Пища и питье предназначались команде, а серебро «Хасс» должен был доставить в Лимучати и сдать по описи арсоланским чиновникам. Судя по количеству ящиков, иберские копи были поистине неистощимы, и серебристый поток, текущий от Риканны к Эйпонне уже тридцать лет, не собирался показывать дно.
Грунтовая тропка шла вдоль берега, упираясь в широкий короткий канал, перекрытый со стороны моря бронзовыми затворами. С другой стороны канал заканчивался у огромного овального водоема – две сотни шагов в длину, сотня в ширину – обсаженного деревьями из Лизира. Кроны их были на редкость густыми и плоскими, как простертые над землей опахала, и высаживали их в тех местах, где требовались прохлада и защита от жаркого солнца.
На краю бассейна Чолла остановила своего жеребца и сощурилась:
– Вот они! Видишь? Играют… У самого канала… Вон там!
Но Дженнак уже заметил спины двух морских тапиров, черного, как горючий камень, и беловатого, скользивших у самой поверхности воды. Белый казался покрупнее, но и черный был велик, не меньше девяти локтей в длину, с горизонтально посаженным хвостом и мощными плавниками. Ни один корабль не мог угнаться за этими животными: самый быстроходный драммар пересекал Бескрайние Воды за двадцать пять дней, тогда как морским тапирам требовалось на это не больше десяти.
На своих земных собратьев они походили только плотной безволосой кожей, удлиненным рылом, напоминавшим тапирью морду, да еще тем, что жабр у них не имелось, а кровь была теплой и красной, как у самых обычных животных. Во всем же остальном эти два племени, сухопутное и морское, являли полную противоположность. Четвероногих тапиров отличал меланхолический склад характера; питались они травой, были апатичны, покорны, довольно медлительны и глуповаты. Морских же обитателей боги одарили игривостью и веселым нравом, быстротой движений, выносливостью и несомненным умом. В некоторых делах – касавшихся, скажем, охоты, схваток с акулами и большими осьминогами – они вели себя столь же разумно, как люди: собирались на совет, держали неслышимые человеческому уху речи, подчинялись своим вождям, устраивали облаву и сражались как подобает воинам, не отступая и не щадя своей жизни, чтоб добраться до акульих потрохов.
Принадлежали они к различным кланам и отличались размерами и формой тел, а также цветом кожи – черной, жемчужно-серой или почти белесой, оттенка припорошенных пылью снегов. Одни их племена предпочитали оставаться в теплом Ринкасе, в мелких водах у берегов Серанны и Юкаты, на кейтабских отмелях и в заливах Иберы; другие, более непоседливые, являлись кочевниками и, подобно гигантским морским змеям, странствовали в океанах и морях, огибали континенты, охотились, размножались и умирали повсюду, где твердь земная уступала место соленой воде. Случалось, хоть и нечасто, они дружили с людьми и подчинялись им, загоняя в сеть рыбьи стаи или спускаясь ко дну вместе с ныряльщиками за жемчугом; самых же сообразительных хитроумные арсоланцы приучили переплывать океан и нести послания в особых сумках. Дженнак не ведал ничего о тайном искусстве дрессировки морских гонцов, но относился к ним с симпатией; эти странные рыбы – или звери? – казались ему сродни соколам и грохочущим барабанам, переносившим вести за тысячи тысяч локтей. И они одолевали соленую жидкую стихию, столь обширную, что для крылатых посланцев она была недоступна, как бездны Чак Мооль!
– Они приплывают каждый месяц, в День Ясеня или Сосны, – сказала Чолла, – и не опоздали еще ни разу. В эти дни мы держим врата раскрытыми, а вестники, что обитают в бассейне, отправляются в море, находят посланца и плывут вместе с ним сюда. Находят, понимаешь? Там! – Она вытянула тонкую смуглую руку к необозримому пространству вод и небес. – Не представляю, как им это удается!
– Есть в мире многое, что ведомо лишь богам. Быть может, они и ведут их? – произнес Дженнак. – Но лучше расскажи мне, тари, о вестях, что ты получаешь от отца. Не писал ли он, почему желает меня видеть? Разве не мог снестись он с братом моим Джиллором, который живет гораздо ближе к Инкале и обладает гораздо большей властью? Однако он хочет встретиться со мной… Зачем?
– Не знаю, мой вождь. Не знаю, но чувствую, что в последние месяцы ахау, отец мой, испытывает тревогу. Что-то беспокоит его – что-то связанное с Коатлем и Мейтассой.
– С ними обоими? Почему? Он сообщал об этом?
– Нет, я догадалась сама. И догадался бы всякий, кто умеет читать между строк, ибо в письмах своих ахау не отделял Коатль от Мейтассы, а Мейтассу от Коатля. Говорит ли это что-нибудь твоему проницательному уму? Видишь ли ты некое знамение и можешь ли его разгадать?
Дженнак кивнул, ощутив, как подползает к сердцу холод. Не прибегая к волшебству и магии кентиога, он мог бы сказать, что Коатль и Мейтасса опасны порознь, а вместе опасней втрое, если не впятеро. Что значит их союз? Значит ли это, что в Эйпонне разразится большая война? Такая, о которой предупреждал некогда мудрый Унгир-Брен? Война, где сражаться будут не тысячи, а сотни тысяч, где благородный клинок, копье и стрела уступят стволам метателей, где корабли Примутся жечь снарядами города, а береговые крепости – топить их, как игрушечные лодочки, изрешеченные камнями? Война, которая охватит не одни лишь срединные державы, но докатится до Тайонела и Сеннама, до Кейтаба, Сиркула и Рениги, до северных лесов и южных степей? Многолетняя война, после которой не будет победивших, а останутся только людоеды-дикари, спасенные непроходимыми рардинскими лесами, да загадочная страна Чанко, сокрытая в горных туманах и снегах…
Нет, боги такого не допустят, и не допустят люди! Кино Раа, познав несовершенство человеческой природы, не запретили сражаться, но предупредили: все имеет смысл, меру и предел! Чтобы согреться, не разжигают костер от берегов Океана Заката до Бескрайних Вод! И нигде в Чилам Баль не говорится, что людям дозволено жечь такие костры…
Вдалеке, на дворцовой башне Серили, грохнул отмерявший время барабан. Десять ударов; на мерной свече догорело десятое кольцо. Дженнак вздрогнул и очнулся.
– Поедем, мой господин, – мимолетным движением Чолла коснулась его плеча. – Скоро вечерняя трапеза, а после нее мы послушаем твоего сказителя. Потом наступит ночь, придет утро, и ты уплывешь от меня… Или останешься?
Дженнак молча поворотил коня.
* * *
Сказитель Амад Ахтам, сын Абед Дина, ждал их в хранилище записей, у большого стола, заваленного свитками, среди которых громоздились пять или шесть шкатулок со знаками Юкаты на полированных крышках. Вид у Амада был растерянный; казалось, он и представить не мог, что где-то на свете существует подобное богатство, этакое изобилие всяких историй, писанных цветными красками на тонком пергаменте и бумаге. Дворец Дженнака и храм, возведенный в его стенах, еще не могли похвастать такими сокровищами.
Хранилище записей в Серили располагалось на втором этаже и состояло из трех обширных покоев, отделанных светлой сосной. Древесина у сосны мягкая и легко поддается ножу, позволяя вырезать затейливые узоры; пропитанная же особыми зельями, она обретает твердость и долговечность. Из таких досок можно строить хоганы, что простоят столетие, можно класть настилы мостов, собирать челны и плоты, обшивать суда… Конечно, для кораблей более подходит розовый дуб, гибкий, но почти такой же прочный, как редкостное железное дерево, но он в Восточных Землях не рос, и суда здесь строили из обычного дуба и сосны. Само собой, не боевые драммары; их Дженнак заказывал на кейтабских и одиссарских верфях.
Три покоя со светлыми панелями шли анфиладой, соединяясь арками; в двух крайних вдоль стен тянулись сундуки со свитками из кожи и бумаги, над ними, на особых подставках, в ларцах, отделанных перламутром, бронзой и серебром, хранились книги. Еще выше расплескались соцветиями шести божественных красок ковры, но не из перьев, а из шерсти овец и коз, все – местной работы, но похожие на арсоланские, так как обучали иберских мастеров искусники из Лимучати, Инкалы, Болира и Перао. С потолка, тоже обшитого деревом, свешивались засушенные рардинские бабочки, такие огромные и яркие, что крылья их могли бы соперничать с опереньем кецаля, и чучела птиц, привезенных со всех концов света, из Нефати и Лизира, из Одиссара и страны майя, их Арсоланы, Коатля и других земель. Был тут огромный белоснежный попугай с хохолком и черным обсидиановыми глазками, была птица-молот с гигантским клювом, был лизирский розовый лебедь с изящно изогнутой шеей и крохотные золотистые пичужки, что водились на островах Бескрайних Вод и пели не хуже тайонельских соловьев. Обычной для богатого хогана зелени, орхидей, рододендронов или кустов роз в каменных кадках тут не имелось: растения надо поливать, а книги и свитки не любят влажного воздуха.
Срединный покой, предназначенный для чтения и раздумий над прочитанным, был украшен двумя арками: одна, скрытая тяжелым голубым шелком, вела в опочивальню Чоллы, другая, с занавесью из тростника, переплетенного цветными нитями, – к лестнице и помещениям нижнего этажа. Еще Дженнак увидел большой восьмиугольный стол с невысокими сиденьями, привычными для арсоланцев, подушки на коврах у стен, и второй столик, поменьше, на котором блестел серебряными боками раскрытый ларец с Чилам Баль. Столик показался Дженнаку знакомым; некогда украшал он обитель Чоллы на «Тофале», славном корабле О'Каймора, и пропутешествовал вместе с хозяйкой из Арсоланы в Иберу, по другую сторону Бескрайних Вод. На темной его поверхности из полированного дерева светился искусно выложенный узор: созвездия Тапира, Муравьеда, Смятого Листа, Драммара и Бычьей Головы, а среди них – стремительно мчащийся священный Ветер, что принес в Юкату великих богов. Стол окружали серебряные и бронзовые подсвечники в форме дважды изогнувшихся змей, сидящих ягуаров и распушивших хвосты кецалей с солнечным символом в клюве; рядом стояло сиденье, покрытое золотистой тканью.
Чолла опустилась на него, прекрасная и величественная в одеянии цвета наступающих сумерек, в драгоценном обруче с бледными синими жемчужинами, оттенявшими цвет ее волос, губ и темных зрачков. Амад, присевший со своей лютней у большого стола, глядел на нее с восторгом и обожанием. В самом деле, не оставить ли его здесь? – мелькнула мысль у Дженнака. Путь в Эйпонну далек, а в Серили сказитель проживет долгие годы, рядом с книгами, теплым морем и прекрасной женщиной, развлекая ее и преклоняясь перед ней… Что еще надо рапсоду? Песни, любовь и покой…
Но мысль эта промелькнула и ушла. Не в первый раз Дженнаку подумалось о том, что Амад вовсе не жаждет покоя, но мотается по миру в поисках царства добра, справедливости и красоты, и поиски эти так же бесплодны, как песчаные пустыни бихара. Эйпонна тоже не была таким царством, а Книги Чилам Баль утверждали, что оно вообще недостижимо, ибо не существует света без тьмы, добра без зла.
– Ты читал? – Чолла, одарив сказителя милостивым взглядом, кивнула на стол, заваленный свитками. – И что же?
– Не читал, о драгоценная сердцевина розы, просматривал… Клянусь Митраэлсм, разве успел бы я перечитать тысячи листов за немногие дни? Я, глупец и невежда, не знавший до недавних пор, что слова с такой легкостью можно изображать пером и кистью!
– Значит, в тех странах, где ты побывал, не умеют писать?
– Нигде, моя зеленоокая госпожа, кроме Нефати. Но знаки нефатцев столь многочисленны и сложны, что постигать их смысл надо с детских лет и до седых волос. У меня не было столько времени! И еще… – Амад замялся, помедлил и нерешительно произнес: – Еще, о светлая тари, я был в Нефати рабом… Кто же станет учить раба священному искусству изображения говорящих знаков?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62
Грунтовая тропка шла вдоль берега, упираясь в широкий короткий канал, перекрытый со стороны моря бронзовыми затворами. С другой стороны канал заканчивался у огромного овального водоема – две сотни шагов в длину, сотня в ширину – обсаженного деревьями из Лизира. Кроны их были на редкость густыми и плоскими, как простертые над землей опахала, и высаживали их в тех местах, где требовались прохлада и защита от жаркого солнца.
На краю бассейна Чолла остановила своего жеребца и сощурилась:
– Вот они! Видишь? Играют… У самого канала… Вон там!
Но Дженнак уже заметил спины двух морских тапиров, черного, как горючий камень, и беловатого, скользивших у самой поверхности воды. Белый казался покрупнее, но и черный был велик, не меньше девяти локтей в длину, с горизонтально посаженным хвостом и мощными плавниками. Ни один корабль не мог угнаться за этими животными: самый быстроходный драммар пересекал Бескрайние Воды за двадцать пять дней, тогда как морским тапирам требовалось на это не больше десяти.
На своих земных собратьев они походили только плотной безволосой кожей, удлиненным рылом, напоминавшим тапирью морду, да еще тем, что жабр у них не имелось, а кровь была теплой и красной, как у самых обычных животных. Во всем же остальном эти два племени, сухопутное и морское, являли полную противоположность. Четвероногих тапиров отличал меланхолический склад характера; питались они травой, были апатичны, покорны, довольно медлительны и глуповаты. Морских же обитателей боги одарили игривостью и веселым нравом, быстротой движений, выносливостью и несомненным умом. В некоторых делах – касавшихся, скажем, охоты, схваток с акулами и большими осьминогами – они вели себя столь же разумно, как люди: собирались на совет, держали неслышимые человеческому уху речи, подчинялись своим вождям, устраивали облаву и сражались как подобает воинам, не отступая и не щадя своей жизни, чтоб добраться до акульих потрохов.
Принадлежали они к различным кланам и отличались размерами и формой тел, а также цветом кожи – черной, жемчужно-серой или почти белесой, оттенка припорошенных пылью снегов. Одни их племена предпочитали оставаться в теплом Ринкасе, в мелких водах у берегов Серанны и Юкаты, на кейтабских отмелях и в заливах Иберы; другие, более непоседливые, являлись кочевниками и, подобно гигантским морским змеям, странствовали в океанах и морях, огибали континенты, охотились, размножались и умирали повсюду, где твердь земная уступала место соленой воде. Случалось, хоть и нечасто, они дружили с людьми и подчинялись им, загоняя в сеть рыбьи стаи или спускаясь ко дну вместе с ныряльщиками за жемчугом; самых же сообразительных хитроумные арсоланцы приучили переплывать океан и нести послания в особых сумках. Дженнак не ведал ничего о тайном искусстве дрессировки морских гонцов, но относился к ним с симпатией; эти странные рыбы – или звери? – казались ему сродни соколам и грохочущим барабанам, переносившим вести за тысячи тысяч локтей. И они одолевали соленую жидкую стихию, столь обширную, что для крылатых посланцев она была недоступна, как бездны Чак Мооль!
– Они приплывают каждый месяц, в День Ясеня или Сосны, – сказала Чолла, – и не опоздали еще ни разу. В эти дни мы держим врата раскрытыми, а вестники, что обитают в бассейне, отправляются в море, находят посланца и плывут вместе с ним сюда. Находят, понимаешь? Там! – Она вытянула тонкую смуглую руку к необозримому пространству вод и небес. – Не представляю, как им это удается!
– Есть в мире многое, что ведомо лишь богам. Быть может, они и ведут их? – произнес Дженнак. – Но лучше расскажи мне, тари, о вестях, что ты получаешь от отца. Не писал ли он, почему желает меня видеть? Разве не мог снестись он с братом моим Джиллором, который живет гораздо ближе к Инкале и обладает гораздо большей властью? Однако он хочет встретиться со мной… Зачем?
– Не знаю, мой вождь. Не знаю, но чувствую, что в последние месяцы ахау, отец мой, испытывает тревогу. Что-то беспокоит его – что-то связанное с Коатлем и Мейтассой.
– С ними обоими? Почему? Он сообщал об этом?
– Нет, я догадалась сама. И догадался бы всякий, кто умеет читать между строк, ибо в письмах своих ахау не отделял Коатль от Мейтассы, а Мейтассу от Коатля. Говорит ли это что-нибудь твоему проницательному уму? Видишь ли ты некое знамение и можешь ли его разгадать?
Дженнак кивнул, ощутив, как подползает к сердцу холод. Не прибегая к волшебству и магии кентиога, он мог бы сказать, что Коатль и Мейтасса опасны порознь, а вместе опасней втрое, если не впятеро. Что значит их союз? Значит ли это, что в Эйпонне разразится большая война? Такая, о которой предупреждал некогда мудрый Унгир-Брен? Война, где сражаться будут не тысячи, а сотни тысяч, где благородный клинок, копье и стрела уступят стволам метателей, где корабли Примутся жечь снарядами города, а береговые крепости – топить их, как игрушечные лодочки, изрешеченные камнями? Война, которая охватит не одни лишь срединные державы, но докатится до Тайонела и Сеннама, до Кейтаба, Сиркула и Рениги, до северных лесов и южных степей? Многолетняя война, после которой не будет победивших, а останутся только людоеды-дикари, спасенные непроходимыми рардинскими лесами, да загадочная страна Чанко, сокрытая в горных туманах и снегах…
Нет, боги такого не допустят, и не допустят люди! Кино Раа, познав несовершенство человеческой природы, не запретили сражаться, но предупредили: все имеет смысл, меру и предел! Чтобы согреться, не разжигают костер от берегов Океана Заката до Бескрайних Вод! И нигде в Чилам Баль не говорится, что людям дозволено жечь такие костры…
Вдалеке, на дворцовой башне Серили, грохнул отмерявший время барабан. Десять ударов; на мерной свече догорело десятое кольцо. Дженнак вздрогнул и очнулся.
– Поедем, мой господин, – мимолетным движением Чолла коснулась его плеча. – Скоро вечерняя трапеза, а после нее мы послушаем твоего сказителя. Потом наступит ночь, придет утро, и ты уплывешь от меня… Или останешься?
Дженнак молча поворотил коня.
* * *
Сказитель Амад Ахтам, сын Абед Дина, ждал их в хранилище записей, у большого стола, заваленного свитками, среди которых громоздились пять или шесть шкатулок со знаками Юкаты на полированных крышках. Вид у Амада был растерянный; казалось, он и представить не мог, что где-то на свете существует подобное богатство, этакое изобилие всяких историй, писанных цветными красками на тонком пергаменте и бумаге. Дворец Дженнака и храм, возведенный в его стенах, еще не могли похвастать такими сокровищами.
Хранилище записей в Серили располагалось на втором этаже и состояло из трех обширных покоев, отделанных светлой сосной. Древесина у сосны мягкая и легко поддается ножу, позволяя вырезать затейливые узоры; пропитанная же особыми зельями, она обретает твердость и долговечность. Из таких досок можно строить хоганы, что простоят столетие, можно класть настилы мостов, собирать челны и плоты, обшивать суда… Конечно, для кораблей более подходит розовый дуб, гибкий, но почти такой же прочный, как редкостное железное дерево, но он в Восточных Землях не рос, и суда здесь строили из обычного дуба и сосны. Само собой, не боевые драммары; их Дженнак заказывал на кейтабских и одиссарских верфях.
Три покоя со светлыми панелями шли анфиладой, соединяясь арками; в двух крайних вдоль стен тянулись сундуки со свитками из кожи и бумаги, над ними, на особых подставках, в ларцах, отделанных перламутром, бронзой и серебром, хранились книги. Еще выше расплескались соцветиями шести божественных красок ковры, но не из перьев, а из шерсти овец и коз, все – местной работы, но похожие на арсоланские, так как обучали иберских мастеров искусники из Лимучати, Инкалы, Болира и Перао. С потолка, тоже обшитого деревом, свешивались засушенные рардинские бабочки, такие огромные и яркие, что крылья их могли бы соперничать с опереньем кецаля, и чучела птиц, привезенных со всех концов света, из Нефати и Лизира, из Одиссара и страны майя, их Арсоланы, Коатля и других земель. Был тут огромный белоснежный попугай с хохолком и черным обсидиановыми глазками, была птица-молот с гигантским клювом, был лизирский розовый лебедь с изящно изогнутой шеей и крохотные золотистые пичужки, что водились на островах Бескрайних Вод и пели не хуже тайонельских соловьев. Обычной для богатого хогана зелени, орхидей, рододендронов или кустов роз в каменных кадках тут не имелось: растения надо поливать, а книги и свитки не любят влажного воздуха.
Срединный покой, предназначенный для чтения и раздумий над прочитанным, был украшен двумя арками: одна, скрытая тяжелым голубым шелком, вела в опочивальню Чоллы, другая, с занавесью из тростника, переплетенного цветными нитями, – к лестнице и помещениям нижнего этажа. Еще Дженнак увидел большой восьмиугольный стол с невысокими сиденьями, привычными для арсоланцев, подушки на коврах у стен, и второй столик, поменьше, на котором блестел серебряными боками раскрытый ларец с Чилам Баль. Столик показался Дженнаку знакомым; некогда украшал он обитель Чоллы на «Тофале», славном корабле О'Каймора, и пропутешествовал вместе с хозяйкой из Арсоланы в Иберу, по другую сторону Бескрайних Вод. На темной его поверхности из полированного дерева светился искусно выложенный узор: созвездия Тапира, Муравьеда, Смятого Листа, Драммара и Бычьей Головы, а среди них – стремительно мчащийся священный Ветер, что принес в Юкату великих богов. Стол окружали серебряные и бронзовые подсвечники в форме дважды изогнувшихся змей, сидящих ягуаров и распушивших хвосты кецалей с солнечным символом в клюве; рядом стояло сиденье, покрытое золотистой тканью.
Чолла опустилась на него, прекрасная и величественная в одеянии цвета наступающих сумерек, в драгоценном обруче с бледными синими жемчужинами, оттенявшими цвет ее волос, губ и темных зрачков. Амад, присевший со своей лютней у большого стола, глядел на нее с восторгом и обожанием. В самом деле, не оставить ли его здесь? – мелькнула мысль у Дженнака. Путь в Эйпонну далек, а в Серили сказитель проживет долгие годы, рядом с книгами, теплым морем и прекрасной женщиной, развлекая ее и преклоняясь перед ней… Что еще надо рапсоду? Песни, любовь и покой…
Но мысль эта промелькнула и ушла. Не в первый раз Дженнаку подумалось о том, что Амад вовсе не жаждет покоя, но мотается по миру в поисках царства добра, справедливости и красоты, и поиски эти так же бесплодны, как песчаные пустыни бихара. Эйпонна тоже не была таким царством, а Книги Чилам Баль утверждали, что оно вообще недостижимо, ибо не существует света без тьмы, добра без зла.
– Ты читал? – Чолла, одарив сказителя милостивым взглядом, кивнула на стол, заваленный свитками. – И что же?
– Не читал, о драгоценная сердцевина розы, просматривал… Клянусь Митраэлсм, разве успел бы я перечитать тысячи листов за немногие дни? Я, глупец и невежда, не знавший до недавних пор, что слова с такой легкостью можно изображать пером и кистью!
– Значит, в тех странах, где ты побывал, не умеют писать?
– Нигде, моя зеленоокая госпожа, кроме Нефати. Но знаки нефатцев столь многочисленны и сложны, что постигать их смысл надо с детских лет и до седых волос. У меня не было столько времени! И еще… – Амад замялся, помедлил и нерешительно произнес: – Еще, о светлая тари, я был в Нефати рабом… Кто же станет учить раба священному искусству изображения говорящих знаков?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62