Кучеренко проследил за его взглядом и все понял.
- Товарищ лейтенант, - голос подполковника, усиленный акустикой, прозвучал неожиданно громко и резко, - вы что, и дома фуражку не снимаете?
- Извините, товарищ подполковник, - даже в полумраке было видно, как покраснел Мунтяну. - Забыл, - виновато пробормотал он, сдергивая фуражку.
Старик продолжал стоять перед алтарем, о чем-то раздумывая. Наконец он тихо сказал:
- Святой престол, посторонним сюда нельзя...
- Как же, Кирилл Михайлович, это мы знаем. Еще и пословица такая есть: "И велика барыня, а в алтарь не лезь", - вспомнил к месту пословицу Кучеренко.
Тонкие губы старика тронула усмешка, по которой, однако, нельзя было понять, понравилась ему пословица или нет.
- Извините, уважаемый, - снова заговорил священник, обращаясь к Кучеренко, вполне резонно приняв его за старшего, - затрудняюсь как вас величать, я в ваших чинах не разбираюсь. Восьмой десяток скоро, а с милицией дела не приходилось иметь.
- Так это же просто замечательно, Кирилл Михайлович, что не приходилось. К нам люди с бедой идут. Как к врачу. Зовут меня Петр Иванович. Так и величайте.
Подполковник мог бы, в свою очередь, сказать, что и ему за долгие годы службы тоже не приходилось вот так, близко, сталкиваться со служителем культа и он тоже испытывает некоторые затруднения.
- Господь меня простит, - тихо произнес священник, по-прежнему стоя перед алтарем, - дело богоугодное.
Они поднялись на возвышение и вошли через боковые двери в помещение за алтарной стеной. Подполковнику сразу бросились в глаза разбросанные в беспорядке книжные листы. Он поднял с пола один, поднес к глазам. На желтой, истонченной временем, но все еще плотной бумаге чернели буквы, чем-то напоминающие русские.
- От Евангелия это, - пояснил священник, - на греческом, в 1759 году в монастыре Нямцу напечатано. Старинная книга, со дня основания храма у нас хранилась, так отец Василий говорил.
- Кто это - отец Василий?
- Священник прежний... Я от него приход получил, в одна тысяча девятьсот двадцать третьем году, когда окончил теологический факультет. В том же году был рукоположен в сан священника и служу в этом приходе. - Он скорбно поджал тонкие бескровные губы. - Святотатцы. Оклад серебряный похитили, а над священным писанием надругались. И крест унесли, и дискосы, и дарохранительницу, и семисвечник... все из серебра. И пентиконстарион украли...
- Простите мое невежество, - вежливо прервал это невеселое перечисление Кучеренко, - что такое пентиконстарион?
Священник охотно пояснил:
- Богослужебная книга это... рабочая как бы для нас, священников. По ней служим от Пасхи до Троицы. И зачем только она им понадобилась?
- В самом деле, зачем? - повторил подполковник. - А не мог кто-нибудь из прихожан?
Эти слова явно не понравились старику. Он недовольно пошамкал губами, нахмурил седые брови.
- В священном писании сказано: не произноси ложного свидетельства на ближнего твоего... На прихожан подозрения не имею, уважаемый.
Кучеренко ругнул себя за оплошность: контакт, который уже было наладился с этим преисполненным чувства собственного достоинства старым человеком, грозил разладиться. И он поспешно сказал:
- Вы уж, Кирилл Михайлович, извините, ваших мирян я не хотел обидеть. Просто служба у нас такая - спрашивать обо всем.
Мовилэ оглянулся на стоящих рядом оперативников и отвел Кучеренко подальше.
- Понимаете, - он говорил тихо, почти шепотом, - был один случай месяца два назад. Приходит ко мне человек и говорит: я художник-реставратор, прошу разрешения осмотреть церковь. И бумагу казенную показал.
- Какую бумагу?
- С печатью, а наверху написано - "Министерство культуры".
Кучеренко понял, что священник говорил о командировочном удостоверении.
- А фамилия там какая была, не запомнили? - без особой надежды спросил он.
- Да я вообще не стал читать бумагу, отослал этого человека в сельсовет. На всякий случай. Как раз перед его приходом дошла до нас печальная весть - злоумышленники в Селиште, в соседнем районе, залезли в церковь архангелов Михаила и Гавриила. Да об этом вы лучше меня должны знать. Церковный совет после этого несчастья Марина нанял, он универмаг тоже сторожит. Мы ему положили небольшое жалованье, он согласился за церковью смотреть. Да вот как получилось...
- Могло быть и хуже, Кирилл Михайлович, хорошо, что сторож жив остался. А этот человек, о котором вы рассказывали, как я понимаю, больше не появлялся.
- А вы откуда знаете? - удивился священник.
- Да так, догадываюсь...
- Не пришел больше.
- Как он выглядел? Может, особые приметы были, усы там или пятно родимое, шрам... Постарайтесь припомнить, это очень важно.
Старик раздумывал довольно долго.
- Не присматривался я, да и не понимаю ничего в этих особых приметах ваших... Худощавый такой, высокий, симпатичный и учтивый, нынче таких редко встретишь. Одет красиво. - Он сделал паузу и добавил: - Едва не запамятовал, вы уж меня, старика, извините. На машине он приехал. Красная была машина, это я хорошо запомнил.
Кучеренко попрощался со священником, и все вышли на улицу, где их поджидал председатель сельсовета. Возле церкви по-прежнему стояла, о чем-то степенно беседуя, группа пожилых сельчан. При появлении оперативников беседа прекратилась, и они молча, как по команде, повернули головы в их сторону.
- Почти вся двадцатка* собралась, - пояснил председатель сельсовета. - Всполошились.
_______________
* Д в а д ц а т к а - члены-учредители религиозного общества,
исполнительный орган церкви.
- А вы как думали, - откликнулся Кучеренко, - понять чувства верующих можно. Да, кстати, - без видимой связи спросил он, - в какой больнице этот Марин?
- В ЦРБ его отправили.
- ЦРБ, насколько я знаю, это центральная республиканская больница. Значит, в Кишинев отвезли?
- Почему в Кишинев? - удивился предсельсовета. - В центральной районной он, в Приреченске лежит, я же говорю - ЦРБ.
Кучеренко про себя подивился пристрастию районных работников к громким названиям и посмотрел на часы. Было около шести.
- Сделаем так, Степан Афанасьевич, - обратился он к Чобу. - Вы с товарищами поработайте здесь, поспрашивайте, уточните детали, а я еще сегодня со сторожем хочу поговорить, если, конечно, доктора разрешат. Встретимся в райцентре, в гостинице. Григорий Панфилович подбросит вас на своей машине.
- Обязательно, Петр Иванович, все сделаем, - заверил его Штирбу. Черная "Волга" с подполковником, оставляя за собой белую морозную пыль, резво понеслась по сельской улице к больнице.
Дежурный врач, преисполненный важности молодой человек, достал из шкафа тоненькую папку с историей болезни.
- Марин Мефодий Яковлевич, - внятно и внушительно прочитал он, - 63 лет, доставлен в 4 часа 25 минут с огнестрельными ранениями средней тяжести в области лица, грудной клетки и левой голени. Извлечено из тела 64 дробинки.
- Как он себя чувствует, можно с ним поговорить? - неуверенно спросил Кучеренко. Диагноз произвел на него внушительное впечатление.
- А почему бы и нет, - лицо врача было по-прежнему строгим. Состояние больного не внушает опасений. Возможность летального исхода исключена. Мы сделали все, что надо, да и он старик крепкий, боевой. Маша вас проводит, - врач указал на девушку в белом халате, заглянувшую в кабинет.
Медсестра проводила Кучеренко на второй этаж, осторожно открыла дверь палаты, подвела к койке, на которой лежал человек с туго перебинтованным лицом. Его глаза сквозь щели, оставленные в марлевой маске, с живым интересом смотрели на незнакомого посетителя. В своей белой маске он выглядел жутковато. Подполковник поздоровался нарочито бодрым, неестественным голосом, каким почему-то принято разговаривать с больными, назвал себя. Человек на койке слегка приподнялся, чтобы получше разглядеть нежданного гостя:
- Здравия желаю, товарищ подполковник! - громко, по-военному приветствовал его Марин.
- А вы, Мефодий Яковлевич, молодцом держитесь, - заметил Кучеренко, имея в виду состояние здоровья сторожа. Однако тот истолковал эти слова по-своему:
- Я, товарищ подполковник, считай, почти всю войну прошел и фашистов не боялся. Неужели каких-то воришек испугаюсь?
- Однако эти воришки вас чуть не убили. Почему вы не стреляли? Живыми хотели взять, как языка на фронте?
- Оно, конечно, неплохо бы живьем взять подлеца, - с сожалением произнес Марин, - однако не из чего было огонь открывать. Не было ружья под рукой, только палка.
- А сколько раз они стреляли?
- Два раза стрельнули. Первый сбоку, из проулка. А второй сблизи...
- А из чего стреляли?
- Как из чего? - удивился сторож. - Из ружья, конечно, дробью же били. Вот сколько их из меня повытаскивали.
- Я понимаю, что дробью. Только дробью можно стрелять и из обреза. Не приметили часом?
- Нет, извините, не приметил, - опять с сожалением сказал Марин, темно было, а стреляли двое: высокий, худой, это я разглядел. А напарник его пониже, плотный.
- А что еще вам запомнилось, Мефодий Яковлевич?
- Что еще? Да вроде ничего больше... Упал в бессознательном состоянии. - Он замолчал, заново переживая случившееся. Да, чуть не запамятовал, - очнулся от тягостных воспоминаний Марин. - Когда мы с Никуцей разговаривали, это шофер колхозный, он грузовик остановил, чтобы прикурить у меня, "Волга" мимо проехала. Я еще удивился - откуда "Волге взяться в такое время.
- Какого цвета была "Волга"?
- Точно не скажу, в снегу вся была, но вроде светлого...
Пожелав Марину скорейшего выздоровления, подполковник отправился в гостиницу. В это время года она пустовала, и ему предоставилась редкая возможность выбора номера по своему вкусу. Ему отвели номер "люкс", который оказался скромно обставленной комнатой. Основанием для громкого наименования, по-видимому, служило наличие старенького телевизора, двух потертых кресел и маленького журнального столика.
Кучеренко прилег на диван и незаметно для себя задремал. Его разбудил стук в дверь, и в комнату вошли Чобу и Енаки. Выглядели они бодро, будто и не провели на ногах весь этот длинный день. "Все правильно, - подумал Кучеренко, глядя на их молодые оживленные лица без признаков усталости, и я был таким же неутомимым, и не так уж давно. Как время летит!"
Чобу вытащил блокнот, приготовился к докладу, но Кучеренко остановил его:
- Погоди, Степан Афанасьевич, сначала поужинаем, пока ресторан не закрыли, а то с утра во рту ничего не было.
Предложение было принято с энтузиазмом, и они направились в ресторан. Наскоро покончив с нехитрым ужином, возвратились в номер, и старший лейтенант снова вынул блокнот. Показания сельчан, поднятых выстрелами из своих постелей, были скудными и противоречивыми. Сходились они лишь на том, что к машине бежали трое. А дальше уже начинались противоречия. Одни утверждали, что это были голубые "Жигули", другие толковали о "Жигулях" серого цвета, третьи будто бы видели светлую "Волгу".
- А уж о выстрелах и говорить не приходится, - Чобу не сдержал улыбки, - если судить по их показаниям, то настоящий бой произошел. Только пушек не хватало.
- А что ты удивляешься, Степан Афанасьевич? Пора уже привыкнуть к таким чудесам. Не зря у нас говорят: врет, как очевидец. Грубовато, но верно. - Прочитав на лицах собеседников несогласие, он уточнил. - Я говорю не об умышленной лжи, это уже другой вопрос. Просто каждый человек воспринимает увиденное по-своему. Дай-ка сигарету, Степан Афанасьевич. Подполковник курил редко и с собой сигарет не носил. Закурив, Кучеренко продолжал: - Читал я в молодости одну книгу, названия и автора уже не помню, а эпизод запомнился на всю жизнь, - вот вам, кстати еще одна особенность человеческой памяти. - Он помолчал, неумело затянулся сигаретой. - В Англии дело было. Посадили, значит, в тюрьму одного ученого человека, историка. В тюрьме он продолжал работать над своей книгой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29