Каширин и Витек лежали рядом без каких-либо признаков жизни.
— Сука! — сквозь зубы процедил я, глядя на Круглова.
— Что-о?! Тебе мало, чех?!
В этот момент зазвонил телефон, и дежурный, увидев на АОНе номер звонящего, прокричал: "Всем заткнуть рты!
Звонит начальник отдела!"
Воцарилась тишина. Даже в обезьяннике все затихли.
— Дежурный по триста тридцать пятому отделу капитан Лобачев слушает… Да, товарищ полковник… Так точно… Есть!… Разберемся немедленно… Как их фамилии? Спозаранник? А второй? Каширин?… Есть!… Кто же зная?… Так точно!
Капитан Лобачев повесил трубку и с хмурым видом вышел из дежурки.
— Каширин и Спозаранник здесь?
— Вон они, суки, валяются, — сплюнул на пол Круглов, махнув рукой в нашу сторону.
— Это — журналисты, — удрученно произнес Лобачев.
— А-а, говнописцы-очернители! Чеченозашитнички! Знал бы — сразу убил.
Лобачев нахмурился еще больше:
Это — не просто журналисты. По их душу нашему полковнику Ошейникову только что звонил сам начальник ГУВД Павлинов. За что они задержаны?
— А я помню? — возмутился Круглов. — Повязали у родилки — это точно, а за что — черт их знает. Ссали, наверно, в неположенных местах, — и добавил специально для нас с пришедшим в себя Кашириным:
— Ишь, писуны, какая вонь из-за вас поднялась!
— Начальник ГУВД распорядился немедленно их отпустить, — сказал Лобачев.
— Зря, — прокомментировал сержант Круглое. — Им только дай свободу — они весь город потопят в своей вонючей моче.
Через пару секунд с нас сняли наручники и разрешили умыться. Еще через минуту вернули паспорта, ключи, часы и мобильники. «Вы извините, что так получилось, — сказал капитан Лобачев. — Распишитесь вот здесь, пожалуйста. И — всего хорошего».
На выходе нас ждал Модестов.
— Ребята, вы живы? Вот и хорошо.
Я тут всех на ноги поднял. С Божьей помощью…
Договорить Модестов не успел, потому что в это время в моем кармане начал пиликать мобильник. Я достал его и приложил к уху.
— Вы там совсем о…?! — без всяких предисловий зарычала трубка голосом Обнорского. — Какой, в жопу, роддом? Зачем полезли? Глеб, ты ёбнулся на внутренних инструкциях! Приеду — высчитаю с каждого по три зарплаты! Мы тут, в Бишкеке, делом занимаемся, лекции читаем, а вы от безделья крышами поехали!
— Андрей, я сейчас объясню…
— Объяснялово будет потом! Не хватало, блядь, чтобы ты за мой счет свои сказки рассказывал! Я тебе и сам все объясню. Два х… лезут в роддом. Третий звонит мне ночью: спасай, мол, шеф, — наших загребли! Я должен будить Павлинова, кланяться, блядь, в ножки: отпустите хулиганов, они больше не будут.
В общем, все: к х…!
С этими словами Обнорский бросил трубку.
— Кто звонил? Шеф? — спросил Каширин.
— Он самый.
— И что?
— Ну что что? Недоволен слегка.
Жаловался, что нехороший человек Модестов разбудил его посреди ночи.
— Между прочим, я вас спасал, — пробурчал Модестов. — В следующий раз не буду. Погибайте в своей ментовке.
Я его не слушал. Я наклонился и достал из носка драгоценную дискету, ради которой все и затевалось. Она была цела и невредима…
13
…Компьютерщик Петя — самый невозмутимый человек в Агентстве журналистских расследований — колдовал над клавиатурой.
— Дискета запаролена, Глеб Егорович. Двадцать три миллиона комбинаций. Может, и удастся открыть ее к вечеру. А может, и нет.
— Удастся, — уверенно сказал я. — Обязательно удастся.
Пароль был расшифрован через четыре часа. Петя аж заерзал на стуле от удовольствия:
— Внимание! Торжественный момент!
На дискете оказался один-единственный файл — «усыновление.doc».
— Ну что, заглянем внутрь? — спросил Петя.
Я кивнул. Компьютерщик подвел к файлу курсор, щелкнул мышкой, и на экране монитора возникла непонятная таблица:
12 января, Мельникова И. Д., $25,000, МакГоверн.
16 января, Кузнецова Ж. И., $25,000, Моррис.
23 января, Лабутина О. Л., $25,000, Рутерфорд.
2 февраля, Зимина А. П., $25,000, Лозинки.
Всего в таблице было 18 строк. «Это значит, что с начала года Маминов продал 18 младенцев, — догадался я. — Недурно, если учесть, что на каждой такой операции он зарабатывает по 25 тысяч долларов. Да наш профессор — без пяти минут миллионер».
— Глеб, смотри, — толкнул меня в плечо Каширин. — Во втором столбце русские фамилии, а в четвертом — иностранные. Думаю, тут все просто. Мельникова, Кузнецова, Лабутина — это матери, у которых украли младенцев. А Мак-Говерны с Моррисами — усыновители.
— Я тоже так думаю. Только где их искать? Знаешь, сколько в Питере Мельниковых и Лабутиных? Тысяч тридцать, не меньше.
— Хорошо, но вот предпоследним номером в таблице идет некая Крячко Е. Т., — не сдавался Каширин. — Фамилия редкая. Найдем в две секунды.
— Крячко… Крячко… — повторял я, раздумывая, как поступить. — Ну что ж, давай. Пробей-ка ее по базе.
— Будет сделано, начальник.
Каширин отсутствовал в кабинете пару минут и вернулся с распечаткой из базы данных Центрального адресного бюро. Лицо его выражало абсолютный восторг.
— Глеб Егорыч, пляши! Людей с фамилией Крячко в Санкт-Петербурге сорок три штуки. И только у одной инициалы «Е. Т.». Знакомься: Крячко Елена Тихоновна, тысяча девятьсот семьдесят пять гэ-эр, проживает: Строителей, сто двадцать, корпус семь, квартира восемь.
Есть предложение поехать прямо сейчас, пока ограбленный профессор Маминов не опомнился и не пошел по следу пропавшей дискеты.
— Постой, постой, — притормозил я Каширина. — Куда ты предлагаешь ехать?
— Как куда? Вот по этому самому адресу, к Крячко Елене Тихоновне.
— Ну приедешь ты. И что, спросишь: «Не умирал ли у вас в роддоме ребенок? Не писали ли вы отказное заявление?» Родион, мы журналисты, а не гестаповцы.
— Глеб, ты, кажется, хотел изобличить убийцу, — обиженно заметил Каширин.
— И продолжаю хотеть. Но это не повод, чтобы врываться в дом к несчастной женщине и задавать беспардонные вопросы. Ей и так больно. Неужели ты не понимаешь?
— Хорошо, твои предложения.
— Нужно ехать к родственникам.
Посмотри по базе, где живут ее родители, братья, сестры.
— Уже посмотрел. Братьев и сестер нет, отец умер, а мать, Оксана Львовна Епифанова, пятьдесят два года, прописана в Зеленогорске.
— Тогда собирайся. Нам предстоит дальняя дорога.
14
В Зеленогорск — курортный пригород Санкт-Петербурга — мы приехали уже затемно. Я с трудом вел «Ниву» — страшно ныла рука, отбитая сержантом Кругловым. «Зачем берут в милицию таких подонков? — думал я по дороге. — Впрочем, где они еще нужны? Что умеют?»
Дом Оксаны Епифановой находился в самом центре городка, рядом с величественным зданием районной администрации. Мы поднялись на четвертый этаж. Вот и искомая квартира. Каширин уже хотел нажать на звонок, но я его остановил.
— Подожди, она может испугаться и не открыть. В таких ситуациях надо действовать наверняка.
Я достал из кармана «трубу» и набрал семь цифр. Было слышно, как за дверью зазвонил телефон.
— Оксана Львовна? Здравствуйте.
Вас беспокоят из Агентства журналистских расследований. У нас к вам разговор имеется, но хотелось бы не по телефону… Когда встретиться? Да хоть сейчас. Тем более что мы под вашей дверью стоим…
Спустя полминуты дверь квартиры приоткрылась, и хозяйка через цепочку попросила показать наши удостоверения.
— Вы действительно работаете у Обнорского? — спросила она. Мы кивнули. — Считайте, что вам повезло. Я — его почитательница.
Мы прошли в квартиру, которая представляла собой мини-музей А. В. Обнорского. Книжные полки были заставлены литературными трудами Андрея Викторовича за последние десять лет, а по бокам телевизора двумя высоченными стопками возвышались видеокассеты с сериалом «Петербург криминальный» по мотивам произведений нашего шефа. Да, нам определенно повезло. Это просто подарок судьбы!
— Оксана Львовна, — начал я, когда хозяйка вернулась в комнату с тремя чашечками кофе, — вопрос, по которому мы здесь, настолько деликатен, что я даже не знаю, как его задать. Одно могу обещать — все, что вы сочтете возможным сказать, останется между нами и не будет предано огласке без вашего разрешения.
— Не знаете, как задать вопрос? Задавайте в лоб, — улыбнулась Епифанова. — Я ничего не боюсь.
Мы с Кашириным переглянулись.
— У вас ведь есть дочь? — спросил я после некоторой паузы.
— Да, Лена, она в Питере живет.
— А внуки, внучки? — подхватил Каширин.
Епифанова помрачнела и замолчала.
Я укоризненно посмотрел на Родиона.
— Оксана Львовна, извините, что мы вторгаемся в вашу личную жизнь, но ответ на последний вопрос для нас очень важен.
Епифанова прикоснулась губами к кофейной чашке, но пить не стала и, покрутив ее немного в руках, поставила на стол и отодвинула. Она долго молчала.
Потом заговорила.
— Не знаю, зачем это вам… Внук.
У меня должен был быть внук. Леночка очень ждала его, это был первый ее ребенок. Но… Он умер на второй день после родов… Это случилось две недели назад. Дочь до сих пор не может прийти в себя.
Женщина подняла глаза и уперлась взглядом прямо в меня:
— Я вам сказала. Теперь скажите вы, какое отношение имеет наше горе к журналистским расследованиям. И почему вы приехали именно ко мне?
Мы с Кашириным снова переглянулись. Говорить? Не говорить? Имеем ли мы право утаивать от Епифановой жизненно важную информацию? Имеем ли право сказать?
— Давайте так, Оксана Львовна, — предложил я, — мы во всем разберемся и потом расскажем, что к чему.
— Я вас просто не выпущу из квартиры, — заявила Епифанова на полном серьезе. — Пожалуйста, скажите. — Глаза ее заблестели от навернувшихся слез.
Я раздумывал несколько секунд.
— Хорошо, Оксана Львовна. Мы предполагаем, что ваш внук жив.
Ну зачем, зачем я сказал?
— Господи, это невозможно! всплеснула руками Епифанова. — Я сама ходила к заведующему роддомом.
Он сказал, что ребенок родился очень слабым и шансов на спасение у него не было. Получается, нас обманули?
— Возможно.
— И где же теперь мой внук?!
— Оксана Львовна, подождите два дня. Мы постараемся во всем разобраться. Только, ради Бога, никому о нашей беседе не рассказывайте. Даже Лене.
Никому…
15
— Что дальше? — спросил Каширин, когда мы сели в машину.
Я ничего не ответил. В голове у меня зрел очередной дерзкий план.
Слишком дерзкий. И единственно возможный.
— Родион, а где твое досье по Маминову?
— Все свое ношу с собой, — гордо продекламировал Каширин и достал из кейса тоненькую папочку с надписью:
«Роддом».
— Там есть домашний телефон злодея?
— Ну а як же. Даже два. Он себе еще «петерстаровский» установил. Болтливая тварь!
— Как думаешь, мы его не разбудим? Уже одиннадцать вечера.
— Думаю, что нет. Если верить рассказам роддомовских уборщиц, Александр Николаевич заканчивает работу поздно. Что очень даже понятно: продажа младенцев — тяжкий неблагодарный труд. А зачем ты собрался ему звонить, Глеб? Шантажом хочешь заняться?
— Шантаж — не мой стиль. Я — мирный человек. Хочу узнать расценки.
— Ты всерьез?
— Конечно. Хочу узнать, сколько стоит купить новорожденного.
— Так он тебе и сказал. Смерти ищешь? Не забыл, что в деле есть уже один труп? Самарин тоже от нашего доктора чего-то хотел. В результате получил пулю в лобешник.
— Так то Самарин, а то — Спозаранник, — воскликнул я с деланным молдавским акцентом.
Пока Родион смеялся, я набирал номер телефона профессора Маминова.
— Все, — тишина, — утихомирил я напарника, когда послышались длинные гудки. — Объявляется начало операции «Контрольная закупка».
— Маминов слушает, — сказали на том конце провода. Этот голос — голос с магнитофонной пленки — я узнал бы из тысячи. Теперь главное — спокойствие.
— Здравствуйте, Александр Николаевич. Моя фамилия Блюмштейн. Я — адвокат, представляю интересы гражданина США Джона Хопкинса, владельца крупной табачной фабрики.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30
— Сука! — сквозь зубы процедил я, глядя на Круглова.
— Что-о?! Тебе мало, чех?!
В этот момент зазвонил телефон, и дежурный, увидев на АОНе номер звонящего, прокричал: "Всем заткнуть рты!
Звонит начальник отдела!"
Воцарилась тишина. Даже в обезьяннике все затихли.
— Дежурный по триста тридцать пятому отделу капитан Лобачев слушает… Да, товарищ полковник… Так точно… Есть!… Разберемся немедленно… Как их фамилии? Спозаранник? А второй? Каширин?… Есть!… Кто же зная?… Так точно!
Капитан Лобачев повесил трубку и с хмурым видом вышел из дежурки.
— Каширин и Спозаранник здесь?
— Вон они, суки, валяются, — сплюнул на пол Круглов, махнув рукой в нашу сторону.
— Это — журналисты, — удрученно произнес Лобачев.
— А-а, говнописцы-очернители! Чеченозашитнички! Знал бы — сразу убил.
Лобачев нахмурился еще больше:
Это — не просто журналисты. По их душу нашему полковнику Ошейникову только что звонил сам начальник ГУВД Павлинов. За что они задержаны?
— А я помню? — возмутился Круглов. — Повязали у родилки — это точно, а за что — черт их знает. Ссали, наверно, в неположенных местах, — и добавил специально для нас с пришедшим в себя Кашириным:
— Ишь, писуны, какая вонь из-за вас поднялась!
— Начальник ГУВД распорядился немедленно их отпустить, — сказал Лобачев.
— Зря, — прокомментировал сержант Круглое. — Им только дай свободу — они весь город потопят в своей вонючей моче.
Через пару секунд с нас сняли наручники и разрешили умыться. Еще через минуту вернули паспорта, ключи, часы и мобильники. «Вы извините, что так получилось, — сказал капитан Лобачев. — Распишитесь вот здесь, пожалуйста. И — всего хорошего».
На выходе нас ждал Модестов.
— Ребята, вы живы? Вот и хорошо.
Я тут всех на ноги поднял. С Божьей помощью…
Договорить Модестов не успел, потому что в это время в моем кармане начал пиликать мобильник. Я достал его и приложил к уху.
— Вы там совсем о…?! — без всяких предисловий зарычала трубка голосом Обнорского. — Какой, в жопу, роддом? Зачем полезли? Глеб, ты ёбнулся на внутренних инструкциях! Приеду — высчитаю с каждого по три зарплаты! Мы тут, в Бишкеке, делом занимаемся, лекции читаем, а вы от безделья крышами поехали!
— Андрей, я сейчас объясню…
— Объяснялово будет потом! Не хватало, блядь, чтобы ты за мой счет свои сказки рассказывал! Я тебе и сам все объясню. Два х… лезут в роддом. Третий звонит мне ночью: спасай, мол, шеф, — наших загребли! Я должен будить Павлинова, кланяться, блядь, в ножки: отпустите хулиганов, они больше не будут.
В общем, все: к х…!
С этими словами Обнорский бросил трубку.
— Кто звонил? Шеф? — спросил Каширин.
— Он самый.
— И что?
— Ну что что? Недоволен слегка.
Жаловался, что нехороший человек Модестов разбудил его посреди ночи.
— Между прочим, я вас спасал, — пробурчал Модестов. — В следующий раз не буду. Погибайте в своей ментовке.
Я его не слушал. Я наклонился и достал из носка драгоценную дискету, ради которой все и затевалось. Она была цела и невредима…
13
…Компьютерщик Петя — самый невозмутимый человек в Агентстве журналистских расследований — колдовал над клавиатурой.
— Дискета запаролена, Глеб Егорович. Двадцать три миллиона комбинаций. Может, и удастся открыть ее к вечеру. А может, и нет.
— Удастся, — уверенно сказал я. — Обязательно удастся.
Пароль был расшифрован через четыре часа. Петя аж заерзал на стуле от удовольствия:
— Внимание! Торжественный момент!
На дискете оказался один-единственный файл — «усыновление.doc».
— Ну что, заглянем внутрь? — спросил Петя.
Я кивнул. Компьютерщик подвел к файлу курсор, щелкнул мышкой, и на экране монитора возникла непонятная таблица:
12 января, Мельникова И. Д., $25,000, МакГоверн.
16 января, Кузнецова Ж. И., $25,000, Моррис.
23 января, Лабутина О. Л., $25,000, Рутерфорд.
2 февраля, Зимина А. П., $25,000, Лозинки.
Всего в таблице было 18 строк. «Это значит, что с начала года Маминов продал 18 младенцев, — догадался я. — Недурно, если учесть, что на каждой такой операции он зарабатывает по 25 тысяч долларов. Да наш профессор — без пяти минут миллионер».
— Глеб, смотри, — толкнул меня в плечо Каширин. — Во втором столбце русские фамилии, а в четвертом — иностранные. Думаю, тут все просто. Мельникова, Кузнецова, Лабутина — это матери, у которых украли младенцев. А Мак-Говерны с Моррисами — усыновители.
— Я тоже так думаю. Только где их искать? Знаешь, сколько в Питере Мельниковых и Лабутиных? Тысяч тридцать, не меньше.
— Хорошо, но вот предпоследним номером в таблице идет некая Крячко Е. Т., — не сдавался Каширин. — Фамилия редкая. Найдем в две секунды.
— Крячко… Крячко… — повторял я, раздумывая, как поступить. — Ну что ж, давай. Пробей-ка ее по базе.
— Будет сделано, начальник.
Каширин отсутствовал в кабинете пару минут и вернулся с распечаткой из базы данных Центрального адресного бюро. Лицо его выражало абсолютный восторг.
— Глеб Егорыч, пляши! Людей с фамилией Крячко в Санкт-Петербурге сорок три штуки. И только у одной инициалы «Е. Т.». Знакомься: Крячко Елена Тихоновна, тысяча девятьсот семьдесят пять гэ-эр, проживает: Строителей, сто двадцать, корпус семь, квартира восемь.
Есть предложение поехать прямо сейчас, пока ограбленный профессор Маминов не опомнился и не пошел по следу пропавшей дискеты.
— Постой, постой, — притормозил я Каширина. — Куда ты предлагаешь ехать?
— Как куда? Вот по этому самому адресу, к Крячко Елене Тихоновне.
— Ну приедешь ты. И что, спросишь: «Не умирал ли у вас в роддоме ребенок? Не писали ли вы отказное заявление?» Родион, мы журналисты, а не гестаповцы.
— Глеб, ты, кажется, хотел изобличить убийцу, — обиженно заметил Каширин.
— И продолжаю хотеть. Но это не повод, чтобы врываться в дом к несчастной женщине и задавать беспардонные вопросы. Ей и так больно. Неужели ты не понимаешь?
— Хорошо, твои предложения.
— Нужно ехать к родственникам.
Посмотри по базе, где живут ее родители, братья, сестры.
— Уже посмотрел. Братьев и сестер нет, отец умер, а мать, Оксана Львовна Епифанова, пятьдесят два года, прописана в Зеленогорске.
— Тогда собирайся. Нам предстоит дальняя дорога.
14
В Зеленогорск — курортный пригород Санкт-Петербурга — мы приехали уже затемно. Я с трудом вел «Ниву» — страшно ныла рука, отбитая сержантом Кругловым. «Зачем берут в милицию таких подонков? — думал я по дороге. — Впрочем, где они еще нужны? Что умеют?»
Дом Оксаны Епифановой находился в самом центре городка, рядом с величественным зданием районной администрации. Мы поднялись на четвертый этаж. Вот и искомая квартира. Каширин уже хотел нажать на звонок, но я его остановил.
— Подожди, она может испугаться и не открыть. В таких ситуациях надо действовать наверняка.
Я достал из кармана «трубу» и набрал семь цифр. Было слышно, как за дверью зазвонил телефон.
— Оксана Львовна? Здравствуйте.
Вас беспокоят из Агентства журналистских расследований. У нас к вам разговор имеется, но хотелось бы не по телефону… Когда встретиться? Да хоть сейчас. Тем более что мы под вашей дверью стоим…
Спустя полминуты дверь квартиры приоткрылась, и хозяйка через цепочку попросила показать наши удостоверения.
— Вы действительно работаете у Обнорского? — спросила она. Мы кивнули. — Считайте, что вам повезло. Я — его почитательница.
Мы прошли в квартиру, которая представляла собой мини-музей А. В. Обнорского. Книжные полки были заставлены литературными трудами Андрея Викторовича за последние десять лет, а по бокам телевизора двумя высоченными стопками возвышались видеокассеты с сериалом «Петербург криминальный» по мотивам произведений нашего шефа. Да, нам определенно повезло. Это просто подарок судьбы!
— Оксана Львовна, — начал я, когда хозяйка вернулась в комнату с тремя чашечками кофе, — вопрос, по которому мы здесь, настолько деликатен, что я даже не знаю, как его задать. Одно могу обещать — все, что вы сочтете возможным сказать, останется между нами и не будет предано огласке без вашего разрешения.
— Не знаете, как задать вопрос? Задавайте в лоб, — улыбнулась Епифанова. — Я ничего не боюсь.
Мы с Кашириным переглянулись.
— У вас ведь есть дочь? — спросил я после некоторой паузы.
— Да, Лена, она в Питере живет.
— А внуки, внучки? — подхватил Каширин.
Епифанова помрачнела и замолчала.
Я укоризненно посмотрел на Родиона.
— Оксана Львовна, извините, что мы вторгаемся в вашу личную жизнь, но ответ на последний вопрос для нас очень важен.
Епифанова прикоснулась губами к кофейной чашке, но пить не стала и, покрутив ее немного в руках, поставила на стол и отодвинула. Она долго молчала.
Потом заговорила.
— Не знаю, зачем это вам… Внук.
У меня должен был быть внук. Леночка очень ждала его, это был первый ее ребенок. Но… Он умер на второй день после родов… Это случилось две недели назад. Дочь до сих пор не может прийти в себя.
Женщина подняла глаза и уперлась взглядом прямо в меня:
— Я вам сказала. Теперь скажите вы, какое отношение имеет наше горе к журналистским расследованиям. И почему вы приехали именно ко мне?
Мы с Кашириным снова переглянулись. Говорить? Не говорить? Имеем ли мы право утаивать от Епифановой жизненно важную информацию? Имеем ли право сказать?
— Давайте так, Оксана Львовна, — предложил я, — мы во всем разберемся и потом расскажем, что к чему.
— Я вас просто не выпущу из квартиры, — заявила Епифанова на полном серьезе. — Пожалуйста, скажите. — Глаза ее заблестели от навернувшихся слез.
Я раздумывал несколько секунд.
— Хорошо, Оксана Львовна. Мы предполагаем, что ваш внук жив.
Ну зачем, зачем я сказал?
— Господи, это невозможно! всплеснула руками Епифанова. — Я сама ходила к заведующему роддомом.
Он сказал, что ребенок родился очень слабым и шансов на спасение у него не было. Получается, нас обманули?
— Возможно.
— И где же теперь мой внук?!
— Оксана Львовна, подождите два дня. Мы постараемся во всем разобраться. Только, ради Бога, никому о нашей беседе не рассказывайте. Даже Лене.
Никому…
15
— Что дальше? — спросил Каширин, когда мы сели в машину.
Я ничего не ответил. В голове у меня зрел очередной дерзкий план.
Слишком дерзкий. И единственно возможный.
— Родион, а где твое досье по Маминову?
— Все свое ношу с собой, — гордо продекламировал Каширин и достал из кейса тоненькую папочку с надписью:
«Роддом».
— Там есть домашний телефон злодея?
— Ну а як же. Даже два. Он себе еще «петерстаровский» установил. Болтливая тварь!
— Как думаешь, мы его не разбудим? Уже одиннадцать вечера.
— Думаю, что нет. Если верить рассказам роддомовских уборщиц, Александр Николаевич заканчивает работу поздно. Что очень даже понятно: продажа младенцев — тяжкий неблагодарный труд. А зачем ты собрался ему звонить, Глеб? Шантажом хочешь заняться?
— Шантаж — не мой стиль. Я — мирный человек. Хочу узнать расценки.
— Ты всерьез?
— Конечно. Хочу узнать, сколько стоит купить новорожденного.
— Так он тебе и сказал. Смерти ищешь? Не забыл, что в деле есть уже один труп? Самарин тоже от нашего доктора чего-то хотел. В результате получил пулю в лобешник.
— Так то Самарин, а то — Спозаранник, — воскликнул я с деланным молдавским акцентом.
Пока Родион смеялся, я набирал номер телефона профессора Маминова.
— Все, — тишина, — утихомирил я напарника, когда послышались длинные гудки. — Объявляется начало операции «Контрольная закупка».
— Маминов слушает, — сказали на том конце провода. Этот голос — голос с магнитофонной пленки — я узнал бы из тысячи. Теперь главное — спокойствие.
— Здравствуйте, Александр Николаевич. Моя фамилия Блюмштейн. Я — адвокат, представляю интересы гражданина США Джона Хопкинса, владельца крупной табачной фабрики.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30