и над всем этим поднялось грибовидное облако. Это был мир, созданный самым жестоким из всех богов, Реальной Политикой.
«Это Беспорядок», — взволнованно сказал Аполлон, отложив в сторону свою лютню.
Слуга Реальной Политики Гарри Трумэн с лицом Оливера Харди посмотрел на свою работу и увидел, что это хорошо. Но стоявший рядом с ними Альберт Эйнштейн, слуга самого неуловимого из богов по имени Истина, залился слезами, знакомыми слезами Стэнли Лорела, увидевшего результаты своей деятельности. На какое-то мгновение Трумэн забеспокоился, но потом вспомнил вечные слова. «Полюбуйся, что ты заставил меня сделать», — сказал он.
И то было третье Видение.
Теперь они видели поезда, много поездов; все они двигались чётко по расписанию по железным дорогам, покрывавшим всю Европу. Колёса стучали двадцать четыре часа в сутки, направляясь к нескольким станциям назначения, похожим друг на друга. Там человеческий груз клеймили, систематизировали, обрабатывали, умерщвляли газом, складывали штабелями, снова клеймили, переписывали, кремировали и выбрасывали.
«Это Бюрократия», — сказал Дионис и в ярости разбил свой кувшин с вином; рядом с ним свирепо сверкала глазами его рысь.
А затем они увидели человека, который приказал все это сделать, Адольфа Гитлера, носившего маску Оливера Харди. Он повернулся к одному очень богатому человеку, барону Ротшильду, носившему маску Стэнли Лорела, и олимпийцы поняли, что этот мир создан богом по имени Гегель и в нем ангел Тезис встретился с демоном Антитезисом. И тогда Гитлер изрёк вечные слова. «Полюбуйся, что ты заставил меня сделать», — сказал он.
И то было четвёртое Видение.
Потом они смотрели дальше, и вдруг со своей высоты они увидели зарождение великой республики и провозглашение новых богов. Их звали Законность и Равноправие. И увидели олимпийцы, что многие люди, занимавшие высокие посты в этой республике, создали свою собственную религию, поклоняясь Богатству и Власти. И превратилась республика в империю, и вскоре уже никто не поклонялся Законности и Равноправию, и даже Богатству и Власти поклонялись только на словах, потому что Истинным Богом для всех теперь стали импотент Что-Мне-Делать, его унылый брат То-Что-Делал-Вчера и уродливая злая сестра Дави-Их-Пока-Они-Не-Раздавили-Нас.
«Это Последствия», — сказала Гера, и её грудь затряслась от слез скорби о детях этого народа.
И увидели они много взрывов, бунтующих толп, снайперов на крышах, бутылок с «коктейлем Молотова». И увидели они столицу в руинах, и правителя с лицом Стэнли Лорела, ставшего пленником в каменных стенах его дворца. И увидели они, как вождь революционеров осматривает улицы, заваленные трупами, и услышали они, как он вздохнул и, обращаясь к правителю в каменных стенах, выговорил вечные слова. «Полюбуйся, что ты заставил меня сделать», — сказал он.
И то было пятое Видение.
А потом олимпийские боги приходили в себя и переглядывались в смятении. Первым заговорил сам Зевс.
— Чуваки, — сказал он, — это Крутая Трава.
— Давно меня так не пёрло, — торжественно подтвердил Гермес.
— Дурь что надо, — поддакнул Дионис, поглаживая свою рысь.
— Нам всем просто крышу снесло, — подвела итог Гера.
И они снова перевели взгляд на Золотое Яблоко и прочли слово, которое написала на нем Наша Госпожа Эрида, — очень многоуровневое слово Корхисти. И познали они, что все боги и богини, все мужчины и женщины в глубине души— прекраснейшие, честнейшие, невиннейшие, Лучшие. И раскаялись они в том, что не пригласили на свою пирушку Эриду, и позвали её к себе, и спросили: «Почему ты никогда раньше не рассказывала, что все категории ложны и даже Добро и Зло — лишь иллюзия, следствие ограниченности мировосприятия?»
И сказала Эрида:
— Как мужчины и женщины суть актёры на выдуманной нами сцене, так мы— актёры на сцене, выдуманной Пятью Парками. Вы должны были верить в Добро и Зло и судить мужчин и женщин внизу. Это было проклятие, которое наложили на вас Парки! Но вы пришли к Великому Сомнению, и теперь вы свободны.
После этого олимпийцы утратили интерес к игре в богов и вскоре были забыты человечеством. Ибо Она показала им великий Свет, уничтожающий тени. А ведь все мы, боги и смертные, — всего лишь скользящие тени. Ты в это веришь?
— Нет, — ответил Фишн Чипе.
— Отлично, — угрюмо произнёс Дили-Лама. — Тогда пошёл вон, катись обратно в мир майи!
И покатившегося кубарем Чипса затянуло в водоворот мычаний и визгов, в котором во время очередной деформации пространства и времени, но месяцем позже кувыркнулся, вскочил на ноги и бросился через Трассу 91 Лилипут, когда взвизгнул тормозами взятый напрокат «форд-бронтозавр» и из него выбежали Сол и Барни (инстинкт полицейских им подсказывал, что если пострадавший убегает после дорожно-транспортного происшествия, значит, ему есть что скрывать), но Джон Диллинджер, двигаясь в сторону Вегаса с севера, продолжает напевать «Прощайте навсегда, подружки и зазнобы, Господь… благослови…», и этот же рывок в пространстве-времени двумя столетиями раньше увлекает за собой Адама Вейсгаупта, заставляя его отказаться от запланированной ненавязчивой рекламы и сболтнуть изумлённому Иоганну Вольфгангу фон Гёте: «Spielen Sie Strip Schnipp-Schnapp?» — и Чипе, услыхав слова Вейсгаупта, возвращается на кладбище в Инголыитадт, когда четыре мрачные фигуры растворяются в темноте.
— Strip Schnipp-Schnapp? — спрашивает Гёте, прижимая ладонь к подбородку в жесте, который впоследствии станет знаменитым. — Das ist dein hoch Zauberwerkl
— Ja, Ja, — нервно говорит Вейсгаупт, — Der Zweck heiligte die MitteP[38].
Инголыитадт всегда напоминал мне кино про Франкенштейна, и когда после Святого Жабы, мерзопакостного шоггота и старого Ламы с его азиатской метафизикой незримый голос пригласил меня сыграть с ним в какую-то вульгарную карточную игру, это не прибавило мне оптимизма. На Службе Её Величества мне доводилось попадать в разные передряги, но вся эта история на Фернандо-По оказалась совершенно омерзительной, прямо-таки unheimlich[39], как сказали бы эти инголыптадтские гансы. В отдалении послышалась музыка. Какая-то азиатчина с примесью янки. Внезапно я осознал самое худшее: этот проклятый Лама, или Святой Жаба, или кто-то ещё вырвал из моей жизни почти целый месяц. Я вошёл в церковь Святого Жабы после полуночи 31 марта (фактически 1 апреля), а сегодня уже 30 апреля или 1 мая. Вальпургиева ночь. Когда появляются все эти фрицевские призраки. А в Лондоне меня, вероятно, уже считают мёртвым. И если я позвоню и попытаюсь объяснить, что произошло, старик W. совершенно озвереет и наверняка решит, что я окончательно сбрендил. В общем, дело дрянь.
Тут я вспомнил, как старый Лама из Далласа говорил, что отправляет меня на последнюю битву между Добром и Злом. Возможно, это она и есть, именно здесь, именно сейчас, в эту ночь в Инголыитадте. При этой мысли у меня даже дух захватило. Интересно, когда появятся Ангелы Господни: хоть бы поскорее! Когда Дьявол выпустит на волю шоггота, и Святого Жабу, и прочую мерзость, их поддержка будет очень кстати.
Я бродил по улицам Ингольштадта и принюхивался, не потянет ли откуда-нибудь смолой и серой.
А в полумиле от Чипса двенадцатью часами раньше Джордж Дорн и Стелла Марис курили «чёрный аламут» вместе с Гарри Кой-ном.
— Для интеллигента ты неплохо дерёшься, — сказал Гарри Койн…
— А для самого неподготовленного в мире киллера, — ответил Джордж, — ты неплохо насилуешь.
Койн начал было злобно кривить губы, но гашиш был слишком крепким.
— Хагбард рассказал, а, браток? — весело спросил он.
— Он рассказал мне главное, — ответил Джордж. — Я знаю, что все на этой подводной лодке когда-то работали либо на иллюминатов, либо на их правительства. Я знаю, что более двух десятков лет Хагбард считается вне закона…
— Двадцать три года, если точно, — насмешливо сказала Марис.
— Поправка принимается, — кивнул Джордж. — Итак, двадцать три года вне закона, и до этого инцидента с кораблями-пауками, который произошёл четыре дня назад, никого ни разу не убил.
— О, он убил нас, — сказал Гарри, затягиваясь трубкой. — То, что он с нами делает, — хуже смертной казни. Не могу сказать, что я тот же человек, каким был раньше. Но все это крайне неприятно, пока не пройдёшь до конца.
— Я знаю, — усмехнулся Джордж. — Кое-что я уже испытал на собственной шкуре.
— Система Хагбарда, — сказала Стелла, — крайне проста. Он лишь показывает тебе твоё собственное лицо в зеркале. Он помогает тебе увидеть ниточки марионеток. Но разрывать их или нет— решать все равно тебе. Он никогда не принуждает человека идти против веления сердца. Разумеется, — сосредоточенно нахмурилась она, — он загоняет тебя в такие ситуации, когда ты вынужден очень быстро понять, что именно подсказывает тебе твоё сердце. Он когда-нибудь рассказывал тебе об индейцах?
— О шошонах? — спросил Джордж. — Это насчёт выгребной ямы?
— Давайте сыграем в игру, — перебил Койн, утопая в кресле тем глубже, чем сильнее прибивал его гашиш. — Один из нас в этой комнате — марсианин, и мы должны угадать из разговора, кто именно.
— Хорошо, — легко согласилась Стелла. — Только не о шошонах, — сказала она Джорджу, — а мохавках.
— Ты не марсианка, — хихикнул Койн. — Ты придерживаешься темы, а это типично человеческая черта.
Джордж, пытаясь понять, есть ли какая-то связь между осьминогом на стене и загадкой про марсианина, сказал:
— Я хочу услышать историю о Хагбарде и мохавках. Возможно, так нам будет проще узнать марсианина. Ты придумываешь неплохие игры, — добавил он мягко, — для парня, который облажался в каждом из семи заказанных ему убийств.
— Я дурак, но везучий, — отозвался Койн. — Всегда находился кто-то другой, делавший выстрел. Понимаешь, браток, в наше время политики ужасно непопулярны.
Это был миф, которым Хагбард уже поделился с Джорджем. Пока Гарри Койн не завершил курс обучения по Системе Челине, ему было лучше считать себя убийцей-неудачником. На самом деле он опростоволосился только в первый раз (в Далласе 22 ноября 1963 года), но с тех пор на его счёту значилось пять трупов. Конечно, даже если Хагбард перестал быть святым, он оставался по-прежнему хитрым: возможно, Гарри действительно каждый раз промахивался. Возможно, Хагбард намеренно формировал у Джорджа представление о Гарри как о матёром убийце, чтобы посмотреть, сможет ли Джордж не зацикливаться на «прошлом» человека, а войти в контакт с его настоящим.
«По крайней мере, я научился хотя бы этому, — думал Джордж. — Слово „прошлое“ теперь всегда для меня в кавычках».
— Мохавки, — сказала Стелла, лениво откинувшись (мужской половой орган Джорджа, или пенис, или член, или каким, черт побери, нормальным словом его назвать, если для него вообще можно подобрать нормальное название, так вот, значит, мой член, мой прекрасный и вечно голодный член поднялся на целый сантиметр, когда блузка натянулась на её груди, Господи Боже мой, мы трахались как африканские кабаны во время гона, часами и часами и часами, и я по-прежнему был возбуждён, и все ещё влюблён в неё, и возможно, всегда буду в неё влюблён, но тогда вполне возможно, что марсианин — это я). Эх, на самом деле мой вечный искатель сексуальных утех поднялся всего лишь на миллиметр, а вовсе не сантиметр, и был медлителен, как старичок, вылезающий из постели январским утром. Как раз перед тем, как Гарри принёс гашиш и захотел потолковать, я трахался чуть ли не до беспамятства. Ищи марсианина. Ищи правителя страны Дорн. Ищи иллюминатов. Кришна гоняется за собственным хвостом по искривлённому пространству эйнштейновской вселенной, пока не исчезает у себя в заднице, оставляя сзади только задницу: оборотную сторону пустоты; дорновская теория околотео-содомогнозиса.
— Владели землёй, — продолжала она.
Это прелестное чёрное лицо — как эбеновая мелодия:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50
«Это Беспорядок», — взволнованно сказал Аполлон, отложив в сторону свою лютню.
Слуга Реальной Политики Гарри Трумэн с лицом Оливера Харди посмотрел на свою работу и увидел, что это хорошо. Но стоявший рядом с ними Альберт Эйнштейн, слуга самого неуловимого из богов по имени Истина, залился слезами, знакомыми слезами Стэнли Лорела, увидевшего результаты своей деятельности. На какое-то мгновение Трумэн забеспокоился, но потом вспомнил вечные слова. «Полюбуйся, что ты заставил меня сделать», — сказал он.
И то было третье Видение.
Теперь они видели поезда, много поездов; все они двигались чётко по расписанию по железным дорогам, покрывавшим всю Европу. Колёса стучали двадцать четыре часа в сутки, направляясь к нескольким станциям назначения, похожим друг на друга. Там человеческий груз клеймили, систематизировали, обрабатывали, умерщвляли газом, складывали штабелями, снова клеймили, переписывали, кремировали и выбрасывали.
«Это Бюрократия», — сказал Дионис и в ярости разбил свой кувшин с вином; рядом с ним свирепо сверкала глазами его рысь.
А затем они увидели человека, который приказал все это сделать, Адольфа Гитлера, носившего маску Оливера Харди. Он повернулся к одному очень богатому человеку, барону Ротшильду, носившему маску Стэнли Лорела, и олимпийцы поняли, что этот мир создан богом по имени Гегель и в нем ангел Тезис встретился с демоном Антитезисом. И тогда Гитлер изрёк вечные слова. «Полюбуйся, что ты заставил меня сделать», — сказал он.
И то было четвёртое Видение.
Потом они смотрели дальше, и вдруг со своей высоты они увидели зарождение великой республики и провозглашение новых богов. Их звали Законность и Равноправие. И увидели олимпийцы, что многие люди, занимавшие высокие посты в этой республике, создали свою собственную религию, поклоняясь Богатству и Власти. И превратилась республика в империю, и вскоре уже никто не поклонялся Законности и Равноправию, и даже Богатству и Власти поклонялись только на словах, потому что Истинным Богом для всех теперь стали импотент Что-Мне-Делать, его унылый брат То-Что-Делал-Вчера и уродливая злая сестра Дави-Их-Пока-Они-Не-Раздавили-Нас.
«Это Последствия», — сказала Гера, и её грудь затряслась от слез скорби о детях этого народа.
И увидели они много взрывов, бунтующих толп, снайперов на крышах, бутылок с «коктейлем Молотова». И увидели они столицу в руинах, и правителя с лицом Стэнли Лорела, ставшего пленником в каменных стенах его дворца. И увидели они, как вождь революционеров осматривает улицы, заваленные трупами, и услышали они, как он вздохнул и, обращаясь к правителю в каменных стенах, выговорил вечные слова. «Полюбуйся, что ты заставил меня сделать», — сказал он.
И то было пятое Видение.
А потом олимпийские боги приходили в себя и переглядывались в смятении. Первым заговорил сам Зевс.
— Чуваки, — сказал он, — это Крутая Трава.
— Давно меня так не пёрло, — торжественно подтвердил Гермес.
— Дурь что надо, — поддакнул Дионис, поглаживая свою рысь.
— Нам всем просто крышу снесло, — подвела итог Гера.
И они снова перевели взгляд на Золотое Яблоко и прочли слово, которое написала на нем Наша Госпожа Эрида, — очень многоуровневое слово Корхисти. И познали они, что все боги и богини, все мужчины и женщины в глубине души— прекраснейшие, честнейшие, невиннейшие, Лучшие. И раскаялись они в том, что не пригласили на свою пирушку Эриду, и позвали её к себе, и спросили: «Почему ты никогда раньше не рассказывала, что все категории ложны и даже Добро и Зло — лишь иллюзия, следствие ограниченности мировосприятия?»
И сказала Эрида:
— Как мужчины и женщины суть актёры на выдуманной нами сцене, так мы— актёры на сцене, выдуманной Пятью Парками. Вы должны были верить в Добро и Зло и судить мужчин и женщин внизу. Это было проклятие, которое наложили на вас Парки! Но вы пришли к Великому Сомнению, и теперь вы свободны.
После этого олимпийцы утратили интерес к игре в богов и вскоре были забыты человечеством. Ибо Она показала им великий Свет, уничтожающий тени. А ведь все мы, боги и смертные, — всего лишь скользящие тени. Ты в это веришь?
— Нет, — ответил Фишн Чипе.
— Отлично, — угрюмо произнёс Дили-Лама. — Тогда пошёл вон, катись обратно в мир майи!
И покатившегося кубарем Чипса затянуло в водоворот мычаний и визгов, в котором во время очередной деформации пространства и времени, но месяцем позже кувыркнулся, вскочил на ноги и бросился через Трассу 91 Лилипут, когда взвизгнул тормозами взятый напрокат «форд-бронтозавр» и из него выбежали Сол и Барни (инстинкт полицейских им подсказывал, что если пострадавший убегает после дорожно-транспортного происшествия, значит, ему есть что скрывать), но Джон Диллинджер, двигаясь в сторону Вегаса с севера, продолжает напевать «Прощайте навсегда, подружки и зазнобы, Господь… благослови…», и этот же рывок в пространстве-времени двумя столетиями раньше увлекает за собой Адама Вейсгаупта, заставляя его отказаться от запланированной ненавязчивой рекламы и сболтнуть изумлённому Иоганну Вольфгангу фон Гёте: «Spielen Sie Strip Schnipp-Schnapp?» — и Чипе, услыхав слова Вейсгаупта, возвращается на кладбище в Инголыитадт, когда четыре мрачные фигуры растворяются в темноте.
— Strip Schnipp-Schnapp? — спрашивает Гёте, прижимая ладонь к подбородку в жесте, который впоследствии станет знаменитым. — Das ist dein hoch Zauberwerkl
— Ja, Ja, — нервно говорит Вейсгаупт, — Der Zweck heiligte die MitteP[38].
Инголыитадт всегда напоминал мне кино про Франкенштейна, и когда после Святого Жабы, мерзопакостного шоггота и старого Ламы с его азиатской метафизикой незримый голос пригласил меня сыграть с ним в какую-то вульгарную карточную игру, это не прибавило мне оптимизма. На Службе Её Величества мне доводилось попадать в разные передряги, но вся эта история на Фернандо-По оказалась совершенно омерзительной, прямо-таки unheimlich[39], как сказали бы эти инголыптадтские гансы. В отдалении послышалась музыка. Какая-то азиатчина с примесью янки. Внезапно я осознал самое худшее: этот проклятый Лама, или Святой Жаба, или кто-то ещё вырвал из моей жизни почти целый месяц. Я вошёл в церковь Святого Жабы после полуночи 31 марта (фактически 1 апреля), а сегодня уже 30 апреля или 1 мая. Вальпургиева ночь. Когда появляются все эти фрицевские призраки. А в Лондоне меня, вероятно, уже считают мёртвым. И если я позвоню и попытаюсь объяснить, что произошло, старик W. совершенно озвереет и наверняка решит, что я окончательно сбрендил. В общем, дело дрянь.
Тут я вспомнил, как старый Лама из Далласа говорил, что отправляет меня на последнюю битву между Добром и Злом. Возможно, это она и есть, именно здесь, именно сейчас, в эту ночь в Инголыитадте. При этой мысли у меня даже дух захватило. Интересно, когда появятся Ангелы Господни: хоть бы поскорее! Когда Дьявол выпустит на волю шоггота, и Святого Жабу, и прочую мерзость, их поддержка будет очень кстати.
Я бродил по улицам Ингольштадта и принюхивался, не потянет ли откуда-нибудь смолой и серой.
А в полумиле от Чипса двенадцатью часами раньше Джордж Дорн и Стелла Марис курили «чёрный аламут» вместе с Гарри Кой-ном.
— Для интеллигента ты неплохо дерёшься, — сказал Гарри Койн…
— А для самого неподготовленного в мире киллера, — ответил Джордж, — ты неплохо насилуешь.
Койн начал было злобно кривить губы, но гашиш был слишком крепким.
— Хагбард рассказал, а, браток? — весело спросил он.
— Он рассказал мне главное, — ответил Джордж. — Я знаю, что все на этой подводной лодке когда-то работали либо на иллюминатов, либо на их правительства. Я знаю, что более двух десятков лет Хагбард считается вне закона…
— Двадцать три года, если точно, — насмешливо сказала Марис.
— Поправка принимается, — кивнул Джордж. — Итак, двадцать три года вне закона, и до этого инцидента с кораблями-пауками, который произошёл четыре дня назад, никого ни разу не убил.
— О, он убил нас, — сказал Гарри, затягиваясь трубкой. — То, что он с нами делает, — хуже смертной казни. Не могу сказать, что я тот же человек, каким был раньше. Но все это крайне неприятно, пока не пройдёшь до конца.
— Я знаю, — усмехнулся Джордж. — Кое-что я уже испытал на собственной шкуре.
— Система Хагбарда, — сказала Стелла, — крайне проста. Он лишь показывает тебе твоё собственное лицо в зеркале. Он помогает тебе увидеть ниточки марионеток. Но разрывать их или нет— решать все равно тебе. Он никогда не принуждает человека идти против веления сердца. Разумеется, — сосредоточенно нахмурилась она, — он загоняет тебя в такие ситуации, когда ты вынужден очень быстро понять, что именно подсказывает тебе твоё сердце. Он когда-нибудь рассказывал тебе об индейцах?
— О шошонах? — спросил Джордж. — Это насчёт выгребной ямы?
— Давайте сыграем в игру, — перебил Койн, утопая в кресле тем глубже, чем сильнее прибивал его гашиш. — Один из нас в этой комнате — марсианин, и мы должны угадать из разговора, кто именно.
— Хорошо, — легко согласилась Стелла. — Только не о шошонах, — сказала она Джорджу, — а мохавках.
— Ты не марсианка, — хихикнул Койн. — Ты придерживаешься темы, а это типично человеческая черта.
Джордж, пытаясь понять, есть ли какая-то связь между осьминогом на стене и загадкой про марсианина, сказал:
— Я хочу услышать историю о Хагбарде и мохавках. Возможно, так нам будет проще узнать марсианина. Ты придумываешь неплохие игры, — добавил он мягко, — для парня, который облажался в каждом из семи заказанных ему убийств.
— Я дурак, но везучий, — отозвался Койн. — Всегда находился кто-то другой, делавший выстрел. Понимаешь, браток, в наше время политики ужасно непопулярны.
Это был миф, которым Хагбард уже поделился с Джорджем. Пока Гарри Койн не завершил курс обучения по Системе Челине, ему было лучше считать себя убийцей-неудачником. На самом деле он опростоволосился только в первый раз (в Далласе 22 ноября 1963 года), но с тех пор на его счёту значилось пять трупов. Конечно, даже если Хагбард перестал быть святым, он оставался по-прежнему хитрым: возможно, Гарри действительно каждый раз промахивался. Возможно, Хагбард намеренно формировал у Джорджа представление о Гарри как о матёром убийце, чтобы посмотреть, сможет ли Джордж не зацикливаться на «прошлом» человека, а войти в контакт с его настоящим.
«По крайней мере, я научился хотя бы этому, — думал Джордж. — Слово „прошлое“ теперь всегда для меня в кавычках».
— Мохавки, — сказала Стелла, лениво откинувшись (мужской половой орган Джорджа, или пенис, или член, или каким, черт побери, нормальным словом его назвать, если для него вообще можно подобрать нормальное название, так вот, значит, мой член, мой прекрасный и вечно голодный член поднялся на целый сантиметр, когда блузка натянулась на её груди, Господи Боже мой, мы трахались как африканские кабаны во время гона, часами и часами и часами, и я по-прежнему был возбуждён, и все ещё влюблён в неё, и возможно, всегда буду в неё влюблён, но тогда вполне возможно, что марсианин — это я). Эх, на самом деле мой вечный искатель сексуальных утех поднялся всего лишь на миллиметр, а вовсе не сантиметр, и был медлителен, как старичок, вылезающий из постели январским утром. Как раз перед тем, как Гарри принёс гашиш и захотел потолковать, я трахался чуть ли не до беспамятства. Ищи марсианина. Ищи правителя страны Дорн. Ищи иллюминатов. Кришна гоняется за собственным хвостом по искривлённому пространству эйнштейновской вселенной, пока не исчезает у себя в заднице, оставляя сзади только задницу: оборотную сторону пустоты; дорновская теория околотео-содомогнозиса.
— Владели землёй, — продолжала она.
Это прелестное чёрное лицо — как эбеновая мелодия:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50