За окном моросил нудный дождь, наверное, более удручающего антуража для такого неудачного вечера и придумать было нельзя. Я долго слонялась по квартире, пошла на кухню, выпила стакан ряженки, включила телевизор, посмотрела рекламу пива, выключила телевизор, включила радио. Послушала радио, снова началась реклама. Я выключила радио, открыла холодильник, закрыла его, хотя это было единственное место, где рекламу не передавали. Поискала сигареты. Не нашла. Решила позвонить Вениамину Георгиевичу.
К телефону никто не подходил. Я ждала достаточно долго, но трубку никто так не поднял. В тишине что-то мягко потрескивало, и с каждым щелчком я вздрагивала: наверное, это он неторопливо снимает трубку с рычага… Нет, опять помехи! Я перезвонила через полчаса. Тот же результат. Вряд ли он вышел погулять в такую-то погоду. Набрала ему еще через четверть часа – та же история. Мне стало зябко и беспокойно. Что-то случилось с профессором? И это как-то связано с моим визитом? Но я ничего плохого сделать ему не могла… А Рыжик? Куда он побежал после того, как сбил меня с ног?
Когда стало ясно, что успокоиться я не смогу, осталось одно: позвонить на мобильник Володе. Домой названивать я не решалась, хотя знала, что уж ко мне-то его супруга не станет ревновать. Но все равно я считала, что звонить домой женатому мужчине неприлично.
– Ритулик-красотулик! – завопил Володька вместо приветствия. – рад слышать тебя, свет моих очей, но я сейчас жутко занят.
– Володя, я не задержу. У меня только один вопрос: кто дал тебе телефон Матвеева?
Володька растревожился и перестал балагурить. Неужели у меня был такой трагический тон?
– Что случилось? Рита, ты… у тебя все нормально?
– Относительно. У меня украли Библию.
– Ой, ё! Ту самую?
– Нет, не ту, но сейчас это не важно. Я боюсь, что… Не могу дозвониться до Вениамина Георгиевича. Мне надо срочно знать, кто тебе дал его телефон!
– А черт его знает. Уже не помню.
– Володя, ну пожалуйста, вспомни, напрягись! Это сейчас очень важно! Если с Вениамином Георгиевичем что-то случится, это будет на моей совести.
– Рита, я постараюсь узнать, – Володя начинал нервничать, – а сейчас извини, ну никак не могу… В общем, пока, да связи!
И гудки…
– 35 -
Пальто пришлось сдать в химчистку, и мне не оставалось ничего, кроме как надеть зимний пуховик и в нем поехать на Воробьевы горы. В пуховике было жарковато, особенно в метро, и я с большим удовольствием избавилась от него в гардеробе первого Гуманитарного корпуса. Поднимаясь по лестнице по направлению к суровым охранникам, проверявшим пропуска и студенческие, я встретила Александру, филолога-германиста. Саша иногда залезала в ирландщину, и даже опубликовала пару статей по поводу особенностей глагольных форм в современном английском на территории Северной Ирландии. Не могу сказать, что я очень ей обрадовалась: после вчерашних происшествий у меня сердце было не на месте и мне не особенно хотелось с кем-то вести светскую беседу, тем более с ней. Но не делать же вид, что я ее не замечаю!
– А, Рита, привет! Ты тоже на семинар? Вот и отлично. Я как раз хотела с тобой поговорить. В Институте Языкознания будут чтения памяти Ярцевой, сборник делают. Ты будешь участвовать?
Я покачала головой:
– Я же этнограф, не лингвист…
– Да брось ты, неужели ты не напишешь ничего филологического? Нет, ты напишешь, я знаю! Кстати, я совсем забыла тебе сказать, что твоя статья…Ээээ… Что с тобой, Рита?
В холле прямо передо мной, на столе, застеленном выцветшим красным сукном, стоял огромный портрет Вениамина Георгиевича в траурной рамке. Перед портретом – вазочка с четырьмя поникшими гвоздичками, скорбно склонившими головы. Профессор глядел на меня с фотографии грустно и слегка иронично. Будто бы добродушно упрекал меня в том, что я наделала: "Что же это вы, деточка! Я от вас такого не ожидал…Да, не ожидал!" А что я натворила-то? Я же не хотела! Я совсем не хотела, чтобы он умирал! Я звонила ему, никто не отвечал, вот я и перестала звонить. Да еще придумывала себе весь вечер совершенно бессовестные обманные объяснения: может, на линии неполадки, может, у него отключили телефон или еще что. Хотя я чувствовала, что не в этом дело.
Я подошла поближе, чтобы прочитать некролог. Да, так и есть, он умер позавчера, именно в тот день, когда я была у него. Значит, это произошло вечером… Но как это связано с моим визитом? Наверное, если бы я была виновата, ко мне давно пришла бы милиция… Стоп, в чем я виновата? Ни в чем. Даже если я как-то причастна к его смерти, то… но почему я так уверена, что причастна?
– Рита! Рита! – Александра трясла меня за рукав. – Да что с тобой? Что ты так на Матвеевский портрет уставилась? Ну да, наука понесла тяжелую утрату… Или он тебе родственник?
– Саша, мне надо срочно с тобой поговорить.
То, что я выбрала не лучшую собеседницу, было ясно как день. Но если бы я удерживала в себе все свои мысли и чувства, то, наверное, сошла бы с ума на месте. Мы стали в пролете между этажами. Александра протянула мне сигарету. Я затянулась и слегка успокоилась. Ровно настолько, чтобы говорить членораздельно.
– А чего тут непонятного? – дернула изящными плечиками Александра, на удивление бесстрастно выслушав мой рассказ.- Это же просто черт.
– Что – просто черт? – Мне было легче уже от того, что говорливая Александра выслушала меня, не перебив ни разу. Поэтому я считала своим долгом выслушать ее парадоксально бестолковые – как всегда! – выводы. И по возможности в них вникнуть. Даже взбалмошная Саша могла иногда сказать что-нибудь дельное.
– Этот Рыжик твой. Ты ирландские сказки и былички читала?
– Читала. Но какая связь?
– Еще? – она протянула мне очередную сигарету.
Отказаться в такой ситуации было невозможно.
– Так вот, если там кому встречается молодой человек приятной наружности – а ты именно так о нем говорила! – да еще рыжий, то добра не жди. Это точно сам дьявол. Я помню, Таня Михайлова об этом много писала, у нее была статья…
– Саша, я тебя умоляю! Это был совершенно реальный человек, насчет приятной наружности – дело вкуса.
– Но он же был рыжий!
– Рыжий. Ну и что?
– Значит, дьявол. И это очень хорошо согласуется. Кому еще нужна была Библия? Ты ж сама говорила, что кто-то там из-за нее в каком-то году совершил сделку с дьяволом.
– Саша, я говорю не о филологических ассоциациях! Пойми, человек умер!
– Вениамин Георгиевич? Так ему лет-то… Дай Бог нам столько прожить.
– Но когда я была у него, он был абсолютно здоров!
– Ну и что? – она снова жеманно пожала плечами. – У меня дед так бегал-бегал до восьмидесяти шести лет, здоровее нас был. А потом раз – сердце. И все. Нет деда. А за два дня до того ему бабка скандал устроила, за то, что он ей с тридцатилетней теткой изменял. А ты говоришь!..
– Я не про то говорю. Из-за этой книжной истории уже один человек умер в Питере. И у него ограбили квартиру.
– А у Матвеева ограбили?
– Не знаю.
– Ну вот видишь.
– Да ничего я не вижу!
– Ну хорошо, а кто тогда твой Рыжик по-твоему? Если не черт, то кто?
– Какой-нибудь охотник за антиквариатом. Димка, Татьянин сын мне рассказывал, что там, в Питере народ охотится за Библией, чтобы продать ее на Запад. И покупателя нашли. Ой, не знаю… Что им стоит сесть на поезд да в Москву приехать? Наверное, Рыжик один из них…Вениамин Георгиевич его не пустил на порог, а потом он как-то узнал, что я интересуюсь книгой. Может быть, он выведал телефон Матвеева и каким-то образом подкинул его Володьке. Иначе не сходится.
– Все-то ты рационализируешь… Ой, смотри, Тамара Борисовна идет! Давай у нее спросим?
– Что спросим?
– Здравствуйте, девочки! – Тамара Борисовна Шварц, крупная дама и крупный ученый, медленно спускалась по лестнице, умудряясь одновременно поправлять шиньон, кивать мчащимся мимо студиозусам, и пробегать глазами настенные надписи.
– Надо же, что современные юные филологи пишут! – она кивнула на любовно вычерченное черным маркером слово "фаллос", – Вот что значит образование! В наше времена на стенах писали несколько иное слово… Риточка, а что это с вами такое? У вас горе? Она стала около меня, тяжело дыша, так что старомодное жабо на ее груди то поднималось, топорщась рюшами, то опадало.
– Тамара Борисовна, у Риты обострение комплекса вины. Она считает, что Матвеев из-за нее умер, – с детской непосредственностью заявила Александра. Меня всегда раздражало ее поведение в стиле "анфан террибль", но сейчас это было кстати: сама бы я объяснить ничего не смогла.
– Да что это вы, Риточка, выдумываете? Если уж кого винить или подозревать, то меня, я же его умершим обнаружила!
– Вы?! – я снова заволновалась да звона в ушах. – Расскажите, как это было?
– Ну как… Я ведь тесно с ним общалась, была в некотором роде его ученицей, вернее одной из учениц. А сейчас я собираю материал для учебника, который будет называться "История лингвистических учений двадцатого века" или что-то в этом роде. И я приходила к Вениамину Георгиевичу каждую неделю, мы с ним беседовали, он мне советы давал.
– А он не жаловался на здоровье? – робко спросила я. Все-таки мне хотелось найти себе оправдание.
– Нет, нет, нет! – она энергично замотала головой, отчего только что поправленный шиньон снова сполз набок. – Вениамин Георгиевич никогда не жаловался. У него была очень тяжелая жизнь, как у многих людей его поколения, но он привык переносить все трудности молча. Конечно, он выглядел усталым, но в его возрасте это простительно. Особенно если учесть, что он до последнего дня работал. Кто теперь будет разбирать его архив – неизвестно…
– А когда Вы пришли к нему позавчера… – я робко попыталась вернуть ее к интересующей меня теме.
– Когда я пришла к нему… Это было вечером, часов в девять. У меня поздно заканчивается пара здесь, поэтому мы и назначали наши встречи на такое время. Так вот. Я пришла, смотрю – дверь его квартиры не закрыта. Но не открыта нараспашку, а прикрыта и не заперта.
Она задумалась, по-видимому припоминая детали. Я тоже призадумалась: точно помню, что профессор плотно закрыл за мной дверь, помню даже щелчок цепочки. Значит, за время, прошедшее после моего ухода (а ушла я примерно в шесть, самое позднее – полседьмого) и девятью часами, когда на площадке появилась Тамара Борисовна, кто-то успел побывать в его квартире. И уйти, не закрыв дверь.
– И я помню, что удивилась, – продолжала Шварц, – Ведь он никогда заранее не открывал мне дверь. Обычно я звонила, он еще спрашивал "Кто?", и только потом открывал. Долго открывал, у него там замки, защелки на цепях… А тут не заперто! Но я не придала этому особенного значения. Я открыла дверь, вошла в прихожую, громко сказала "здравствуйте", чтобы он услышал, если он в дальней комнате. Мне никто не ответил. Вот тогда я уже забеспокоилась. Я вошла в гостиную, где у него библиотека. Вы, Риточка, были там, представляете себе… И вот там он лежал на ковре посреди комнаты. Просто лежал, как будто заснул прямо на полу. Я испугалась, подумала: человеку плохо, надо помочь. Попыталась окликнуть его, помочь встать, взяла за плечо, и поняла, что уже все… Тут же вызвала скорую, они приехали через пятнадцать минут. Констатировали смерть. Только на этих словах добродушное лицо Тамары Борисовны помрачнело.
– А от чего наступила смерть, не сказали? – спросила Александра.
– Сердечная недостаточность. Они не стали его особенно осматривать, да и, по-моему, диагноз поставили только для того, чтобы что-нибудь в своих бумажках написать. И так все ясно: возраст…
– А милицию вызывали? – робко спросила я.
Тамара Борисовна кивнула.
– Да, врачи вызвали. Он ведь один жил, ближайших родственников нет, о дальних неизвестно… У него же вся родня погибла в тридцатые годы, может быть, вы знаете эту историю. Хотя вряд ли, он не любил об этом говорить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47