Противник парировал удар, увернулся от второго, и, улучив момент, шлепнул чемпиона ладонью по открытому лбу. Толпа зрителей захохотала. Чемпион зарычал и закричал нечленораздельно, и бросился в атаку снова, и на этот раз противник выбил сверд у него из руки, ударил поммелем чемпиона в живот и, когда тот согнулся, ногой опрокинул его на спину и приставил лезвие к горлу побежденного.
Тяжело поднявшись, посрамленный побежденный стащил с шеи амулет и протянул незнакомцу, нижнюю часть лица которого все еще закрывала повязка. Незнакомец принял приз, поклонился побежденному, и зашагал — не к выходу, но к изгороди, к первому ряду. Безошибочно определив Любаву, он зацепил клинком амулетную цепь и протянул ей приз через изгородь — на конце сверда. Любава, растерявшись, переводила взгляд с глаз победителя на амулет, но в конце концов сняла цепочку с острого лезвия. Победитель поклонился ей и подмигнул — как показалось ей, грустно. И тогда она вспомнила, кто это. Она хотела обратиться к нему, задержать, заговорить, но он поднял руку, призывая ее к молчанию, еще раз поклонился, и зашагал — на этот раз к выходу.
* * *
Вечер был неурочный, Детин должен был придти только завтра, и Любава решила провести время за чтением какого-нибудь фолианта, благо их у нее теперь имелось целых восемь грунок. Служанка и повар ушли — первая спать, второй в город. Поэтому, когда в дверь постучали, открывать пришлось самой Любаве.
Она спустилась вниз, поправляя поневу и волосы.
— Кто там?
— Это я, — раздался за дверью знакомый баритон.
Любава отодвинула засов. Войдя, Рагнвальд подождал, пока она запрет дверь, и только после этого снял с лица повязку.
— Возможно, я не должен был приходить к тебе, — сказал он мрачно. — Возможно за мной следят. Не знаю.
— Ты в немилости? — спросила Любава, кивком приглашая его пройти в гостиную.
— Пожалуй, что так. Но мне необходимо знать, что здесь происходит, и, увидев тебя давеча на состязаниях, я понял, что именно ты можешь мне об этом рассказать без всякой корысти.
— А дом этот ты как нашел?
— А я следил, куда ты шла.
Любаве это не очень понравилось. Но, в конце концов, это ведь Рагнвальд. Ну, следил и следил. Мог бы просто спросить, но, может быть, было не с руки.
— Пить, есть хочешь?
— Нет. Не до того. Где князь? Почему его не было на состязаниях?
— Его нет в Новгороде. Он в Верхних Соснах.
— Что он там делает?
— Живет.
— С молодой женой.
— Да. Неужели ты до сих пор ее не забыл? Не виделись больше года.
— Это не так.
— Между вами ничего не было?
Рагнвальд улыбнулся грустно и молча взглянул на Любаву.
— Было? — спросила она.
Он кивнул и перестал улыбаться.
— Меня давно не было в городе, — сказала она. — Я нынче вдова и содержанка.
— Листья шуршащие! — сказал Рагнвальд. — Это как же? Что случилось с мужем твоим?
В двух словах она поведала ему о своих недавних злоключениях.
— А потом меня приютил хозяин этого дома.
— Приютил? Вот оно что. Вояка какой-нибудь престарелый? До чего ж люди… все-таки… Хм.
— Нет. Купец.
— Купец? Ну, знаешь… Тебе нужно было обратиться ко мне.
— Да, — сказала она. — Вот только ты, когда мы последний раз виделись, не сказал, где ты будешь меня ждать. Чтобы к тебе обратиться можно было.
Рагнвальд присел на ховлебенк, тяжело вздохнул, и сказал, глядя в сторону:
— Ну, прости. Хочешь, я тебя куда-нибудь увезу прямо сейчас? Только…
— Только?…
Он посмотрел на нее затравлено. Она и сама все понимала прекрасно.
— Все мое состояние, все мои земли к твоим услугам, — сказал он. — И сколько угодно ратников.
— Со мною все в порядке, — заверила его Любава. — Мне нынче весьма привольно живется. Мне никогда раньше так привольно не жилось.
— Ты серьезно?
— Да. Не мучайся ты так. Ты мне ничем не обязан. Что у тебя на душе, Рагнвальд, выкладывай.
Он поерзал, встал, прошелся по комнате, и снова присел на ховлебенк.
— Не могу я больше, вот что. Дай мне слово, что никто не узнает о том, что я тебе сейчас скажу.
— Вот уж мило! — ответила Любава. — Милее не придумаешь. Нет уж.
— Почему?
— Тайны раскрываются иногда так внезапно. Кто-то что-то подслушает где-нибудь, или кто-то кому-то скажет в нетрезвом виде, а виноват всегда тот, с кого взяли слово.
— Но мне нужно тебе сказать!
— Говори просто так, без клятв. У меня нет привычки посвящать посторонних в тайны, которые мне не принадлежат. Но всякое может быть. Вдруг я напьюсь и выболтаю что-то, или схватят меня и начнут пытать, а может кто-то еще, посвященный в твою тайну, откроет ее всей округе, а ты подумаешь на меня.
Рагнвальд еще раз вздохнул. Лицо его осунулось, глубоко посаженные и одновременно выпуклые глаза застыли, глядя в одну точку.
— Хорошо, — сказал он. — Завтра будет все равно в любом случае. То есть, не совсем все равно, но большой важности… Э…
— Да говори уж.
— Ингегерд в Верхних Соснах, не так ли.
— Так.
— Я туда поеду. Ярислиф… Ярослав… предупредил меня, чтобы я не смел показываться ему на глаза.
— Но ты все равно поедешь.
— И постараюсь не показываться ему на глаза. Я попытаюсь выкрасть Ингегерд. Уже почти все готово, все приготовления… э… произведены.
Любава присела напротив.
— Так, — сказала она.
— Завтра я зайду к тебе опять.
— Только не завтра.
— Почему?
— Завтра здесь будет Детин.
— Выпроводить нельзя?
Любава закатила глаза. Люди, зацикленные на себе, бывают иногда так непонятливы.
— Хорошо, — сказал он. — Послезавтра. Я оставлю у тебя кое-какие хартии. Грамоты. Если у меня получится, я пришлю за ними гонца. Если нет — воспользуйся ими, когда и как тебе будет угодно. Также, я оставлю тебе дарственную на все мои владения. Правда, тебе придется, в случае провала моего плана и моей возможной гибели…
— Гибели?…
— Не перебивай. Придется тебе спорить с некой не очень приятной особой. Она… в общем, мы с нею… муж и жена.
— Ты женат?
— Это несерьезно, и это не имеет значения. Это был деловой брак. Вот, в общем, и все. Согласна?
— Зачем ты принял участие в состязаниях? Ты привлек к себе внимание.
— Мне показалось, что среди зрителей была Ингегерд. Но я ошибся.
— Ты безумен, Рагнвальд.
— Это верно. Согласна ли ты, Любава?
— Я подумаю.
— Некогда думать. Послезавтра, ближе к вечеру, я к тебе приду. Жди.
— Ты впутываешь меня в темное дело.
— Не темнее, чем некоторые прошлые наши с тобою дела.
— Не хочу.
— Я все равно приду.
Рагнвальд поднялся — длинный, бледный, зловещий. Поправив сверд и сленгкаппу, он наклонился, поцеловал Любаву в щеку, резко выпрямился и быстро зашагал к двери. Любава смотрела ему вслед, борясь с нехорошими предчувствиями.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ. СОБЫТИЯ НА УЛИЦЕ ТОЛСТЫХ ПРЯХ
Следующим вечером Детин явился к Любаве поздно и в плохом настроении. Служанка подала ему вино и пегалины и ушла спать. Любава села, как он любил, напротив, подперла подбородок ладонью, и посмотрела ясными глазами. Детин пригубил вино, отодвинул кубок, к пегалинам не притронулся.
— Я не против визитов, — сказал он. — Как я уж тебе говорил, ты можешь принимать у себя, кого хочешь и когда хочешь, кроме вечеров, принадлежащих мне. И все же.
Что именно ему известно, подумала она. Стоит ли отпираться и отрицать? Или, может, следует частично что-нибудь признать, а там видно будет?
— Он бывший твой любовник, не так ли?
Оказалось, известно ему многое.
— Да.
— Он приехал в Новгород специально, чтобы увидеться с тобой?
— Нет.
— Не лги.
— Я не лгу. Он попросил меня о помощи.
— Какой именно?
— Не имею права говорить. Это не моя тайна.
— Какие еще тайны! Он вернется?
— Возможно.
— Нет.
— Что — нет?
— Я поставлю охрану. Его схватят и все ему объяснят.
— Ты этого не сделаешь, — сказала Любава, выпрямляясь. — Как ты смеешь! Тебе захотелось меня унизить?
— Ты унизила меня.
— Чем же?
— Ты приняла здесь своего бывшего любовника.
— Вон лежит дощечка, — сказала она.
— И что же?
— Напиши список. Перечисли всех людей, приход которых сюда тебя унизит. Повесим на двери.
Она встала и быстро пошла к лестнице. Детин последовал за ней.
— Не смей поворачиваться ко мне спиной! — крикнул он. — Ты забыла, кто я, и кто ты!
Она круто обернулась.
— Ах вот оно что! — сказала она, глядя на него с лестницы, сверху вниз. — Что ж. Я содержанка. Ты хозяин. Почему бы тебе меня не выпороть в присутствии служанки? А то — выставь меня на улицу!
— Я не это имел в виду.
— Холопский сын!
— Что?!
— Дрянь!
Детин побелел от ярости.
— Ах так! — сказал он. — Хорошо! Ты сама напросилась! Сейчас я тебя выпорю. Иди в спальню!
— Подлец!
Он кинулся к ней, и она побежала — вверх по лестнице, в спальню, к окну. Он схватил ее за руку, развернул к себе, и с размаху хлопнул ей ладонью по щеке. Она вскрикнула, и он швырнул ее на кровать.
— Вот как ты мне платишь! — крикнул он.
— Мразь холопская! — крикнула она. — Соглядатаев наставил кругом, да?!
Она попыталась подняться, но он снова швырнул ее на кровать, а был он мужчина очень сильный. Щеку и запястье саднила жгучая боль.
— Да, наставил! И не зря, как теперь вижу!
— Холоп!
— Дрянь! Уличная продажная девка!
Он схватил ее за плечи и тряхнул. Она зажмурилась, ожидая пощечины. Но пощечины не было. Он продолжал ее держать. Приоткрыв глаза, она увидела, что он смотрит на нее — яростно и в тоже время безнадежно. Он отпустил ее и сел на пол рядом с кроватью. Любава вскочила, кинулась было вон из спальни, и тут только сообразила, что он плачет. Удивленная застыла она на пороге. Потерла щеку.
— Детин? — позвала она. — Детин. Ты чего. Ты…
Она приблизилась к нему, села рядом на корточки. Детин вытер кулаком глаза и злобно на нее посмотрел. Впрочем, злоба тут же пропала.
— Прости, — сказал он мрачно. — Ударь меня чем-нибудь. Вон скаммель возьми и долбани меня по башке. Вон стоит. Скаммель.
Она положила руку ему на плечо, но он дернулся, отодвинулся, отвернулся.
— Я недостоин тебя, — сказал он, вытирая щеку и глаз плечом и предплечьем.
— Не болтай, — сказала она растерянно.
— Нельзя пользоваться несчастьем человека, — сказал он. — Нельзя. А я воспользовался.
— Вовсе нет, — сказала она.
Некоторое время Детин молчал. Любава ждала все спокойнее. Ранее он казался ей монолитом, глыбой, стеной, а теперь вот проявил слабость. Захотелось его приласкать, погладить по голове, поцеловать в губы первой.
— Только сделай так, — сказал он, — чтобы мы с ним не встречались.
— Я, вроде бы, так и делала, — сказала она.
— Да, ты права. Ты совершенно права.
В эту ночь он был очень податлив, очень нежен. Любава подумала даже, что не помнила, когда ей было так хорошо с мужчиной. Но ничего ему не сказала.
* * *
Утром Детин проснулся раньше Любавы, быстро и тихо оделся, и вышел.
Смутное беспокойство овладело ею, как только она открыла глаза. Стараясь вспомнить причину беспокойства, Любава спустилась в гридницу, позвала служанку и велела подавать завтрак. И вспомнила.
Несмотря на обещание, данное ей Детином, Любава не находила себе места весь день. Хорошо бы было, думала она в полдень, если бы Рагнвальд прислал бы ей кого-нибудь с дощечкой, уведомляя о спешном своем отъезде. Дался он ей со своими тайнами и порочной любовью к двоюродной сестре! Все было тихо и мирно, жизнь начала уж было снова розоветь, и на тебе. Беспокойный народ эти мужчины.
А время текло все медленнее. Любава и во двор выходила, и баню велела служанке натопить, а уж вин перепробовала — без счету, а день только-только начинал тускнеть, солнце медленно клонилось к закату и казалось, что клониться оно будет без малого вечность. Скорей бы уж, думала Любава, отчаиваясь. Только бы не вернулся Детин. Только бы не поддался слабости и не решился бы на подглядывание. Ничего особенного — деловой разговор. Она постарается отговорить Рагнвальда от безумного плана. Пришел бы, отдал бы хартии свои дурацкие, и катился бы себе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66
Тяжело поднявшись, посрамленный побежденный стащил с шеи амулет и протянул незнакомцу, нижнюю часть лица которого все еще закрывала повязка. Незнакомец принял приз, поклонился побежденному, и зашагал — не к выходу, но к изгороди, к первому ряду. Безошибочно определив Любаву, он зацепил клинком амулетную цепь и протянул ей приз через изгородь — на конце сверда. Любава, растерявшись, переводила взгляд с глаз победителя на амулет, но в конце концов сняла цепочку с острого лезвия. Победитель поклонился ей и подмигнул — как показалось ей, грустно. И тогда она вспомнила, кто это. Она хотела обратиться к нему, задержать, заговорить, но он поднял руку, призывая ее к молчанию, еще раз поклонился, и зашагал — на этот раз к выходу.
* * *
Вечер был неурочный, Детин должен был придти только завтра, и Любава решила провести время за чтением какого-нибудь фолианта, благо их у нее теперь имелось целых восемь грунок. Служанка и повар ушли — первая спать, второй в город. Поэтому, когда в дверь постучали, открывать пришлось самой Любаве.
Она спустилась вниз, поправляя поневу и волосы.
— Кто там?
— Это я, — раздался за дверью знакомый баритон.
Любава отодвинула засов. Войдя, Рагнвальд подождал, пока она запрет дверь, и только после этого снял с лица повязку.
— Возможно, я не должен был приходить к тебе, — сказал он мрачно. — Возможно за мной следят. Не знаю.
— Ты в немилости? — спросила Любава, кивком приглашая его пройти в гостиную.
— Пожалуй, что так. Но мне необходимо знать, что здесь происходит, и, увидев тебя давеча на состязаниях, я понял, что именно ты можешь мне об этом рассказать без всякой корысти.
— А дом этот ты как нашел?
— А я следил, куда ты шла.
Любаве это не очень понравилось. Но, в конце концов, это ведь Рагнвальд. Ну, следил и следил. Мог бы просто спросить, но, может быть, было не с руки.
— Пить, есть хочешь?
— Нет. Не до того. Где князь? Почему его не было на состязаниях?
— Его нет в Новгороде. Он в Верхних Соснах.
— Что он там делает?
— Живет.
— С молодой женой.
— Да. Неужели ты до сих пор ее не забыл? Не виделись больше года.
— Это не так.
— Между вами ничего не было?
Рагнвальд улыбнулся грустно и молча взглянул на Любаву.
— Было? — спросила она.
Он кивнул и перестал улыбаться.
— Меня давно не было в городе, — сказала она. — Я нынче вдова и содержанка.
— Листья шуршащие! — сказал Рагнвальд. — Это как же? Что случилось с мужем твоим?
В двух словах она поведала ему о своих недавних злоключениях.
— А потом меня приютил хозяин этого дома.
— Приютил? Вот оно что. Вояка какой-нибудь престарелый? До чего ж люди… все-таки… Хм.
— Нет. Купец.
— Купец? Ну, знаешь… Тебе нужно было обратиться ко мне.
— Да, — сказала она. — Вот только ты, когда мы последний раз виделись, не сказал, где ты будешь меня ждать. Чтобы к тебе обратиться можно было.
Рагнвальд присел на ховлебенк, тяжело вздохнул, и сказал, глядя в сторону:
— Ну, прости. Хочешь, я тебя куда-нибудь увезу прямо сейчас? Только…
— Только?…
Он посмотрел на нее затравлено. Она и сама все понимала прекрасно.
— Все мое состояние, все мои земли к твоим услугам, — сказал он. — И сколько угодно ратников.
— Со мною все в порядке, — заверила его Любава. — Мне нынче весьма привольно живется. Мне никогда раньше так привольно не жилось.
— Ты серьезно?
— Да. Не мучайся ты так. Ты мне ничем не обязан. Что у тебя на душе, Рагнвальд, выкладывай.
Он поерзал, встал, прошелся по комнате, и снова присел на ховлебенк.
— Не могу я больше, вот что. Дай мне слово, что никто не узнает о том, что я тебе сейчас скажу.
— Вот уж мило! — ответила Любава. — Милее не придумаешь. Нет уж.
— Почему?
— Тайны раскрываются иногда так внезапно. Кто-то что-то подслушает где-нибудь, или кто-то кому-то скажет в нетрезвом виде, а виноват всегда тот, с кого взяли слово.
— Но мне нужно тебе сказать!
— Говори просто так, без клятв. У меня нет привычки посвящать посторонних в тайны, которые мне не принадлежат. Но всякое может быть. Вдруг я напьюсь и выболтаю что-то, или схватят меня и начнут пытать, а может кто-то еще, посвященный в твою тайну, откроет ее всей округе, а ты подумаешь на меня.
Рагнвальд еще раз вздохнул. Лицо его осунулось, глубоко посаженные и одновременно выпуклые глаза застыли, глядя в одну точку.
— Хорошо, — сказал он. — Завтра будет все равно в любом случае. То есть, не совсем все равно, но большой важности… Э…
— Да говори уж.
— Ингегерд в Верхних Соснах, не так ли.
— Так.
— Я туда поеду. Ярислиф… Ярослав… предупредил меня, чтобы я не смел показываться ему на глаза.
— Но ты все равно поедешь.
— И постараюсь не показываться ему на глаза. Я попытаюсь выкрасть Ингегерд. Уже почти все готово, все приготовления… э… произведены.
Любава присела напротив.
— Так, — сказала она.
— Завтра я зайду к тебе опять.
— Только не завтра.
— Почему?
— Завтра здесь будет Детин.
— Выпроводить нельзя?
Любава закатила глаза. Люди, зацикленные на себе, бывают иногда так непонятливы.
— Хорошо, — сказал он. — Послезавтра. Я оставлю у тебя кое-какие хартии. Грамоты. Если у меня получится, я пришлю за ними гонца. Если нет — воспользуйся ими, когда и как тебе будет угодно. Также, я оставлю тебе дарственную на все мои владения. Правда, тебе придется, в случае провала моего плана и моей возможной гибели…
— Гибели?…
— Не перебивай. Придется тебе спорить с некой не очень приятной особой. Она… в общем, мы с нею… муж и жена.
— Ты женат?
— Это несерьезно, и это не имеет значения. Это был деловой брак. Вот, в общем, и все. Согласна?
— Зачем ты принял участие в состязаниях? Ты привлек к себе внимание.
— Мне показалось, что среди зрителей была Ингегерд. Но я ошибся.
— Ты безумен, Рагнвальд.
— Это верно. Согласна ли ты, Любава?
— Я подумаю.
— Некогда думать. Послезавтра, ближе к вечеру, я к тебе приду. Жди.
— Ты впутываешь меня в темное дело.
— Не темнее, чем некоторые прошлые наши с тобою дела.
— Не хочу.
— Я все равно приду.
Рагнвальд поднялся — длинный, бледный, зловещий. Поправив сверд и сленгкаппу, он наклонился, поцеловал Любаву в щеку, резко выпрямился и быстро зашагал к двери. Любава смотрела ему вслед, борясь с нехорошими предчувствиями.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ. СОБЫТИЯ НА УЛИЦЕ ТОЛСТЫХ ПРЯХ
Следующим вечером Детин явился к Любаве поздно и в плохом настроении. Служанка подала ему вино и пегалины и ушла спать. Любава села, как он любил, напротив, подперла подбородок ладонью, и посмотрела ясными глазами. Детин пригубил вино, отодвинул кубок, к пегалинам не притронулся.
— Я не против визитов, — сказал он. — Как я уж тебе говорил, ты можешь принимать у себя, кого хочешь и когда хочешь, кроме вечеров, принадлежащих мне. И все же.
Что именно ему известно, подумала она. Стоит ли отпираться и отрицать? Или, может, следует частично что-нибудь признать, а там видно будет?
— Он бывший твой любовник, не так ли?
Оказалось, известно ему многое.
— Да.
— Он приехал в Новгород специально, чтобы увидеться с тобой?
— Нет.
— Не лги.
— Я не лгу. Он попросил меня о помощи.
— Какой именно?
— Не имею права говорить. Это не моя тайна.
— Какие еще тайны! Он вернется?
— Возможно.
— Нет.
— Что — нет?
— Я поставлю охрану. Его схватят и все ему объяснят.
— Ты этого не сделаешь, — сказала Любава, выпрямляясь. — Как ты смеешь! Тебе захотелось меня унизить?
— Ты унизила меня.
— Чем же?
— Ты приняла здесь своего бывшего любовника.
— Вон лежит дощечка, — сказала она.
— И что же?
— Напиши список. Перечисли всех людей, приход которых сюда тебя унизит. Повесим на двери.
Она встала и быстро пошла к лестнице. Детин последовал за ней.
— Не смей поворачиваться ко мне спиной! — крикнул он. — Ты забыла, кто я, и кто ты!
Она круто обернулась.
— Ах вот оно что! — сказала она, глядя на него с лестницы, сверху вниз. — Что ж. Я содержанка. Ты хозяин. Почему бы тебе меня не выпороть в присутствии служанки? А то — выставь меня на улицу!
— Я не это имел в виду.
— Холопский сын!
— Что?!
— Дрянь!
Детин побелел от ярости.
— Ах так! — сказал он. — Хорошо! Ты сама напросилась! Сейчас я тебя выпорю. Иди в спальню!
— Подлец!
Он кинулся к ней, и она побежала — вверх по лестнице, в спальню, к окну. Он схватил ее за руку, развернул к себе, и с размаху хлопнул ей ладонью по щеке. Она вскрикнула, и он швырнул ее на кровать.
— Вот как ты мне платишь! — крикнул он.
— Мразь холопская! — крикнула она. — Соглядатаев наставил кругом, да?!
Она попыталась подняться, но он снова швырнул ее на кровать, а был он мужчина очень сильный. Щеку и запястье саднила жгучая боль.
— Да, наставил! И не зря, как теперь вижу!
— Холоп!
— Дрянь! Уличная продажная девка!
Он схватил ее за плечи и тряхнул. Она зажмурилась, ожидая пощечины. Но пощечины не было. Он продолжал ее держать. Приоткрыв глаза, она увидела, что он смотрит на нее — яростно и в тоже время безнадежно. Он отпустил ее и сел на пол рядом с кроватью. Любава вскочила, кинулась было вон из спальни, и тут только сообразила, что он плачет. Удивленная застыла она на пороге. Потерла щеку.
— Детин? — позвала она. — Детин. Ты чего. Ты…
Она приблизилась к нему, села рядом на корточки. Детин вытер кулаком глаза и злобно на нее посмотрел. Впрочем, злоба тут же пропала.
— Прости, — сказал он мрачно. — Ударь меня чем-нибудь. Вон скаммель возьми и долбани меня по башке. Вон стоит. Скаммель.
Она положила руку ему на плечо, но он дернулся, отодвинулся, отвернулся.
— Я недостоин тебя, — сказал он, вытирая щеку и глаз плечом и предплечьем.
— Не болтай, — сказала она растерянно.
— Нельзя пользоваться несчастьем человека, — сказал он. — Нельзя. А я воспользовался.
— Вовсе нет, — сказала она.
Некоторое время Детин молчал. Любава ждала все спокойнее. Ранее он казался ей монолитом, глыбой, стеной, а теперь вот проявил слабость. Захотелось его приласкать, погладить по голове, поцеловать в губы первой.
— Только сделай так, — сказал он, — чтобы мы с ним не встречались.
— Я, вроде бы, так и делала, — сказала она.
— Да, ты права. Ты совершенно права.
В эту ночь он был очень податлив, очень нежен. Любава подумала даже, что не помнила, когда ей было так хорошо с мужчиной. Но ничего ему не сказала.
* * *
Утром Детин проснулся раньше Любавы, быстро и тихо оделся, и вышел.
Смутное беспокойство овладело ею, как только она открыла глаза. Стараясь вспомнить причину беспокойства, Любава спустилась в гридницу, позвала служанку и велела подавать завтрак. И вспомнила.
Несмотря на обещание, данное ей Детином, Любава не находила себе места весь день. Хорошо бы было, думала она в полдень, если бы Рагнвальд прислал бы ей кого-нибудь с дощечкой, уведомляя о спешном своем отъезде. Дался он ей со своими тайнами и порочной любовью к двоюродной сестре! Все было тихо и мирно, жизнь начала уж было снова розоветь, и на тебе. Беспокойный народ эти мужчины.
А время текло все медленнее. Любава и во двор выходила, и баню велела служанке натопить, а уж вин перепробовала — без счету, а день только-только начинал тускнеть, солнце медленно клонилось к закату и казалось, что клониться оно будет без малого вечность. Скорей бы уж, думала Любава, отчаиваясь. Только бы не вернулся Детин. Только бы не поддался слабости и не решился бы на подглядывание. Ничего особенного — деловой разговор. Она постарается отговорить Рагнвальда от безумного плана. Пришел бы, отдал бы хартии свои дурацкие, и катился бы себе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66