- Ничего. Сегодня за Любкой еду. А ты как?
- Тоже ничего. Продули мы позавчера «Химику».
- Эх вы, тюри…
- Сегодня в Тарасовке на загородном филиале стадиона со вторым «Спартаком» играем. В семь часов. Хочешь, приезжай.
- Я за Любкой еду.
- Игра будет - класс! Чего ты бензин несешь?
- Да приятелю, пятно отмыть на штанах, - сказал Витька и кивнул головой на свое окно.
Алик поднял голову и увидел Прохора. Прохор отпрянул от окна.
- Ну, пока, - сказал Алик.
- Пока. Ни пуха ни пера.
- Иди к черту…
- Вить, а Вить, с кем ты лясы свои натачивал?
- Приятель один.
- А я что, носорог? Меня зачем ему в окно показывал?
- Да я тебя и не показывал вовсе.
- А чего ж он глазел?
- Я сказал, что бензин несу, брюки себе почистить, вот и весь разговор.
- Архип Иванычу, небось сказал, несу. С Тарасовки, да?
- Ничего я про тебя не говорил. И чего ты пугливый такой? Прямо как лань.
- Лань - она очень красивых форм тварь. Давай пей за здоровье Любушки нашей. Ух, красавица, дай ей боженька хорошего сыночка! Пей!
Они чокнулись, и Витька выпил.
- Зря я захмеляюсь, - сказал он. - Не ровен час - милиция остановит. Я ж за Любкой сегодня еду…
- Я тебе говорил - не гони… Мусора, они только к тем с подозрением, кто гонит… А кто потихоньку да полегоньку, тот катает себе по городу и горя не знает…
Прохор вдруг замер и прислушался.
- Ты чего, Архип Иваныч? - удивился Виктор.
- Погоди…
- Да чего ты? Один я, один…
- Вроде бы кто у машины балует, слышишь, дверь хлопнула?
Виктор сорвался с места и бросился к окну. Прохор кошачьим, тихим движением достал из портфеля шило, спрятал его за спину и пошел к Виктору, который смотрел во двор…
- Никого нет, - сказал он, не оборачиваясь, - померещилось, видать, вам, Архип Иваныч…
Прохор застонал и, падая вперед, ударил Виктора шилом под левую лопатку: этот удар был его коронным - он казнил сорок семь человек именно этим ударом. Это было двадцать лет назад, в Минске, после покушения на гаулейтера…
Витька молча осел на пол, даже не вскрикнув.
Прохор оттащил труп от окна и положил на кушетку. Затем полил его бензином, подвинул к кровати стул, положил на стул спички и папиросы, раскрыл коробок и, достав из шкафа пиджак, долго смачивал его бензином. Потом выбросил в мусоропровод стаканы, из которых они пили, и бутылку. Осторожно заглянул во двор. Там было пусто. Быстро чиркнув спичкой, он бросил ее на Витьку. Туго вспыхнуло синее пламя. Прохор осторожно высунулся из квартиры и по-кошачьи тихо бросился вниз. Согнувшись, приволакивая ногу, он медленно вышел на улицу, пересек ее и сел в первый проходящий троллейбус.
«Нет Витеньки, - подумал он, - сгорел мальчик. А с ним и Тарасовка моя сгорела. Один свидетель у меня был, кроме бога. А бог простит, он у меня свой, собственный».
Сударь прогуливался на условленном месте. Прохора не было.
«Вот старая сволочь! - думал он. - Если не придет, на дело не пойду. Без марафета какое, к чертям собачьим, дело? А может, у профессора марафет есть? У всех врачей он должен быть. Картины картинами, а грамм бы наркотика, а?»
Он даже улыбнулся, когда представил себе, как в тумбочке, обязательно в тумбочке, где-нибудь в профессорской спальне, найдет белую бумажку, свернутую пакетиком.
«Что, на Витьке свет клином, что ль, сошелся? В конце концов, возьму такси, скажу - на курорт. Пятерку в зубы - что он, в чемоданы лезть будет?»
Сударь снова посмотрел на часы: Прохор опаздывал уже на полчаса.
«Через час там будет маячить Чита. Ладно. Пойду без Витьки. А марафет у профессора обязательно будет».
Он остановил такси и сказал шоферу:
- Слушай, приятель, у тебя часа два есть?
- У меня не два. У меня двадцать четыре часа есть.
- Тогда порядок. Я, понял, сегодня на море мотаю, в Гагру. Надо за шмотками к себе заехать, а потом - к брату.
Сударь достал пять рублей и протянул их шоферу.
- Держи. Поехали в Грохольский, там меня братан ждет.
- Поехали, - согласился шофер и включил счетчик, - чего ж не поехать…
Профессор
Профессор Гальяновский сидел около окна и курил. Он очень медленно курил, и каждая затяжка пожирала заметную часть сигареты. Сигареты были очень крепкие и вкусные: позавчера профессор был на приеме у итальянцев и привез оттуда подарок - две пачки каких-то особых сигарет, сделанных по абиссинскому рецепту. Итальянцы хорошо знали профессора, потому что он несколько раз выступал с докладами в Риме и Неаполе. Он был почетным академиком Итальянской академии и бывал в Италии раза по два в году. В посольстве знали его страсть к крепким сигаретам и обязательно каждый раз готовили в подарок что-нибудь диковинное и новое.
Выкурив первую сигарету, профессор сразу же закурил вторую. Он сидел, нахохлившись, здоровый, апоплексически красный, с огромными, сильными руками. Седой пушок на затылке, детский, очень какой-то нежный, не вязался со всем его обликом, по-мужицки кряжистым и суровым.
Он сейчас ни о чем не думал. Просто курил, уставившись в одну точку. Он не мог думать, ему сейчас было очень больно думать, просто даже никак нельзя ему сейчас было думать, потому что вчера у него под ножом умер его старинный друг, самый близкий из всех, которые оставались еще на земле.
Они дружили давно, с дореволюционных времен, когда еще жили в эмиграции в Женеве, после того как вместе бежали из архангельской ссылки.
Два раза профессор спасал друга от тяжелых инфарктов, и вчера, начав операцию и увидев сердце друга - все в шрамах, больное и изношенное, доброе сердце большого человека, - он все-таки верил в победу над смертью.
Сердце больного было выключено, вместо него работало искусственное - умный металлический аппарат, который гонит кровь по сосудам. Профессор обновил сердце друга, он сделал чудо. Но, когда отключили искусственное сердце, пастоящее не заработало. Профессор снова подключил аппарат, и снова оперировал, и снова делал чудо, но человек ведь не всегда может одолеть смерть - этот неумолимый процесс распада материи…
Прозвенел звонок. Профессор тяжело поднялся и пошел в переднюю. Он не стал спрашивать, кто пришел. Он распахнул дверь и увидел тетю Машу, женщину, которая обычно убирала его квартиру. И еще он увидел парня, выходящего из лифта.
Парень был с чемоданчиком, который обычно носят слесари.
- Вы ко мне? - спросил профессор.
- Нет, - ответил парень, - к вам я попозже. Мне сначала надо в сороковую квартиру. - И начал спускаться вниз.
- Поскорее у меня убери, Машенька, - испросил профессор, - и иди домой.
Сударь, приникнув к двери, слышал эти слова. Он хрустнул пальцами и пошел вниз, сморщив лицо. Желание вспрыснуть поскорее наркотик становилось нестерпимым.
«Поеду к скрипачу, - решил он. - Какая разница, в конце концов, кто из них будет первым?»
- Братан ключа не оставил, - сказал он шоферу, - жмем к маме.
- К какой? - усмехнулся шофер.
- К той самой, - ответил Сударь. - Которая в Кисловском переулке.
Он сжимал и разжимал кулаки очень медленно, сдерживая себя, что есть силы сдерживая. Он уже знал: чтобы не сорваться на мелочи, надо сдерживаться и уговаривать себя: «Я не хочу марафета! Я не хочу марафета! Я не хочу марафета!» И сквозь это заклинание он стал постепенно вспоминать о Чите: «Где он? Хотя еще рано. Он должен быть здесь через час. Я бы подождал его в квартире. А сейчас? Сейчас я возьму у скрипача только его скрипку, и не буду брать больше ничего, и вернусь сюда. Он как раз будет здесь. Так? Так. Я не хочу наркотика, мне не нужен марафет, не нужен…»
Чита сдался
- Больше ничего не было, - сказал Чита и вытер со лба пот. - Это все.
- Все? - спросил Костенко. - А ты еще забыл о пистолете.
- Пистолет… Да, это я действительно забыл. Я купил его на Рязанском вокзале. Его продавал мальчишка в кепочке.
Сейчас Чита говорил четко, подобострастно глядя на оперативников, все время кивая головой. Каждой фразе он помогал руками. Они у него летали, будто у иллюзиониста. Он описывал ими полукруги, хватался за щеки, рассказывая, как он переживал случившееся, закрывал руками глаза, когда хотел показать всю глубину раскаяния. Паузы он использовал в оборонительных целях: придумывал главные ответы на те главные вопросы, которые еще предстоят.
Садчиков не мешал ему. Он делал маленькие карандашные пометки на большом листе бумаги, Костенко писал протокол, а Росляков сидел на подоконнике и болтал ногами.
Роли у них были распределены. Костенко просто пишет, Росляков наблюдает за Читой, рисует его психологический портрет, следит за каждым нюансом его голоса, за каждым его жестом. А Садчиков отмечает все те противоречия, которые незаметны лгущему человеку, причем лгущему не подготовленно, а экспромтом. Ими, этими противоречиями, завтра или послезавтра, предложив Чите рассказать все заново, он изобличит ложь. Только не надо торопиться или перебивать. Пусть говорит. Он сейчас «в форме», он верит тому, что говорит, он сейчас весь в своей «легенде», по которой ограбления скупки и кассы выглядят как печальные недоразумения, следствие мальчишеских шалостей, глупость, сущая глупость, а никак не преднамеренное и обдуманное преступление. С этим все кончено, они с Сударем не могли себе найти места от стыда и раскаяния, они даже думали прийти и покаяться, попросить, чтобы их простили и отправили на трудную работу, нужную родине. Что, разве они не понимают? Они все понимают и больше никаких преступлений не замышляли.
- Где Сударь? - спросил Садчиков. - Он ж-ждет тебя и волнуется? Г-где он?
Чита не успел ответить, потому что раздался телефонный звонок.
Садчиков снял трубку. Говорил дежурный по управлению.
- Вас интересовали шоферы по имени Виктор, товарищ майор?
- Оч-чень.
- Так вот, сейчас пожарники затушили очаг… Там обгоревший наполовину труп. Шофер Виктор Ганкин. Его на вскрытие сейчас увезут, вам посмотреть не надо?
- Н-надо. Благодарю вас. Подсылайте, пожалуйста, машину.
Садчиков задумчиво посмотрел на Читу и спросил его:
- Т-ты еще забыл нам рассказать про Витьку.
- Про какого Витьку?
- К-который катал вас.
- Нас никто не катал, что вы!..
- Так уж и никто?
- Конечно, никто.
- Ладно. Поедем, сейчас покажем тебе Витьку.
- Какого?
- Увидишь.
- Может быть, я его, конечно, и знаю, только…
- Ч-что «только»?
- Нет, ничего… Знаете, много всяких знакомых… Он меня, может, знает, а я его нет.
- Хватит лгать, - сказал Росляков. - Вам так труднее. Игра ваша проиграна, так уж нечего вертеться. Говорите все, вам же будет легче, мозгу отдых дадите. А вы вроде конферансье - мелете, мелете чепуху, а нам что, смеяться? Не смешно.
- Т-ты боишься покойников, Ч-чита? - спросил Садчиков.
- А что? Почему вы меня спрашиваете про это? Зачем покойники?
- Ин-нтересуюсь…
- Не надо, - сказал Чита, - зачем вы говорите про это? Я никогда не убивал, мы никого не убивали…
- Ты за Суд-даря можешь поручиться?
- Да, да, только вы меня так не пугайте…
- Поехали, - сказал Садчиков.
- Куда? - побледнел Чита. - Куда вы меня увозите? Должен быть суд! Куда вы меня хотите увезти?! Скажите, куда?!
- Да т-ты истеричка, оказывается, - сказал Садчиков. - Вставай!
- Хорошо, х-хорошо, - быстро ответил Чита, - с-сейчас.
- Снов-ва дразнишься? - рассердился Садчиков. - С-смотри у меня!
- Я не дразнюсь.
Встать он не мог, потому что ослабли ноги.
«Труп. Какой труп? Почему они говорят про труп? Может быть, я труп? Ой! Убьют! Они везут меня убивать…»
- Я не поеду! - вдруг тонко завопил он. - Никуда не поеду!
Костенко запер протокол в сейф, шагнул к двери и сказал:
- Поедешь.
Первыми в комнату вошли Садчиков и Костенко. Чита в Росляков стояли в коридоре вместе с понятыми.
Садчиков увидел обгорелый труп, желтые пятки и ослепительно белые зубы на обугленном лице.
- Ч-что? - спросил Садчиков эксперта.
Тот сказал:
- Сейчас пошли копаться в мусоропроводе. Он был открыт, мусоропровод. Мне кажется, здесь убийство. С симуляцией несчастного случая.
- Почему вы так думаете?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25