— Просто все началось не только в Афинах, но и здесь. — И я помог спасти этот край, убеждал он себя. Я помог отстоять его. — Вам следовало бы побывать в Сиракузах, — сказал он.
— С удовольствием. Здесь все пропахло дерьмом, — сказал Фергюсон.
— Мы говорили о том, что сицилийцы отличаются от нас, — продолжал Брэдли. — У них своя религия, отличная от христианской. Они верны традициям. У них меньше привязанностей, чем у нас, но их привязанности сильнее. Если они на твоей стороне — значит, останутся верными до конца. Вот почему мне хотелось бы заполучить Риччоне. Есть ситуации, где он был бы незаменим.
Фергюсон попытался угадать, чему улыбнулся Брэдли. Брэдли — интриган, о чем его предупреждали еще в Штатax. Немного фантазер. До сих пор у него все шло гладко, но в один прекрасный день он лопнет с треском, как мыльный пузырь. Фергюсон почувствовал, что того гляди станет участником одной из тех грандиозных авантюр, на которых основывалась легенда о Брэдли.
— Если вам придется все-таки пойти к Дону К., что, по-вашему, он сделает?
— Поддаст пару, — ответил Брэдли. — Не знаю, как именно это произойдет, но есть возможность довести до сведения родственников Джентиле, кто его погубил. А если так, вряд ли Марко удастся усидеть на этом острове.
Глаза Фергюсона расширились от восхищения. Вот оно, предательство в чистом виде: грандиозный обман и тройное предательство, холодное и романтичное, как айсберг.
— Понятно, — сказал он.
Глава 7
Сицилия привела в порядок свои дела и принялась наслаждаться мирной жизнью, процветанием и братской любовью. Послушные и невероятно трудолюбивые крестьяне вернулись к работе, безропотно проводя в поле по двенадцать, четырнадцать или шестнадцать часов в день. Профсоюзных же лидеров, которые попытались вмешаться, сначала предупредили, а потом тех, кто продолжал настаивать на своем, быстро и тихо убрали. Церкви были переполнены. Мелкое воровство ушло в прошлое: туристка, забывшая сумку на столике в кафе, находила ее на следующий день на том же месте. Владельцы лавок перестали обжуливать покупателей. Проститутки приобрели куда более привлекательный вид, чем в голодные послевоенные дни. Во время церковных праздников устраивались религиозные шествия с бесплатной раздачей макарон. Все голосовали за христианских демократов и жаждали творить добро на благо ближнему.
Для Марко и Терезы эти был период спокойствия и довольства, когда слово «надежда» теряет смысл, ибо в жизни ничего больше не требуется. Через год после Амедео у них родилась девочка, которую назвали Лючией. Пришлось послать в Кампамаро за нянькой, и та ежедневно выводила детей на прогулку в находившийся неподалеку парк делла Фаворита. Все попытки уговорить матерей покинуть горные селения и переехать в Палермо ни к чему не привели, поэтому в конце каждой недели Марко и Тереза ездили попеременно то в Кампамаро, то в Пьоппо. Они, как и прежде, были влюблены друг в друга, и Марко все так же трясся, боясь за здоровье Терезы. Детей регулярно навещал доктор Белометти, пользуя их от всяческих воображаемых недугов и, по настоянию Марко, начиняя витаминами, совершенно ненужными при их отличном здоровье. Когда Амедео исполнилось шесть лет, его отдали в школу, руководимую монахинями и получавшую немалую субсидию от его отца.
Марко работал у своего старого покровителя Тальяферри, который с помощью Дона К, открыл на улице Кавура контору по торговле недвижимостью и так преуспел, что через несколько лет купил целую строительную компанию. Тальяферри заботился о своих друзьях и о друзьях своих друзей. Сделавшись еще и владельцем автомобильной компании, которая занималась подвозкой материалов на строительные площадки, он отправлял свои грузовики на капитальный ремонт в гараж Паоло в Кампамаро в тридцати милях от города, хотя ему было бы гораздо удобнее, если бы машины обслуживались в самом Палермо.
По своему характеру Марко очень подходил к роли управляющего конторой по торговле недвижимостью, где было важно поддерживать хорошие отношения с городскими властями, уметь сделать одолжение мэру и нужным членам муниципального совета, помнить, когда именины у детей и жен высокопоставленных особ, и вручить подарок так ловко, чтобы человек влиятельный, но в то же время совестливый ни в коем случае не обиделся, и, наконец, твердо отстаивать свою позицию во время заключения сделок. Выполняя свои повседневные обязанности, Марко встречался со всеми жителями Палермо, занимавшими в городе ключевые позиции, и неизменно производил на них благоприятное впечатление. Он удостоился чести преклонить колени перед архиепископом и поцеловать перстень у него на пальце. В элегантно обставленной квартире на Акуасанта у Марко обедали и командир карабинеров, и начальник publica sicurezza. Преуспеяние его было окончательно закреплено на вечере в честь крещения Лючии, когда помимо секретаря архиепископа и нескольких баронов в толпе гостей вдруг появились два неряшливо одетых незнакомца. Это были Дон К, и его садовник-шофер. Дон К, пробыл минут пять, оставил конверт с пятьюдесятью тысячами лир, промычал что-то невразумительное Марко на ухо и удалился, но Марко почувствовал, что сила перелилась из тела старика в его тело — все гости были свидетелями этого торжества. То были дни, когда солнце, казалось, будет вечно сиять на безоблачном небе.
Затем в Палермо прибыли два брата, высланные из Соединенных Штатов, — Джонни и Пит Ла Барбера. Вернувшись на родину, они создали новую партию, которую газеты назвали La Mafia Nuova — Новая мафия. Джонни было сорок три года, а Питу — сорок; из Сицилии они уехали еще детьми, потом, давая деньги в рост и орудуя в нью-йоркском порту, сколотили порядочный капиталец, как вдруг кому-то пришло в голову, что поскольку они не сделали ни единой попытки получить гражданство Соединенных Штатов, то почему бы не отправить их обратно в Италию.
Джонни и Пит резко выделялись на фоне населения Палермо. Они привезли с собой свои белые «кадиллаки» и стремление быть на виду, незнакомое на острове, где царила атмосфера сдержанности. Оба они знали по-итальянски всего несколько слов, но зато стали завсегдатаями таких ресторанов, как «Каприз» и «Олимпик», где устраивали шумные застолья в компании самых дорогих в городе куртизанок и нескольких прихлебателей из местных. Сначала сицилийцы считали своей обязанностью принимать их, но были при этом весьма сдержанны. Человек из Общества чести, вынужденный не по собственному желанию пересечь Атлантику, всегда мог рассчитывать на радушный прием по другую сторону океана и знал, что, если решит там остаться, ему тотчас подыщут место. Поэтому наглость явившихся из Америки братьев старались не замечать.
Через три месяца после прибытия в Палермо братья Ла Барбера купили бывший военный лагерь на дороге Боккадифалько, сразу за городской чертой, превратили главное здание в лабораторию, обнесли весь участок проволочной оградой, по которой пустили электрический ток, и начали перерабатывать там привозимый из Бейрута морфий в чистый героин. Затем они приобрели небольшую фирму, занимавшуюся упаковкой и экспортом фруктов, и в течение нескольких месяцев в каждый ящик лимонов, отправляемый в США, вкладывали по крайней мере один лимон из пластика, начиненный героином. Когда по доносу благонамеренного докера, который обнаружил начиненный героином лимон в украденном им ящике, нью-йоркская полиция ликвидировала эту систему, братья Ла Барбера вложили заработанные ими на наркотиках три миллиона долларов в городское строительство.
Город рос непрерывно. В сооружении новых дорог, мостов, жилых районов, предприятий и отелей участвовало несколько фирм, и в каждой из них часть капитала принадлежала членам Общества чести. Это было время, когда люди богатели на глазах, а незначительные шероховатости в отношениях между дельцами прикрывались лицемерными фразами и улыбками, но с появлением братьев Ла Барбера мирной жизни под девизом «живи и дай жить другим» пришел конец. На острове существовал обычай сначала предупреждать противника, а потом уже действовать, но тех, кто поссорился с братьями Ла Барбера, отказавшись вступить с ними в сделку или взять их в долю, без предупреждения убивали из-за угла, сбивали машиной и даже — предварительно оглушив — топили в море. К ужасу чтивших традиции людей из Общества чести, братья расправлялись с неугодными в присутствии их родных и впервые в истории Сицилии похитили женщину, чтобы добиться покорности ее мужа. Братья Ла Барбера окружили себя местными преступниками — straccie (голытьбой, как презрительно отзывались о них люди из Общества чести) и привезенными из Америки наемными убийцами. В течение года они распространили свое влияние на весь город. Эмиссаров от Дона К., которые были посланы в штаб-квартиру Джонни Ла Барбера на улице Македа с поручением уладить противоречия мирным путем, охранявшие вход straccie просто спустили с лестницы.
* * *
Несколькими днями позже, осенью 1953 года, Джонни Ла Барбера, пинком распахнув дверь и оттолкнув секретаршу, которая попыталась было задержать его, вошел в кабинет Тальяферри, плюхнулся в кресло и положил ноги на стол.
Тальяферри просматривал письмо, которое секретарша только что вручила ему. Он продолжал читать, Ла Барбера достал огромную сигару, откусил кончик и спрятал ее обратно в нагрудный карман. Тальяферри читал, неторопливо делая пометки своим мелким аккуратным почерком, потом отложил письмо в сторону.
— Ты Тальяферри, да? — спросил Ла Барбера. Это был крупный мужчина с писклявым, как у карлика, голосом. Тальяферри поднял глаза.
— Совершенно верно, — ответил он.
— Я Джонни Ла Барбера.
— Знаю. Я вас видел.
— Подумать только, а ты ведь недурно говоришь по-английски. Откуда?
— Я прожил в Штатах двенадцать лет. Что вам угодно?
— Тальяферри, мы мешаем друг другу. Ты вздуваешь мои цены, я — твои. Л позволить себе этого мы не можем.
— Я не жалуюсь, — сказал Тальяферри.
— Нет? А у меня создалось впечатление, что последние несколько месяцев твои дела идут неважно. Может, это и вранье, но говорят, твоя заявка на строительство нового Саганского моста отвергнута.
— Однако вашу заявку тоже, по-моему, не приняли.
— Почему ты так думаешь?
— Пока у них котируется Росси.
Ла Барбера улыбнулся во весь рот, и на щеках у него появились ямочки, как у ребенка.
— Ты что, не читал сегодняшней газеты? Бедняги уже нет больше с нами. Приказал долго жить. Ему разнесли череп в Монделло, в этом ночном клубе, как он там называется.
— Какая жалость, — отозвался Тальяферри. — Росси был моим другом.
— Да, неплохой был малый. Одна беда: уж очень тупой. Не умел жить в ногу со временем.
— Вы хотели, кажется, купить у него часть дела?
— Я? Кто сказал?
— Ходят слухи.
— Я бы выразился несколько по-другому: я сделал ему предложение, как намерен сделать и тебе. Лавочка твоя буксует, и если дело пойдет так и дальше, то через месяц ей каюк. В последние недели тебе пришлось уволить половину своих людей. Говорят, и во дворце Криспи работы приостановили после того, как двое рабочих упали с лесов.
Тальяферри не отрывал глаз от своих сжатых в кулаки рук. У него явно поднялось давление и застучало в висках. Он был не из тех, кто находит разрядку в ссоре.
— Чего вы хотите? — спросил он.
— Половину, — ответил Ла Барбера. — Плачу по нынешней цене, А если заставишь меня ждать, то пена упадет.
— Ничего не выйдет, — сказал Тальяферри.
— Подумай хорошенько. Не спеши и подумай.
— Мне не о чем думать.
— Сейчас у тебя еще есть что продать. Кое-что осталось. Инвентарь и оборудование можешь записать по себестоимости. Я буду с тобой справедлив, Тальяферри. Я люблю играть на равных.
— Я сказал — нет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50