Михалыч сообщил ББ и номера старой иномарки, запомнившиеся девушке только потому, что 28-74 — это день и год ее рождения. Но по базе ГИБДД пробить ничего не удалось, машина, наверное, была не местная.
В общем, все мы зашли в тупик.
Наконец Обнорский не выдержал и встряхнул меня:
— Рассказывай.
— Я не могу. Пусть все выйдут.
В опустевшем кабинете я выложила Обнорскому все. И про слежку за мужем, и про содержание второй кассеты. От неожиданности он сидел совсем обалдевший.
— Понял, — наконец произнес он. — С ребенком, я уверен, пока все в порядке. Бери Шаховского, поезжай домой за кассетой. А мы придумаем что-нибудь.
С этой минуты репутация Соболина мне стала абсолютно безразлична, я только боялась опоздать на назначенную встречу.
***
То, что встретиться с теми уродами придется, я уже поняла. Единственное, чего я боялась, что одна предстоящего разговора могу и не выдержать.
Решили, что ББ отвезет нас с Обнорским к «Садко», а сам посидит в машине с кассетой.
— В центре города, на Невском ничего не произойдет, слышишь. Разговаривать будем только там, ни в какие машины не садиться. Отъехать, поговорить — этого нам не надо… Разговаривать буду я. Держись! — говорил мне Обнорский как можно теплее. И верно, я в принципе была невменяема.
Уже виден пятизвездочный отель, где и расположен ресторан под названием «Садко».
— Еще немного, и разберемся, — спокойно произнес Андрей.
***
Только когда я встретилась со взглядами сидевших за столиком возле дверей, я поняла, что радоваться нечему.
К нам повернулись два молодых типа: черные кожаные куртки, волосатые запястья и маслянистые взгляды, одинаковая мимика. Третий сидел спиной. Я растерялась, но Обнорский подтолкнул меня в центр зала, к свободному столику.
— Во-первых, там есть где сесть, во-вторых, они подойдут, — объяснил он, заметив панику в моих глазах.
И действительно, к нашему столику подошел тот, что сидел спиной — дорого одетый, в очках с тонкой золотой оправой. «Если бы не обстоятельства нашей встречи, поверила бы, что интеллигент», — подумала я, пока он присаживался за наш столик.
С минуту он молча нас рассматривал, а потом, обратившись ко мне, изрек:
Мне нужна кассета. Ты мне вот сюда ее принесешь, — и ткнул пальцем в стол.
— При чем здесь ребенок? — прикурив, взмахнул зажигалкой Обнорский.
Дальше разговаривал с ним Обнорский, а я просто сидела как кукла, у которой лились слезы.
— Ребенка менять будем не здесь, — для того чтобы я поняла, что Андрей обращается ко мне, ему при шлось тронуть меня за плечо.
***
Через два с лишним часа ожидания на железнодорожной платформе Лисьего Носа из прибывшей из города электрички вышли те, что были в ресторане. Сына с ними не было.
Рядом со мной стояли Обнорский и Повзло.
Обнорский отдал им кассету. Они тут же проверили ее на принесенной с собой видеокамере. Затем сказали:
«Если вы сделали с этой кассеты копию и попытаетесь что-нибудь с ней сделать, ребенка больше не увидите…»
Потом мы все вместе отправились в ближайший парк. Там на скамейке сидела какая-то девушка, возле нее, спиной к нам, стоял Антошка и радостно о чем-то говорил.
***
Домой я ехать категорически отказалась, поэтому все отправились на радостях к Повзло выпить и обсудить сегодняшние события. По моей просьбе Соболина с собой не взяли. Ему вообще никто ничего не рассказывал, в суть происходившего были посвящены лишь два человека, еще трое помогали, ни о чем не спрашивая.
Я все время говорила о том, что сына, на всякий случай, надо увезти подальше. Меня охватила такая паника, что мужики решили: лучше сделать по-моему, чем потом расхлебывать то, что я наворочаю. К родителям в Ленобласть везти нельзя, слишком просто, да у мамы и так больное сердце, ей вообще ничего нельзя говорить.
Я решила, не откладывая, уж если мужа у меня теперь нет, к Соболину на квартиру не возвращаться ни за что.
В Металл острое, где я когда-то работала учительницей в сельской школе, у меня остался человек, на которого можно было рассчитывать. Это Инна, которая после моего замужества и разрыва с двести семьдесят третьей школой, где мы работали вместе, осталась моей подругой. Созванивались мы редко, еще реже виделись, но я заранее была уверена, что она приютит сына.
Я уже набирала номер, когда чья-то рука нажала на рычаг.
— Этого делать не надо, — сказал Повзло, стоявший у меня за спиной.
— Мне пока нянька не нужна.
— Я знаю, кому нужна, кому нет, — спокойно сообщил он, — договорим на улице, одевай сына.
Я молча подчинилась. Последнее время замечаю за собой резкие перепады настроения — от дикой злобы до овечьего послушания.
***
Было решено ехать в Металлострой на общественном транспорте, не предупреждая Инну о приезде. В практически пустом вагоне метро Антошка увлекся купленным в ларьке «Киндер-сюрпризом», а я спросила Повзло, помня об угрозах похитителей:
— Мы ведь не будем эту информацию о Смирновой использовать? А то ведь они Антошку…
— Ни о чем не беспокойся, — ответил Николай. — Мы просто будем иметь это в виду.
…Инка приняла нас радостно. Антошка мирно заснул в кровати ее дочери. Было решено на какое-то время отдать его в садик к знакомой воспитательнице. Инна пообещала за сыном смотреть и на улице лишний раз с ним не показываться.
— Инка, — наконец выдохнула я, когда Повзло вышел покурить на балкон, — я с Соболиным больше жить не буду…
***
Примерно через пару недель после разговора в «Садко» меня вызвал к себе в кабинет Обнорский. Шеф нередко откровенничал за закрытыми дверями своего недавно отремонтированного кабинета, но я, как правило, не присутствовала при этих мужских разговорах, и потому удивилась тону, с которым он заговорил со мной.
Оказалось, гуру (так мы Обнорского называем за глаза) накануне был на пресс-конференции в Доме журналистов, где госпожа Смирнова рассказывала представителям СМИ о борьбе, которую ведет прокуратура и она лично с организованной преступностью в городе.
***
Труп Майка нашли через некоторое время в придорожных кустах по дороге на Репино. Две пули в голову и в грудь, на руках — следы от веревок. Он лежал в кабине ржавого грузовика, брошенного в кустах несколько лет назад.
В сводке ГУВД значилось просто: обнаружен труп мужчины с двумя слепыми огнестрельными ранениями, на вид 25-30 лет. При досмотре обнаружено удостоверение сотрудника частной охранной фирмы «Ягуар» на имя Михаила Зверева.
ДЕЛО О ГЛИНЯНЫХ БУДДАХ
Рассказывает Владимир Соболин
"…Инициативен. Не ленив. На рабочем месте бывает редко. Выполняет большой объем работы.
…Существуют претензии к точности и достоверности поставляемой им информации.
Однако изменить стиль и методы работы Соболина пока не удалось. Считает, что главное достоинство настоящего репортера (к каковым он себя относит) — оперативность, а достоверность должна достигаться в результате проверки принесенных им фактов. Кто будет осуществлять эту проверку, не уточняет.
Под предлогом большой загруженности постоянно опаздывает на совещания, планерки и летучки, проводимые в агентстве.
…Как профессиональный — в прошлом — актер, является основным организатором всех культурных мероприятий агентства. По мнению сотрудников, особенно ему удается роль Деда Мороза (видимо, сказывается многолетняя практика).
Любит цитировать Шекспира, хотя, по нашим данным, в его пьесах никогда не играл.
…Женат. Жена Соболина также работает в агентстве".
Из служебной характеристики
Из сонного кошмара меня рывком выбросило в серое петербургское утро. Анюта шевельнулась рядом, но не проснулась. На письменном столе пищал пейджер. Я нажал кнопку. Пищать перестало, на экране высветилось:
«Срочно позвони мне на трубу. Повзло. 7.10».
С кухни я набирал номер второго по значимости руководителя нашего агентства — Николая Повзло.
— Это Соболин, — сказал я, когда он снял трубку. — Что там случилось: арестовали кого или грохнули?
— Ты у нас человек искусства — слышал что-нибудь про такую художницу: Лану Вересовскую?
Какие художницы в семь утра? Никого я в это время суток не помню…
— Ну, она дочь Вересовского, — продолжал Повзло. — Да ты спишь, что ли?
Тут до меня дошло, какого именно Вересовского имеет в виду Николай.
Того самого, московского — Виктора Семеновича, который был простым младшим научным сотрудником советского НИИ и за восемь лет сделался одним из богатейших людей России. Мало того, поговаривали, что он фактически заправляет теперешней кремлевской политикой. В Москве его зовут в соответствии с модой на сокращения просто: ВСВ. Но про то, что у него есть дочь и эта дочь — художница, я не знал.
— Коля, я же театральный актер, а не маляр, — сказал я Повзло, — это же совершенно разные тусовки, да я, собственно, и не был никогда вхож в бомонд. А чего с ней случилось, с этой Ланой?
— Она прилетает сегодня в Питер, привозит сюда свою инсталляцию. Будет выставлять ее в «Дыре».
— В какой дыре, — спросонья я бываю не слишком сообразительным.
Повзло это уже успел узнать за три года нашего с ним знакомства, а потому не стал обзывать меня идиотом, а объяснил, что «Дыра» — это такая галерея современного искусства, где периодически проходят всякие инсталляции, перфомансы и прочие выставки.
Место это пользуется популярностью у петербургских художников, куаферов, модельеров и музыкантов, и — дурной славой у питерской милиции: то наркотики, то драки, то скандал с битьем посуды. А что поделаешь: люди искусства — народ горячий, с тонкой нервной организацией. Это я знаю по собственному опыту.
Когда Повзло закончил свои пояснения, я вяло поинтересовался, чего он — в связи с приездом Вересовской — от меня хочет.
Выяснилось, что зачем-то мне следовало с ней встретиться и сделать интервью: об искусстве и о папе Вересовском.
— Она прилетает в тринадцать двадцать. Постарайся встретиться с нею сегодня, — сказал мне на прощание Повзло.
***
Пассажиры рейса «Москва-Петербург» — вылет из аэропорта «Шереметьево» в 12.20 — толпились у стойки регистрации рейса. На летное поле вырулил грузовик и подкатил к распахнутому багажному люку самолета. Из грузовика в самолет начали перегружать громоздкие продолговатые ящики с пометками «Не кантовать», «Не переворачивать», «Осторожно, стекло».
Бригада грузчиков, возившихся с этими ящиками, отличалась от обычных шереметьевских не только чистыми спецовками, — ящики не швырялись с матерком в самолетное нутро. В багажном отсеке их размещали с предосторожностями, достойными фарфора коронованных особ. Наконец хлопоты вокруг VIP-груза подошли к концу.
Культурные грузчики укатили на трейлере.
— Похоже, Петр Сергеевич, все прошло удачно, — обратился к своему собеседнику шатен лет тридцати пяти, наблюдавший сквозь стекло из кресла шереметьевского кафетерия за погрузкой ящиков на борт самолета Москва-Петербург.
— Не судите поспешно, — ответил его собеседник, плотный господин лет пятидесяти с крупным носом, пронизанным склеротическими сосудами, — груз даже до Пулково не долетел, не то что до получателя.
Мужчины, прихлебывая кофе, продолжали смотреть на летное поле.
К самолету неторопливо двигались автобусы с пассажирами. Затем к трапу самолета подъехал бежевый «мерседес». Из него вышла женщина в светлом пальто.
— Вот она, — более молодой мужчина отставил чашку с кофе, — как думаете, Петр Сергеевич, не залезет художница в посылку?
— Ну а залезет? Увидит глиняных болванчиков. И все. А в Питере о посылке позаботятся.
***
Молодую женщину, которую везли от зала VIР к самолету на «мерседесе», обсуждали не только в аэропортовском кафе. Еще двое мужчин вели в то же время беседу в одном из кабинетов на Лубянке. Окно кабинета выходило не на опустевшую после свержения железного Феликса площадь, а в зеленый внутренний дворик.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26
В общем, все мы зашли в тупик.
Наконец Обнорский не выдержал и встряхнул меня:
— Рассказывай.
— Я не могу. Пусть все выйдут.
В опустевшем кабинете я выложила Обнорскому все. И про слежку за мужем, и про содержание второй кассеты. От неожиданности он сидел совсем обалдевший.
— Понял, — наконец произнес он. — С ребенком, я уверен, пока все в порядке. Бери Шаховского, поезжай домой за кассетой. А мы придумаем что-нибудь.
С этой минуты репутация Соболина мне стала абсолютно безразлична, я только боялась опоздать на назначенную встречу.
***
То, что встретиться с теми уродами придется, я уже поняла. Единственное, чего я боялась, что одна предстоящего разговора могу и не выдержать.
Решили, что ББ отвезет нас с Обнорским к «Садко», а сам посидит в машине с кассетой.
— В центре города, на Невском ничего не произойдет, слышишь. Разговаривать будем только там, ни в какие машины не садиться. Отъехать, поговорить — этого нам не надо… Разговаривать буду я. Держись! — говорил мне Обнорский как можно теплее. И верно, я в принципе была невменяема.
Уже виден пятизвездочный отель, где и расположен ресторан под названием «Садко».
— Еще немного, и разберемся, — спокойно произнес Андрей.
***
Только когда я встретилась со взглядами сидевших за столиком возле дверей, я поняла, что радоваться нечему.
К нам повернулись два молодых типа: черные кожаные куртки, волосатые запястья и маслянистые взгляды, одинаковая мимика. Третий сидел спиной. Я растерялась, но Обнорский подтолкнул меня в центр зала, к свободному столику.
— Во-первых, там есть где сесть, во-вторых, они подойдут, — объяснил он, заметив панику в моих глазах.
И действительно, к нашему столику подошел тот, что сидел спиной — дорого одетый, в очках с тонкой золотой оправой. «Если бы не обстоятельства нашей встречи, поверила бы, что интеллигент», — подумала я, пока он присаживался за наш столик.
С минуту он молча нас рассматривал, а потом, обратившись ко мне, изрек:
Мне нужна кассета. Ты мне вот сюда ее принесешь, — и ткнул пальцем в стол.
— При чем здесь ребенок? — прикурив, взмахнул зажигалкой Обнорский.
Дальше разговаривал с ним Обнорский, а я просто сидела как кукла, у которой лились слезы.
— Ребенка менять будем не здесь, — для того чтобы я поняла, что Андрей обращается ко мне, ему при шлось тронуть меня за плечо.
***
Через два с лишним часа ожидания на железнодорожной платформе Лисьего Носа из прибывшей из города электрички вышли те, что были в ресторане. Сына с ними не было.
Рядом со мной стояли Обнорский и Повзло.
Обнорский отдал им кассету. Они тут же проверили ее на принесенной с собой видеокамере. Затем сказали:
«Если вы сделали с этой кассеты копию и попытаетесь что-нибудь с ней сделать, ребенка больше не увидите…»
Потом мы все вместе отправились в ближайший парк. Там на скамейке сидела какая-то девушка, возле нее, спиной к нам, стоял Антошка и радостно о чем-то говорил.
***
Домой я ехать категорически отказалась, поэтому все отправились на радостях к Повзло выпить и обсудить сегодняшние события. По моей просьбе Соболина с собой не взяли. Ему вообще никто ничего не рассказывал, в суть происходившего были посвящены лишь два человека, еще трое помогали, ни о чем не спрашивая.
Я все время говорила о том, что сына, на всякий случай, надо увезти подальше. Меня охватила такая паника, что мужики решили: лучше сделать по-моему, чем потом расхлебывать то, что я наворочаю. К родителям в Ленобласть везти нельзя, слишком просто, да у мамы и так больное сердце, ей вообще ничего нельзя говорить.
Я решила, не откладывая, уж если мужа у меня теперь нет, к Соболину на квартиру не возвращаться ни за что.
В Металл острое, где я когда-то работала учительницей в сельской школе, у меня остался человек, на которого можно было рассчитывать. Это Инна, которая после моего замужества и разрыва с двести семьдесят третьей школой, где мы работали вместе, осталась моей подругой. Созванивались мы редко, еще реже виделись, но я заранее была уверена, что она приютит сына.
Я уже набирала номер, когда чья-то рука нажала на рычаг.
— Этого делать не надо, — сказал Повзло, стоявший у меня за спиной.
— Мне пока нянька не нужна.
— Я знаю, кому нужна, кому нет, — спокойно сообщил он, — договорим на улице, одевай сына.
Я молча подчинилась. Последнее время замечаю за собой резкие перепады настроения — от дикой злобы до овечьего послушания.
***
Было решено ехать в Металлострой на общественном транспорте, не предупреждая Инну о приезде. В практически пустом вагоне метро Антошка увлекся купленным в ларьке «Киндер-сюрпризом», а я спросила Повзло, помня об угрозах похитителей:
— Мы ведь не будем эту информацию о Смирновой использовать? А то ведь они Антошку…
— Ни о чем не беспокойся, — ответил Николай. — Мы просто будем иметь это в виду.
…Инка приняла нас радостно. Антошка мирно заснул в кровати ее дочери. Было решено на какое-то время отдать его в садик к знакомой воспитательнице. Инна пообещала за сыном смотреть и на улице лишний раз с ним не показываться.
— Инка, — наконец выдохнула я, когда Повзло вышел покурить на балкон, — я с Соболиным больше жить не буду…
***
Примерно через пару недель после разговора в «Садко» меня вызвал к себе в кабинет Обнорский. Шеф нередко откровенничал за закрытыми дверями своего недавно отремонтированного кабинета, но я, как правило, не присутствовала при этих мужских разговорах, и потому удивилась тону, с которым он заговорил со мной.
Оказалось, гуру (так мы Обнорского называем за глаза) накануне был на пресс-конференции в Доме журналистов, где госпожа Смирнова рассказывала представителям СМИ о борьбе, которую ведет прокуратура и она лично с организованной преступностью в городе.
***
Труп Майка нашли через некоторое время в придорожных кустах по дороге на Репино. Две пули в голову и в грудь, на руках — следы от веревок. Он лежал в кабине ржавого грузовика, брошенного в кустах несколько лет назад.
В сводке ГУВД значилось просто: обнаружен труп мужчины с двумя слепыми огнестрельными ранениями, на вид 25-30 лет. При досмотре обнаружено удостоверение сотрудника частной охранной фирмы «Ягуар» на имя Михаила Зверева.
ДЕЛО О ГЛИНЯНЫХ БУДДАХ
Рассказывает Владимир Соболин
"…Инициативен. Не ленив. На рабочем месте бывает редко. Выполняет большой объем работы.
…Существуют претензии к точности и достоверности поставляемой им информации.
Однако изменить стиль и методы работы Соболина пока не удалось. Считает, что главное достоинство настоящего репортера (к каковым он себя относит) — оперативность, а достоверность должна достигаться в результате проверки принесенных им фактов. Кто будет осуществлять эту проверку, не уточняет.
Под предлогом большой загруженности постоянно опаздывает на совещания, планерки и летучки, проводимые в агентстве.
…Как профессиональный — в прошлом — актер, является основным организатором всех культурных мероприятий агентства. По мнению сотрудников, особенно ему удается роль Деда Мороза (видимо, сказывается многолетняя практика).
Любит цитировать Шекспира, хотя, по нашим данным, в его пьесах никогда не играл.
…Женат. Жена Соболина также работает в агентстве".
Из служебной характеристики
Из сонного кошмара меня рывком выбросило в серое петербургское утро. Анюта шевельнулась рядом, но не проснулась. На письменном столе пищал пейджер. Я нажал кнопку. Пищать перестало, на экране высветилось:
«Срочно позвони мне на трубу. Повзло. 7.10».
С кухни я набирал номер второго по значимости руководителя нашего агентства — Николая Повзло.
— Это Соболин, — сказал я, когда он снял трубку. — Что там случилось: арестовали кого или грохнули?
— Ты у нас человек искусства — слышал что-нибудь про такую художницу: Лану Вересовскую?
Какие художницы в семь утра? Никого я в это время суток не помню…
— Ну, она дочь Вересовского, — продолжал Повзло. — Да ты спишь, что ли?
Тут до меня дошло, какого именно Вересовского имеет в виду Николай.
Того самого, московского — Виктора Семеновича, который был простым младшим научным сотрудником советского НИИ и за восемь лет сделался одним из богатейших людей России. Мало того, поговаривали, что он фактически заправляет теперешней кремлевской политикой. В Москве его зовут в соответствии с модой на сокращения просто: ВСВ. Но про то, что у него есть дочь и эта дочь — художница, я не знал.
— Коля, я же театральный актер, а не маляр, — сказал я Повзло, — это же совершенно разные тусовки, да я, собственно, и не был никогда вхож в бомонд. А чего с ней случилось, с этой Ланой?
— Она прилетает сегодня в Питер, привозит сюда свою инсталляцию. Будет выставлять ее в «Дыре».
— В какой дыре, — спросонья я бываю не слишком сообразительным.
Повзло это уже успел узнать за три года нашего с ним знакомства, а потому не стал обзывать меня идиотом, а объяснил, что «Дыра» — это такая галерея современного искусства, где периодически проходят всякие инсталляции, перфомансы и прочие выставки.
Место это пользуется популярностью у петербургских художников, куаферов, модельеров и музыкантов, и — дурной славой у питерской милиции: то наркотики, то драки, то скандал с битьем посуды. А что поделаешь: люди искусства — народ горячий, с тонкой нервной организацией. Это я знаю по собственному опыту.
Когда Повзло закончил свои пояснения, я вяло поинтересовался, чего он — в связи с приездом Вересовской — от меня хочет.
Выяснилось, что зачем-то мне следовало с ней встретиться и сделать интервью: об искусстве и о папе Вересовском.
— Она прилетает в тринадцать двадцать. Постарайся встретиться с нею сегодня, — сказал мне на прощание Повзло.
***
Пассажиры рейса «Москва-Петербург» — вылет из аэропорта «Шереметьево» в 12.20 — толпились у стойки регистрации рейса. На летное поле вырулил грузовик и подкатил к распахнутому багажному люку самолета. Из грузовика в самолет начали перегружать громоздкие продолговатые ящики с пометками «Не кантовать», «Не переворачивать», «Осторожно, стекло».
Бригада грузчиков, возившихся с этими ящиками, отличалась от обычных шереметьевских не только чистыми спецовками, — ящики не швырялись с матерком в самолетное нутро. В багажном отсеке их размещали с предосторожностями, достойными фарфора коронованных особ. Наконец хлопоты вокруг VIP-груза подошли к концу.
Культурные грузчики укатили на трейлере.
— Похоже, Петр Сергеевич, все прошло удачно, — обратился к своему собеседнику шатен лет тридцати пяти, наблюдавший сквозь стекло из кресла шереметьевского кафетерия за погрузкой ящиков на борт самолета Москва-Петербург.
— Не судите поспешно, — ответил его собеседник, плотный господин лет пятидесяти с крупным носом, пронизанным склеротическими сосудами, — груз даже до Пулково не долетел, не то что до получателя.
Мужчины, прихлебывая кофе, продолжали смотреть на летное поле.
К самолету неторопливо двигались автобусы с пассажирами. Затем к трапу самолета подъехал бежевый «мерседес». Из него вышла женщина в светлом пальто.
— Вот она, — более молодой мужчина отставил чашку с кофе, — как думаете, Петр Сергеевич, не залезет художница в посылку?
— Ну а залезет? Увидит глиняных болванчиков. И все. А в Питере о посылке позаботятся.
***
Молодую женщину, которую везли от зала VIР к самолету на «мерседесе», обсуждали не только в аэропортовском кафе. Еще двое мужчин вели в то же время беседу в одном из кабинетов на Лубянке. Окно кабинета выходило не на опустевшую после свержения железного Феликса площадь, а в зеленый внутренний дворик.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26