В руках была темная книга, которую в полумраке было и не рассмотреть. Я вглядывалась, но не могла ухватить взглядом ни одной особой приметы. Темно-коричневый переплет. На обложке ничего – ни буквы, ни значка. Она протянула мне книгу и умоляюще посмотрела на меня (так обычно смотрят, когда просят поставить зачет, несмотря на отсутствие знаний). Я тоже протянула к ней руки и тут же спохватилась. Ощущение было такое, как будто я увидела сон, не засыпая.
У меня не очень развито художественное воображение, но этот момент был редчайшим – если не единственным – в моей жизни, когда перед глазами я увидела картинку, да, я видела эту девушку как в кино! Даже нет, в кино-то понимаешь, что все происходит на экране, а тут – как будто это была галлюцинация. Это было настолько неожиданно, что я решила на время отодвинуть работу над моей злосчастной монографией и найти эту самую книгу. Не для того, чтобы обеспечить Володе его сенсацию, а для того, чтобы просто прижать ее к груди и походить с ней в темной комнате. Глупо, конечно. Но я решила взяться за это дело. Я не могла подвести Маргариту…
– 13-
Всю первую половину дня собирался начаться дождь, но, видимо, раздумал, да так и не собрался. Они побродили по Невскому, посидели в "Идеальной чашке", где было полно таких же счастливых влюбленных студентов, попили кофе с пирожными, поцеловались в уголке. Потом снова вышли на Невский, еще побродили, поглазели на Казанский собор, но внутрь не пошли, а неспешно потопали к Дворцовой площади.
В Эрмитаже Машенька начала зевать. Музеи ее всегда утомляли, и ей сложно было понять, чего ищут люди, бродя из зала в зал и вглядываясь в картины, от которых через пять минут уже рябит в глазах. Но раз уж считается, что культурный человек должен ходить по музеям и получать от этого удовольствие – то значит надо.
Найси, наоборот, в музеях нравилось. Но он видел, что его Дейрдре скучает, и решил закругляться. Через мост они дошли до стрелки Васильевского острова, успев по дороге полюбоваться на Неву и поцеловаться пару-тройку раз на мосту. Найси робко предложил зайти в Кунсткамеру, но Дейрдре не польстилась даже на чучела индейцев и заспиртованных уродцев. Настаивать Найси не стал, тем более, что денег у него было все-таки не очень много. Пообедали они в Таможенном переулке между Кунсткамерой и Академией Наук, там совершенно неожиданно обнаружилась академическая кафешка, где все было вкусно и дешево. Найси угощал Дейрдре и, наверное, впервые в жизни, чувствовал себя взрослым и независимым. Мобильник свой он отключил, чтобы мать не трезвонила, и вообще подумывал о том, что надо бы найти какую-нибудь подработку и купить свой, да матери номер не давать. Но это не сейчас, а потом. Сейчас не до работы, ни до учебы, ни до чего. Сейчас – Дейрдре.
"Домой" на Шпалерную они вернулись уже под вечер. Маша решила, что из соображений элементарной вежливости нужно купить Сашке еды. Они зашли в какой-то продуктовый магазин, купили сыра, молока, каких-то замороженных овощных смесей и прочей гадости, дешевой и сердитой.
В парадном опять не горела лампочка, и им снова пришлось карабкаться в темноте. Но у Дейрдре настроение улучшилось, ей даже нравилась вся эта темнота и таинственность. Дверь открыл Сашка.
– Заходите, сейчас еще Пашка придет…
– А папаша твой где? – спросил Найси.
– Спит уже, опять напился, зараза, – слово "зараза" Сашка произнес с какой-то отеческой нежностью.
– А мы поесть принесли, – пропела Дейрдре.
– Машенька, ты прелесть, – улыбнулся Сашка, – а то у меня как раз холодильник пустой, там последний таракашка с горя повесился.
На кухне орудовали все втроем, Маша снова любовалась чудо-деревом, разглядывала массивный деревянный буфет ("А это начало двадцатого уже, модерн" – пояснил Сашка). День за окнами успел неспешно угаснуть, и казалось, матовая лампочка под замысловатым абажуром, освещающая кухню – это единственный островок света и у юта на этой земле, полной мрака, неясности и опасностей.
В дверь позвонили
– О, а вот и Пашка пришел, – Сашка бросился к двери так, как будто Пашка мог передумать и уйти.
Найси не смог не воспользоваться моментом и, кинув на стол пакетик из-под овощной смеси, снова попытался обнять Дейрдре.
Пашка оказался совсем не таким, каким Маша его себе представляла. Ничего особо мрачно-фашистского в нем не было. Совершенно не выразительное (вернее, ничего не выражающее) лицо, водянистые зеленоватые глаза, светлые волосы, аккуратно подстриженные и расчесанные. Лицо как лицо, без особых примет. В толпе увидишь – через пять минут забудешь. Двигался он осторожно, размеренно. Перед тем, как что-то сказать, делал паузу, видимо обдумывая.
– Всем привет, – спокойно сказал он, когда Сашка представил его москвичам, – а я вот к ужину принес.
Он поставил на стол бутылку красного вина. Вино оказалось неожиданной пристойным, хоть и дешевым.
За ужином Сашка снова болтал без умолку.
– Паш, ну смотри, я опять ничего не нашел про твоих немцев. Даже в переписке 14 года…
– А более поздние смотрел?
– Не-а… Ну ты посуди сам, что там будет? Ты знаешь, как французы к немцам относились? Да хуже, чем к англичанам. Честное слово! Они англичан хоть немножко за людей считали, а немцев – так… Немцы и все… Ну короче они все друг друга называли придурками и отморозками, типа мы одни самые умные. Европейцы, что с них возьмешь. У французов это особенно выражено. Шовинизм… Я сам француз, хотя и русский, я это очень хорошо понимаю. Взять ту же эпоху просвещения мою любимую: ну что это получается? Это они всех просвещали, значит они самые умные…А остальные – так, дураки, варвары… И фашизм оттуда же пошел.
– Это не совсем так, – осторожно заметил Паша, но Сашка продолжал:
– Нет, ну смотри. Они сделали революцию. Французы замутили весь этот бардак, перерезали кучу народу, порушили церквей немеряно, все раздолбали, но обозвали революцию Великой. Типа вот, смотрите, какие мы. А если бы не было этого просветительского пафоса, то и никакой революции не было бы…
– Историк не должен говорить "если бы", – сухо заметил Паша. И вдруг решил перевести разговор в другое русло. – Слышь, я забыл тебе вернуть. Позавчера взял показать одному… – он прошел в прихожую и принес оттуда твердую пластиковую папку, в которой, в прозрачной тонкой обложке лежал пожелтевший лист с рукописным текстом. – Вот, возвращаю.
– Да это ж… – Сашка был растерян, уши у него оттопырились и побагровели, – да как же ты.. ты сам взял без разрешения? Это ле Пеллетье, я обыскался, весь день искал на столе подлинник, а ты его у меня унес? Упер и не спросил? Я тебя больше ни к каким архивам не подпущу!
Сашка продолжал орать, делая многозначительные паузы там, где логически должны были находиться матерные выражения. Паша слушал спокойно и внимательно, дожидаясь, пока его собеседник выпустит пар. И когда цензурных слов у Сашки не осталось (а при Дейрдре свобода выражений была несколько скована), Паша начал все так же спокойно объяснять.
– Дело было срочное, я не успел тебя предупредить.
– Но ты бы мог взять копию! Я сегодня им хотел показать, искал…
– Нет, не мог, человеку нужен был оригинал. Я к тебе пришел именно по этому делу. – Паша покосился на москвичей, но, видимо посчитал, что они делу не помеха. – По делу этого ле Пеллетье. В первом и втором письме упоминается книга. Перевод Библии. О котором больше нигде ничего нет. И книги это нигде вроде бы не находили. Я все пересмотрел. Ни в одном каталоге ее нет. Я искал в БАНе, нигде ничего не нашел…
Дейрдре не удержалась от смеха
– Где-где ты искал?
– В БАНе
– А откуда в бане могу быть каталоги?
Пашка снисходительно улыбнулся.
– Ладно, москвичам простительно. БАН – Библиотека Академии Наук. В ней я и искал. Некоторые продвинутые говорят не в БАНе, а в БАНу, а то и правда на баню получается похоже.
Дейрдре задумалась, обижаться ей на Пашу или нет, а тот продолжал неторопливо, взвешивая каждое слово.
– Так вот, я прочитал оба письма и сначала подумал, что, скорее всего этой книги никогда и не было. Ле Пеллетье мог выдумать всю эту историю. Тогда было модно публиковать всякие литературные фальшивки, и романы – ну вы, наверное, читали – очень часто начинались в таком духе, что вот, нашел я случайно дневник или письма господина Эн, и теперь представляю их вниманию читателя. Он сделал паузу и оглядел собеседников. Его глаза по-прежнему ничего не выражали, и Дейрдре почему-то испугалась этого.
– Подожди, – Сашка почесал в затылке, – но если бы он эту историю выдумал, то зачем было вставлять ее в письма к Луи-Огюсту? Он ведь мог написать роман, издать и прославиться. Тогда многие священники сочиняли романы, в том числе и светские и про любовь… Зачем было Луи-Огюсту голову морочить? Они же вроде были близкие друзья.
– А по приколу, – вставил свое веское слово Найси. Дейрдре поморщилась.
– Я тоже так сначала подумал, – невозмутимо продолжал Паша. – Но потом встретил Андреаса… Саш, ты его помнишь, может, мы втроем тогда пиво пили на старый новый год.
Сашка помотал головой:
– Не-а, не помню. Мало ли с кем мы где пиво пили?
Видно было, что он не ждет ничего хорошего ни от Пашки, ни о этого Андреаса.
– Ну так вот… – Пашка выдержал паузу, не столько для эффекта, сколько для того, чтобы собраться с силами:
– Мы сидели с ним в "восьмерке", обедали. Он иногда у меня покупает… – Паша снова начал подбирать слова, – Старые книги в основном
Сашка снова скривился. Наверное, Паша торговал не только книгами, но еще чем-то, что Сашке было не особенно приятно.
– Ну вот… – продолжал Паша с тяжелым вздохом, видимо обходя какую-то неприятную деталь разговора, – Не помню как, но речь зашла о твоих архивах, и он очень заинтересовался, причем именно вот этим.
Паша ткнул толстым пальцем в прозрачную папку, которую Саша бережно разглаживал рукой, как будто пытался ее успокоить.
– Дело в том, что его дед.. вернее как не дед, а брат деда – как это называется? Ну фиг с ним, короче был такой у него родственник, который служил в оккупационных войсках в западной части Бретани. Насколько я понял по карте, где-то в тех местах, про который пишет этот Пеллетье. Так вот этот дедушка или кто он там, был тогда совсем молодой, служил при штабе на какой-то мелкой должности. И вот в семье у Андреаса была такая легенда, что этот Пауль (звали этого человека Пауль), был абсолютно ненормальным. С детства такой странноватенький, какими-то там бредовыми идеями увлекался, на войну пошел добровольцем тоже по идейным соображениям, а там у него крыша съехала окончательно, так что он вообще не понимал, кто он, что он и где. Причем свихнулся он именно там, в Бретани. Его с чего-то сильно переклинило. Что там случилось, никто не знает, то ли его контузило, то ли еще что-то. Он даже попал под трибунал, за что, я так и не понял, да и никто, по-моему не понял… А сейчас тем более все равно.
– А его… расстреляли? – спросила Дейрдре.
– Ну да, – бесстрастно ответил Пашка, как будто речь шла о раздавленном таракане, – свои же и расстреляли. Он кого-то там подставил, какого-то полковника. В общем, вся эта история стала известна благодаря другу этого Пауля, который написал родным и передал после смерти какие-то его личные вещи.. Андреас мне рассказывал, что Пауль до самого расстрела не хотел расставаться с какой-то книгой, говорил, что она очень ценная. И что он обязан ее вернуть владельцу. Эту книгу он украл у какого-то священника. И вроде бы это была Библия на местном языке. Потом она пропала, никто не знал куда. Среди вещей, которые передали родственникам, ее не было. Я тогда спросил у Андреаса, насколько это все достоверно. Мужик сошел с ума, это понятно – кругом война, опасность, а он носится с бретонской Библией, которая никому была на фиг не нужна – ну просто не до того было.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47