-нибудь несколько лет назад я и сам был интерном и прекрасно знал, что такое безденежье, тревога, подавленность, черная работа по скользящему графику, когда среди ночи тебя то и дело зовет медсестра, чтобы получить «добро» на очередную пилюлю аспирина для пациента Джонса, когда приходится усилием воли соскребаться с топчана и осматривать больного. Знал, как легко допустить роковую ошибку в эти предутренние часы. В бытность мою стажером я однажды едва не убил старика, у которого было слабое сердце. Когда спишь три часа за двое суток, можно таких дров наломать. И пропади оно все пропадом.
- Я понимаю, что вы устали, и не отниму у вас много времени, - сказал я.
- Нет-нет, - с очень серьезным видом ответил Уайтинг. - Если я сумею чем-то помочь… Ну, то есть…
В комнату вошла миссис Уайтинг с двумя чашками кофе. Она окинула меня неприязненным взглядом. Кофе оказался жидким.
- Хочу расспросить вас о состоянии девушки в момент ее поступления. Вы тогда были в приемном покое?
- Нет, я пытался вздремнуть. Меня позвали.
- Во сколько это было?
- В четыре часа плюс-минус несколько минут.
- Расскажите, как все происходило.
- Я прилег, не раздеваясь, в каморке возле травмпункта, но едва успел задремать, как меня позвали. Я только что поставил капельницу одной старухе, которая все время норовила выдернуть иголку, да еще врала, что это делает кто-то другой, - Уайтинг тяжко вздохнул. - Короче, намучился я с ней и был совсем осоловевший, а тут еще срочный вызов. Я встал, окатил голову холодной водой, вытерся и отправился в приемный покой. Девушку как раз вносили.
- Она была в сознании?
- Да, хотя почти не соображала. Потеряла много крови и была белая как мел. Бредила, тряслась в лихорадке. Мы не могли толком измерить температуру, потому что больная клацала зубами. Но кое-как определили.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42