Хелье об этом знал и давал волю своим музыкальным порывам только когда вокруг никого не было. Дикие мяукающие слова перемежались воинственным рефреном на очень высокой ноте — «Уи-уи-уи-уи!» Возможно, с этим кличем яростные лапландцы бросались в отчаянный бой с медведями, волками и другими ровдирами в своей Лапландии — мерзлой, неуютной земле к северу от Лапландской Лужи. На третьем «уи-уи» Дир не выдержал, захохотал, и открыл дверь. Хелье круто обернулся и смущенно замолчал.
— Доброе утро, — сказал Дир. — Ты продолжай, не стесняйся. — И опять захохотал.
— Ну и гад же ты, Дир, — заметил Хелье. — Слабости следует уважать. Не так уж плохо я пою.
— Ты очень, очень хорошо поешь, — заверил его Дир и в этот раз уже не смог остановиться — от хохота из глаз у него потекли слезы, он утирал их рукавом, привалясь к стенке. Ротко, смущенно улыбаясь, вошел за Диром и встал у косяка.
Дир заставил себя остановиться, набрал побольше воздуху в легкие, задержал дыхание, выпучил глаза, посерьезнел, сказал, «Уи» и осел на пол, хохоча.
— Сволочь, — сказал Хелье.
— Ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха!…
— Заткнись.
— Ха-ха-ха-ха-ха… Уи! Ха-ха-ха-ха!…
— Здравствуй, Ротко. — В отличие от Дира, Хелье помнил имя зодчего, виденного им один раз в Талом Кроге. — Ты не обращай внимания, мой друг по утрам бывает не в себе.
Теперь засмеялся Ротко, и Хелье, закатив глаза, ушел в угол и сел там на ховлебенк.
— Сейчас, — сказал Дир, поднимаясь с полу, — сейчас я приготовлю пожрать. А может с вечера чего осталось. — Он засмеялся. — С вечера, с вечера… астер ты меченый… не смотри, а в печь ее… Такая скоморошина… нынче в Киеве все поют, — объяснил он. — Говорят, сам Валко-поляк их сочиняет. Глупо, но смешно. Ага, вот еще пара стегунов есть… разогреть их, что ли? Ротко! Ты, говоришь, огонь разводить умеешь. Вот и разведи.
— Дело закончил? — спросил Хелье.
— А как же, — откликнулся Дир, возясь с котелками и плошками. — Дело прежде всего. Уи. Ха-ха-ха-ха-ха!…
— Ты теперь… Да заткнись же ты!… Ты теперь, стало быть, свободен?
— Как зяблик. Ну, правда, нужно ехать в Киев, рапортовать. Но время терпит.
— Обратно ничего не надо в Киев везти?
— Обратно-то? О, спасибо. Чуть не забыл.
Дир покопался в суме и вытащил свиток, данный ему Житником. — Ротко! Ага, развел огонь, молодец. Действительно, умеешь.
Он подошел к печи и сунул свиток в огненные языки.
— Все. Теперь ничего везти не надо.
Хелье удивленно посмотрел на него.
— Ежели, — объяснил Дир, — всякий смерд и всякий холоп начнет князю писать, никаких чтецов не хватит разбирать все это. Князья должны писать князьям! Научили холопов грамоте, они и пишут, как отвязанные. Пишут, пишут. Невежи.
— Как знаешь, — сказал Хелье.
— Уж знаю я, знаю. Годрик не заглядывал?
— Нет.
— Выпорю я его, ежели его не убили, конечно. Какая, заметь, скотина неблагодарная бриттская. Бестолковая. Я, говорит, только огурцов куплю. Ну и где они, огурцы эти?
— А он, небось, отправился огуречнику мстить.
Дир хлопнул себя по лбу.
— Точно! А, хорла, действительно… Неужто убил Годрика негодный огуречник? — Дир раздул ноздри. — Что я с ним сделаю. Как я его скручу. Как я его от десятины-то освобожу! Прощелыга. Астер проклятый.
Стегуны не испортились за ночь. С голоду казалось очень вкусно. Ротко хотел было сесть за стол, но Дир его остановил.
— Ты чего это? — спросил он строго. — Не полагается тебе за общий стол.
— Что же ты меня унижаешь? — оторопело спросил Ротко.
— Унижаю? Чем же это?
— За стол не пускаешь.
— Хо! Унижает, заметь, незнание своего места. У каждого свое место. Твое место — стоять рядом, когда я ем.
— Дир, — вмешался Хелье.
— Не мешай, Хелье. Холопа нужно учить — это не страшно, всех учат тому, что им знать положено. Нас учат, холопов учат, ремесленников. Даже князей учат, хоть и плохо.
— Дир!
— Не мешай.
Хелье посмотрел на Ротко и сделал ему знак — мол, это недоразумение. Затем он встал и сказал веско:
— Дир, а подойди-ка сюда. В угол. Есть разговор.
— Может, позавтракаем сперва?
— Иди сюда!
Дир с сожалением встал и пошел с Хелье в угол.
— Ну?
— Ты что, совсем охвоился на службе у Святополка? Он же зодчий.
— Кто?
— Ротко.
— Зодчий?
— Да.
— Ну и что, что он зодчий. Холопов надо…
— Он не холоп. И никогда холопом не был.
— Укуп.
— И в укупы не продавал себя.
— Ну так я его себе укуплю. Если Годрик не вернется.
— Листья шуршащие! Он зодчий, понимаешь ты, пень ростовский?
— Да какая разница — зодчий, стяжный, кормовой…
— Зодчий — это ремесло такое.
— Да?
— Да.
— Что же это за ремесло? — с сомнением спросил Дир.
— А такое ремесло, когда дома строят.
— А, — понял Дир. — Плотник, значит. Ну и что? Бывает, плотники продаются, когда им работы нет.
— Не плотник. Зодчий.
— Ты заладил — зодчий, зодчий.
— Ну вот, скажи — как называется человек, командующий сотней воинов?
— По-разному.
— В Киеве. Как он называется в Киеве?
— Сотенный.
— А если тысячей воинов?
— Тысяцник.
— А человек, командующий тысяцниками?
— Военачальник.
— Правильно. Так вот зодчий — он военачальник всех плотников, столяров, клепальщиков, и смолильщиков. Он планирует, как будет выглядеть дом, когда его закончат строить.
— Ну уж нет, — сказал Дир.
— Что — нет?
— Чего планировать-то? В сражении — да, нужно планировать, без этого никуда. Без планирования потери больше. Ненамного, но больше. А дом-то чего? Ставь себе стены, вешай крышу.
— А если большой дом?
— Больше стены, и больше крышу.
— А если в доме два уровня?
— Ставь второй на первый.
— А фундамент?
— Ну, копай, заливай известью. Подвал еще бывает — тоже копай. Чего планировать?
— А если каменный дом?
— Камень на камень, те же стены.
— А башню? А церковь?
— Что-то ты, Хелье, не то говоришь.
— А вот мост тут строят. Видел мост?
— Видел. И что?
— Нужен зодчий.
— Зачем?
Хелье вздохнул.
— Просто поверь мне на слово, Дир. Ротко из таких ремесленников, которые не продаются, не покупаются, и не одалживаются. Он давеча с князем говорил.
— Это по ошибке. Он мне рассказывал.
— Никакой ошибки. Он — равный нам.
— Ну уж это ты брось. Простолюдин какой-то, подумаешь…
— Достаточно равный, чтобы сидеть с нами за одним столом.
— Да?
— Ученый человек.
— Ученый?
— Вот именно. Ученый.
Дир почесал в затылке.
— Так, стало быть, я не могу его взять себе в услужение? У него денег нет совсем, он говорил.
— У тебя тоже нет, однако же ты не идешь в услужение.
— Я служу князю.
— В качестве холопа?
— Но ведь я из хорошего рода.
— Вот и не позорь свой род. Не стыдно тебе? Зодчего унизил.
— Но ведь… все-таки… так он может, стало быть, сидеть с нами за столом?
— Я очень уважаю зодчих, Дир. И почту за честь, если Ротко с нами сядет.
— Но люди из хорошего рода…
— Дир, я тоже не из последнего рода. И даже кузен шведского конунга.
— Да, это верно.
— Все. Давай есть.
Дир вернулся к столу и, мрачно глянув на Ротко, сказал:
— Ну, эта… вроде бы ты можешь сесть. С нами. Только не очень панибратствуй. Зодчий ты там или еще какой — это еще не очень известно. А вот панибратствования я не люблю. Кстати, Хелье тоже не очень любит, он просто любит говорить неожиданности всякие. — Он повернулся к Хелье, уже успевшему набить себе полный рот еды. — А вот Гостемил, не в обиду ему буде сказано, со всеми как с равными говорит.
— Это потому, Дир, — сказал Хелье, жуя, — что мы с тобою хорошего роду…
— Да. И что же?
— А Гостемил — очень хорошего.
— Не понимаю.
— И не надо. Ты, когда по поручению ходил давеча, ничего странного не слышал? В городе?
— Нет. Пуст город. Рано еще. А что?
Ротко не слушал. Он утолял голод и очень хотел спать.
— Послезавтра после полудня будет суд над Детиным.
— Это кто такой?
— Строитель такой.
— Тоже зодчий? Эка развелось…
— Самый богатый человек в Новгороде.
— Ну да?
— Да.
Хелье задумчиво посмотрел на Ротко. Зодчий жевал теперь очень медленно, глаза у него закрывались сами собой.
— А за что его судят? — спросил Дир.
— За убийство.
— Кого же он убил?
— Он-то никого не убивал. Но кто-то другой убил Рагнвальда. Слышал о таком?
— Да, конечно. Его убили? Жаль. Неплохой собеседник. Пировали мы с ним раза два.
— Убил его не Детин. Но судят Детина. И если докажут, что убил именно он…
— Но если убил не он, как же можно доказать, что он?
— Можно, уверяю тебя. Так вот, если докажут, то…
— То?
— То будет плохо.
— Кому?
— Многим.
— А если не докажут?
— Тоже может быть плохо.
— Кому?
— Всем.
— Не понимаю.
— Нужно попытаться сделать так, чтобы его оправдали.
— Зачем?
— Нужно. Для этого нужно найти видока. Который видел, что было на самом деле.
— А ты знаешь, что было?
— Знаю.
— Ну да?
— Да.
— Тогда ты и есть тот самый видок, — уверенно заключил Дир.
— Нет.
— Почему?
— Я знаю, но я не видел.
— Откуда же ты знаешь?
— Своим умом дошел.
— Это как же?
— Не важно. Нужно, Дир, найти видока. Не может быть, чтобы никто не видел убийства. Так не бывает. Все-таки Новгород — город густонаселенный. Кто-нибудь все время либо смотрит в окно, либо шляется по улице. Кто-то видел! Кто?
— Ты меня спрашиваешь?
— Нет, я размышляю вслух.
— Ага. Можно я доем твой стегун? А то ты, я вижу, сыт уже. Говоришь много, ешь мало.
— Доедай. Можно было бы опросить всех жителей окрестных улиц… и всех непотребных девок, промышляющих там же…
Ротко уронил голову на стол и захрапел. Хелье поглядел на него неодобрительно.
— Вроде еще не старый, а храпит. Ладно. Мне нельзя появляться в городе. Но мне нужно быть на этом суде. Стало быть, мне нужно изменить наружность. Если я попрошу тебя сходить на торг и купить мне ту одежду, которую я скажу, ты сможешь ничего не перепутать?
Дир дожевал, проглотил, запил водой, и кивнул.
— Монах — это уже было. За монахами следят… кабаны слюнявые, уж монахов-то могли бы, казалось, оставить в покое. Купцом я здесь тоже побывал, да и с толпой не очень смешаешься, если ты купец, они порознь ходят. Остаются — сынки богатых боляр. Видел давеча этих сынков?
— Да. Неприятные.
— Не скажи. Забавный народ. Говорят смешно — припорхаем, упорхаем… не кузит… Константинополь называют Консталем… По возрасту я от них недалеко ушел. Сойдет. Значит, купишь все киевское. И — рубаху покороче, свиту покороче, сленгкаппу с разрезами с боков. Сапожки киевские повыше, до колена почти. И шапку — чтобы только один околыш да тесемки, и околыш чтобы зеленый. Вроде все. Нет, не все. Там есть, на торге, скоморошья лавка. Знаешь?
— Знаю.
— Накладную бороду. Щеголеватую какую-нибудь, короткую. Рыжеватую. А волосы я сам себе подрежу. Жалко, но что делать. Сынки богатых портят себя, режут волосы коротко, хотя те, кого я видел, вовсе не мужеложцы. И примкну я к их группе. Они наверное придут на суд — делать им целый день нечего. Кто-то сюда бежит… Торопится.
Хелье и Дир одновременно поднялись с ховлебенков и прошли в угол за свердами. Враждебный ли человек спешит к дому, нет ли — Хелье не понял. Ротко продолжал спать. Дверь распахнулась.
— Master! My master! — закричал с порога Годрик.
— Годрик! Что ты орешь? Где ты был?
Годрик кинулся к Диру и обнял его. Дир выронил сверд и оторопел.
— Что это с тобой? Напугал тебя кто-то?
— Master, I must tell thee… Listen to what I'm going to say. Please. Just listen. Thou must hear me out. `Tis all I ask.
— А?
— If thou dost not listen, I'm going to burn in hell, and it'll all be on thy conscience, Master, I'm warning you!
Дир дико посмотрел на Хелье.
— Что он лопочет? Годрик, что ты лопочешь? Что с тобой?
— Listen to me… Shit. Suddenly I don't seem to remember a word of the local dialect, imagine. Nor any other dialect, for that matter. I can't recall any Swedish either.
— Что он говорит?
— Ты не понимаешь? — спросил Хелье.
— Нет.
— За столько лет общения мог бы и запомнить несколько слов.
— Да я ж его не слушаю почти никогда. Он такое городит каждый раз, что это просто… А теперь вроде что-то важное у него на уме. Ты понимаешь его наречие?
— Кое-что понимаю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66
— Доброе утро, — сказал Дир. — Ты продолжай, не стесняйся. — И опять захохотал.
— Ну и гад же ты, Дир, — заметил Хелье. — Слабости следует уважать. Не так уж плохо я пою.
— Ты очень, очень хорошо поешь, — заверил его Дир и в этот раз уже не смог остановиться — от хохота из глаз у него потекли слезы, он утирал их рукавом, привалясь к стенке. Ротко, смущенно улыбаясь, вошел за Диром и встал у косяка.
Дир заставил себя остановиться, набрал побольше воздуху в легкие, задержал дыхание, выпучил глаза, посерьезнел, сказал, «Уи» и осел на пол, хохоча.
— Сволочь, — сказал Хелье.
— Ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха!…
— Заткнись.
— Ха-ха-ха-ха-ха… Уи! Ха-ха-ха-ха!…
— Здравствуй, Ротко. — В отличие от Дира, Хелье помнил имя зодчего, виденного им один раз в Талом Кроге. — Ты не обращай внимания, мой друг по утрам бывает не в себе.
Теперь засмеялся Ротко, и Хелье, закатив глаза, ушел в угол и сел там на ховлебенк.
— Сейчас, — сказал Дир, поднимаясь с полу, — сейчас я приготовлю пожрать. А может с вечера чего осталось. — Он засмеялся. — С вечера, с вечера… астер ты меченый… не смотри, а в печь ее… Такая скоморошина… нынче в Киеве все поют, — объяснил он. — Говорят, сам Валко-поляк их сочиняет. Глупо, но смешно. Ага, вот еще пара стегунов есть… разогреть их, что ли? Ротко! Ты, говоришь, огонь разводить умеешь. Вот и разведи.
— Дело закончил? — спросил Хелье.
— А как же, — откликнулся Дир, возясь с котелками и плошками. — Дело прежде всего. Уи. Ха-ха-ха-ха-ха!…
— Ты теперь… Да заткнись же ты!… Ты теперь, стало быть, свободен?
— Как зяблик. Ну, правда, нужно ехать в Киев, рапортовать. Но время терпит.
— Обратно ничего не надо в Киев везти?
— Обратно-то? О, спасибо. Чуть не забыл.
Дир покопался в суме и вытащил свиток, данный ему Житником. — Ротко! Ага, развел огонь, молодец. Действительно, умеешь.
Он подошел к печи и сунул свиток в огненные языки.
— Все. Теперь ничего везти не надо.
Хелье удивленно посмотрел на него.
— Ежели, — объяснил Дир, — всякий смерд и всякий холоп начнет князю писать, никаких чтецов не хватит разбирать все это. Князья должны писать князьям! Научили холопов грамоте, они и пишут, как отвязанные. Пишут, пишут. Невежи.
— Как знаешь, — сказал Хелье.
— Уж знаю я, знаю. Годрик не заглядывал?
— Нет.
— Выпорю я его, ежели его не убили, конечно. Какая, заметь, скотина неблагодарная бриттская. Бестолковая. Я, говорит, только огурцов куплю. Ну и где они, огурцы эти?
— А он, небось, отправился огуречнику мстить.
Дир хлопнул себя по лбу.
— Точно! А, хорла, действительно… Неужто убил Годрика негодный огуречник? — Дир раздул ноздри. — Что я с ним сделаю. Как я его скручу. Как я его от десятины-то освобожу! Прощелыга. Астер проклятый.
Стегуны не испортились за ночь. С голоду казалось очень вкусно. Ротко хотел было сесть за стол, но Дир его остановил.
— Ты чего это? — спросил он строго. — Не полагается тебе за общий стол.
— Что же ты меня унижаешь? — оторопело спросил Ротко.
— Унижаю? Чем же это?
— За стол не пускаешь.
— Хо! Унижает, заметь, незнание своего места. У каждого свое место. Твое место — стоять рядом, когда я ем.
— Дир, — вмешался Хелье.
— Не мешай, Хелье. Холопа нужно учить — это не страшно, всех учат тому, что им знать положено. Нас учат, холопов учат, ремесленников. Даже князей учат, хоть и плохо.
— Дир!
— Не мешай.
Хелье посмотрел на Ротко и сделал ему знак — мол, это недоразумение. Затем он встал и сказал веско:
— Дир, а подойди-ка сюда. В угол. Есть разговор.
— Может, позавтракаем сперва?
— Иди сюда!
Дир с сожалением встал и пошел с Хелье в угол.
— Ну?
— Ты что, совсем охвоился на службе у Святополка? Он же зодчий.
— Кто?
— Ротко.
— Зодчий?
— Да.
— Ну и что, что он зодчий. Холопов надо…
— Он не холоп. И никогда холопом не был.
— Укуп.
— И в укупы не продавал себя.
— Ну так я его себе укуплю. Если Годрик не вернется.
— Листья шуршащие! Он зодчий, понимаешь ты, пень ростовский?
— Да какая разница — зодчий, стяжный, кормовой…
— Зодчий — это ремесло такое.
— Да?
— Да.
— Что же это за ремесло? — с сомнением спросил Дир.
— А такое ремесло, когда дома строят.
— А, — понял Дир. — Плотник, значит. Ну и что? Бывает, плотники продаются, когда им работы нет.
— Не плотник. Зодчий.
— Ты заладил — зодчий, зодчий.
— Ну вот, скажи — как называется человек, командующий сотней воинов?
— По-разному.
— В Киеве. Как он называется в Киеве?
— Сотенный.
— А если тысячей воинов?
— Тысяцник.
— А человек, командующий тысяцниками?
— Военачальник.
— Правильно. Так вот зодчий — он военачальник всех плотников, столяров, клепальщиков, и смолильщиков. Он планирует, как будет выглядеть дом, когда его закончат строить.
— Ну уж нет, — сказал Дир.
— Что — нет?
— Чего планировать-то? В сражении — да, нужно планировать, без этого никуда. Без планирования потери больше. Ненамного, но больше. А дом-то чего? Ставь себе стены, вешай крышу.
— А если большой дом?
— Больше стены, и больше крышу.
— А если в доме два уровня?
— Ставь второй на первый.
— А фундамент?
— Ну, копай, заливай известью. Подвал еще бывает — тоже копай. Чего планировать?
— А если каменный дом?
— Камень на камень, те же стены.
— А башню? А церковь?
— Что-то ты, Хелье, не то говоришь.
— А вот мост тут строят. Видел мост?
— Видел. И что?
— Нужен зодчий.
— Зачем?
Хелье вздохнул.
— Просто поверь мне на слово, Дир. Ротко из таких ремесленников, которые не продаются, не покупаются, и не одалживаются. Он давеча с князем говорил.
— Это по ошибке. Он мне рассказывал.
— Никакой ошибки. Он — равный нам.
— Ну уж это ты брось. Простолюдин какой-то, подумаешь…
— Достаточно равный, чтобы сидеть с нами за одним столом.
— Да?
— Ученый человек.
— Ученый?
— Вот именно. Ученый.
Дир почесал в затылке.
— Так, стало быть, я не могу его взять себе в услужение? У него денег нет совсем, он говорил.
— У тебя тоже нет, однако же ты не идешь в услужение.
— Я служу князю.
— В качестве холопа?
— Но ведь я из хорошего рода.
— Вот и не позорь свой род. Не стыдно тебе? Зодчего унизил.
— Но ведь… все-таки… так он может, стало быть, сидеть с нами за столом?
— Я очень уважаю зодчих, Дир. И почту за честь, если Ротко с нами сядет.
— Но люди из хорошего рода…
— Дир, я тоже не из последнего рода. И даже кузен шведского конунга.
— Да, это верно.
— Все. Давай есть.
Дир вернулся к столу и, мрачно глянув на Ротко, сказал:
— Ну, эта… вроде бы ты можешь сесть. С нами. Только не очень панибратствуй. Зодчий ты там или еще какой — это еще не очень известно. А вот панибратствования я не люблю. Кстати, Хелье тоже не очень любит, он просто любит говорить неожиданности всякие. — Он повернулся к Хелье, уже успевшему набить себе полный рот еды. — А вот Гостемил, не в обиду ему буде сказано, со всеми как с равными говорит.
— Это потому, Дир, — сказал Хелье, жуя, — что мы с тобою хорошего роду…
— Да. И что же?
— А Гостемил — очень хорошего.
— Не понимаю.
— И не надо. Ты, когда по поручению ходил давеча, ничего странного не слышал? В городе?
— Нет. Пуст город. Рано еще. А что?
Ротко не слушал. Он утолял голод и очень хотел спать.
— Послезавтра после полудня будет суд над Детиным.
— Это кто такой?
— Строитель такой.
— Тоже зодчий? Эка развелось…
— Самый богатый человек в Новгороде.
— Ну да?
— Да.
Хелье задумчиво посмотрел на Ротко. Зодчий жевал теперь очень медленно, глаза у него закрывались сами собой.
— А за что его судят? — спросил Дир.
— За убийство.
— Кого же он убил?
— Он-то никого не убивал. Но кто-то другой убил Рагнвальда. Слышал о таком?
— Да, конечно. Его убили? Жаль. Неплохой собеседник. Пировали мы с ним раза два.
— Убил его не Детин. Но судят Детина. И если докажут, что убил именно он…
— Но если убил не он, как же можно доказать, что он?
— Можно, уверяю тебя. Так вот, если докажут, то…
— То?
— То будет плохо.
— Кому?
— Многим.
— А если не докажут?
— Тоже может быть плохо.
— Кому?
— Всем.
— Не понимаю.
— Нужно попытаться сделать так, чтобы его оправдали.
— Зачем?
— Нужно. Для этого нужно найти видока. Который видел, что было на самом деле.
— А ты знаешь, что было?
— Знаю.
— Ну да?
— Да.
— Тогда ты и есть тот самый видок, — уверенно заключил Дир.
— Нет.
— Почему?
— Я знаю, но я не видел.
— Откуда же ты знаешь?
— Своим умом дошел.
— Это как же?
— Не важно. Нужно, Дир, найти видока. Не может быть, чтобы никто не видел убийства. Так не бывает. Все-таки Новгород — город густонаселенный. Кто-нибудь все время либо смотрит в окно, либо шляется по улице. Кто-то видел! Кто?
— Ты меня спрашиваешь?
— Нет, я размышляю вслух.
— Ага. Можно я доем твой стегун? А то ты, я вижу, сыт уже. Говоришь много, ешь мало.
— Доедай. Можно было бы опросить всех жителей окрестных улиц… и всех непотребных девок, промышляющих там же…
Ротко уронил голову на стол и захрапел. Хелье поглядел на него неодобрительно.
— Вроде еще не старый, а храпит. Ладно. Мне нельзя появляться в городе. Но мне нужно быть на этом суде. Стало быть, мне нужно изменить наружность. Если я попрошу тебя сходить на торг и купить мне ту одежду, которую я скажу, ты сможешь ничего не перепутать?
Дир дожевал, проглотил, запил водой, и кивнул.
— Монах — это уже было. За монахами следят… кабаны слюнявые, уж монахов-то могли бы, казалось, оставить в покое. Купцом я здесь тоже побывал, да и с толпой не очень смешаешься, если ты купец, они порознь ходят. Остаются — сынки богатых боляр. Видел давеча этих сынков?
— Да. Неприятные.
— Не скажи. Забавный народ. Говорят смешно — припорхаем, упорхаем… не кузит… Константинополь называют Консталем… По возрасту я от них недалеко ушел. Сойдет. Значит, купишь все киевское. И — рубаху покороче, свиту покороче, сленгкаппу с разрезами с боков. Сапожки киевские повыше, до колена почти. И шапку — чтобы только один околыш да тесемки, и околыш чтобы зеленый. Вроде все. Нет, не все. Там есть, на торге, скоморошья лавка. Знаешь?
— Знаю.
— Накладную бороду. Щеголеватую какую-нибудь, короткую. Рыжеватую. А волосы я сам себе подрежу. Жалко, но что делать. Сынки богатых портят себя, режут волосы коротко, хотя те, кого я видел, вовсе не мужеложцы. И примкну я к их группе. Они наверное придут на суд — делать им целый день нечего. Кто-то сюда бежит… Торопится.
Хелье и Дир одновременно поднялись с ховлебенков и прошли в угол за свердами. Враждебный ли человек спешит к дому, нет ли — Хелье не понял. Ротко продолжал спать. Дверь распахнулась.
— Master! My master! — закричал с порога Годрик.
— Годрик! Что ты орешь? Где ты был?
Годрик кинулся к Диру и обнял его. Дир выронил сверд и оторопел.
— Что это с тобой? Напугал тебя кто-то?
— Master, I must tell thee… Listen to what I'm going to say. Please. Just listen. Thou must hear me out. `Tis all I ask.
— А?
— If thou dost not listen, I'm going to burn in hell, and it'll all be on thy conscience, Master, I'm warning you!
Дир дико посмотрел на Хелье.
— Что он лопочет? Годрик, что ты лопочешь? Что с тобой?
— Listen to me… Shit. Suddenly I don't seem to remember a word of the local dialect, imagine. Nor any other dialect, for that matter. I can't recall any Swedish either.
— Что он говорит?
— Ты не понимаешь? — спросил Хелье.
— Нет.
— За столько лет общения мог бы и запомнить несколько слов.
— Да я ж его не слушаю почти никогда. Он такое городит каждый раз, что это просто… А теперь вроде что-то важное у него на уме. Ты понимаешь его наречие?
— Кое-что понимаю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66