Но бумажка в его кармане – с телефонами-адресами – была настоящей, всамделишной.
В саду по-прежнему наблюдалась какая-то суматоха, и комсомольцы-добровольцы действительно распевали песню про страну, где много полей и рек.
В этом сон и явь совпадали на сто десять, как выражался иногда Григорьев, процентов. Однако никаких амфибий в человеческом облике среди них не наблюдалось. «Мерзкий какой сон», – подумал Переплет. К чему бы это, интересно?!
Со столба у забора доносился мерный храп, органично вписывавшийся в общую атмосферу, – товарищ Маковский, не дождавшись помощи, храпел, повиснув на столбе.
– Разбудите его! – верещала какая-то дама, по всей видимости, супруга верхолаза.
– Зачем, Анна Григорьевна? – вопрошал Никитин. – Он же скандалист! Видите, как сейчас стало хорошо и спокойно. Впрочем, можете взять там, в сарае, вилы…
Он не успел договорить, дамочка назвала его наглой скотиной.
– Вы хотите, чтобы я второго секретаря обкома тыкала в задницу вилами?! Да вы, вы… Антисоветчик, вот вы кто! Таких, как вы, нужно гнать из партии! Вилами вашими же нужно гнать!
Хозяин на это громко расхохотался.
– Голубушка, да что вы так переживаете? Сейчас спустим вашего благоверного. Соня, детка, позвони в город, пусть пришлют машину техпомощи.
– Вы же сами приказали телефон отключить! – сказала брюнетка, тут же материализовавшаяся за его спиной. Ее руки разминали мышцы на шее хозяина. Акентьев почувствовал зависть и неуместное возбуждение.
– Как это? – спросил Никитин. – Глупость какая! Ничего подобного я не приказывал! А если война?! Немедленно подключите и скажите Синягину, что Маковский опять висит на столбе!
– Прямо так и сказать?
– Ну придумайте что-нибудь!
– Слушай, Дрюня, – спросил Акентьев, когда они наутро возвращались в город, – опасаясь продолжения банкета, Переплет вытащил Григорьева прямо из постели, – а ты в курсе был, что здесь пасется этот «стратег» – Раков?
– Понятия не имел! – сказал Дрюня. – Я его вообще еле знаю!
Мог, конечно, притворяться, но Переплет почувствовал, что он говорит правду.
А это, в свою очередь, означало, что его собственные слова насчет толпы аналитиков, пытающихся предугадать дальнейшие действия Александра Акентьева, были в чем-то справедливы. Ну скажем, не толпу, но кого-то на Литейном Акентьев определенно интересовал. Было ли дело действительно в книгах, или это только начало?
– О чем вы с ним говорили? – Дрюня посмотрел на него с подозрением.
– Да так. Ты еще маленький! – отделался Переплет. – Только не пытайся меня дальше раскручивать – не мое это, Дрюня. По крайней мере на данный момент есть дела и поважнее!
Глава вторая
За закрытой дверью
На работу Переплет отправился с двояким чувством. Радовали открывшиеся возможности, но было при этом чувство, что он в некотором роде предает и Федора Матвеевича, и его клиентов. Один из последних прибыл к полудню с книгой, которая вы-звала неподдельный интерес даже у мастера.
– Вот, посмотрите. – Заказчик тяжело дышал, можно было подумать, что он очень взволнован, но достаточно было взглянуть на его лицо, чтобы понять: человек просто болен и даже этот поход в мастерскую был для него непростым делом.
– Купил у одного пьянчужки! – доверительно сообщил он. – Бог знает, где и сколько времени она провалялась. Вот, обратите внимание, с этой стороны просто чудовищные повреждения!
– М-м-м! – Федор Матвеевич обнюхивал книгу. – Это мышки погрызли, определенно… Александр! – позвал он. – Сашенька, подойди пожалуйста!
Акентьев подошел, и мастер представил его задыхающемуся посетителю. Тот подслеповато сощурил глаза, разглядывая Переплета.
– Вот, – представил Федор Матвеевич, – мой ученик, Александр Акентьев! Очень способный молодой человек. Даже в чем-то способнее меня!
Акентьев взял в руки тяжелый, пахнувший плесенью, том.
– Что скажешь, Саша?
Глаза двух стариков устремились на него, словно он был врачом, а книга – тяжело больным па-циентом, чья судьба зависела от его решения. Это был экзамен, и Акентьев-Переплет его с честью выдержал.
– Жаль, но обложку придется заменить, – сказал он. – Сделаем черную кожу с золотым тиснением – как было!
– Я не сомневаюсь в вашем ученике, Федор Матвеевич, – прежде чем сказать это, хозяин книги минуты три набирал воздух в свои больные легкие и откашливался. – Но я придаю этой книге очень большое значение – вы сами понимаете, другой такой находки в моей жизни может уже и не быть…
– Понимаю, – сказал мастер. – Я лично прослежу за исполнением!
Хозяин кивнул, успокоенный.
– Что скажешь? – спросил Федор Матвеевич, когда старец удалился.
– Странный человек, – пожал плечами Переплет, – осколок минувшей эпохи!
– Я, вообще-то, спрашивал о книге! – усмехнулся мастер. – А Павел Егорович и впрямь человек из прошлого. В наше время таких знатоков очень мало!
– Что у него за болезнь? – спросил Переплет, раскрывая книгу.
– Болезнь эта, Сашенька, называется десять лет лагерей, но мы сейчас об этом не будем говорить! Давай-ка лучше изучим то, что ему посчастливилось откопать!
И два человека – мастер и подмастерье – склонились над старинным фолиантом, которому изрядно досталось за сто лет существования на этой бренной земле, как витиевато выразился Федор Матвеевич, а старый мастер переходил на такой стиль, лишь когда в его руках оказывалось что-то действительно ценное.
Впрочем, Переплет и сам видел, что книга великолепна. И стоимость ее была куда выше пятерки, отданной коллекционером алкашу. Это была «Разоблаченная Изида» Блаватской в роскошном дореволюционном издании.
Она и стала первой книгой, о которой он сообщил «стратегу». «Разоблаченная» не была, как сначала по невежеству предположил Акентьев, эротическим чтивом. С ее страниц на читателя обрушивалась такая бездна оккультной информации, что, как выразился бы вульгарный Дрюня, без пол-литра и не разберешься. Несмотря на долгие попытки пробиться через эзотерические термины, которые выглядели еще более загадочно благодаря старому тексту с ятями и фитами, Акентьев ничего в ней толком так и не понял. Как оказалось, считавший себя довольно эрудированным Переплет пребывал в полном неведении относительно целого философского направления. Федор Матвеевич по ходу дела просветил его насчет теософии и ее знаменитой основательницы.
А вот Ракова «Изида» не заинтересовала. Надо думать, в распоряжении Совмина эта книга была, да и на Западе она выдержала не одно издание. Однако Переплет заработал свою галочку.
Только выгод от работы со «стратегом» Акентьев пока не видел. Как назло, клиенты не торопились нести в мастерскую антисоветчину и порнографию. Вероятно, знали диссиденты и растлители, что у Федора Матвеевича ждать им нечего, и текли стройными рядами в обход мастерской со своим нелегальным чтивом. Правда, пришел как-то нервный молодой человек, почему-то в пальто, хотя на дворе стоял конец мая. Воротник пальто был поднят в стиле «за нами следят», а сам молодой человек волновался, дергал глазом, будто подмигивал, и к тому же краснел. Зоя, которая плохо видела даже в своих ужасных очках, решила, что он имеет на нее какие-то виды, и, перепугавшись, позвала на защиту Акентьева.
Молодой человек опустил воротник и протянул ему стопку печатных листов. Это был Галич.
«Алкаши наблюдают строго, чтоб ни капли не пролилось. “Не встречали, – смеются, – бога?” – “Ей же богу, не довелось!”»
Но прибыль – не прибыль, а назад пути не было. Это Акентьев хорошо понимал. Обо всех деталях они договорились со «стратегом» заранее. Каждая книга оставалась в мастерской не меньше, чем на двое-трое суток, – Федор Матвеевич был на хорошем счету у библиофилов и заказов всегда хватало, более того – выстраивалась очередь.
В конце дня Переплет забирал книги, которые, по его мнению, могли заинтересовать аналитиков из Совмина, и, сложив аккуратно в портфель, отправлялся в здание на канале Грибоедова, недалеко от площади Мира. Здесь, как поначалу предполагал Акентьев, должен был находиться филиал отдела планирования, что бы это ни значило на самом деле. Но на бронзовой табличке у двери было написано, что здание принадлежит какому-то неведомому фонду при министерстве культуры.
Акентьев, давно решивший ничему не удивляться, расписывался у унылого вахтера в журнале посещений и поднимался на третий этаж. Нужный ему кабинет был отделен от коридора небольшой приемной, в которой, впрочем, Акентьев никогда никого не встречал. А в самом кабинете за большим «ждановским» столом сидел, поджидая его, тихий человечек с печальным взором старой собаки.
Человечек шепотом здоровался с Александром и принимал добычу в тонкие, почти прозрачные пальцы. Прежде чем открыть книгу, он ощупывал ее, словно слепой. Чаще всего возвращал, пробежав глазами заглавие и просмотрев бегло несколько страниц. Но реакция его при этом была всегда благожелательной, он смотрел на Акентьева с надеждой, как смотрят на человека, на которого очень рассчитывают. Можно было подумать, что от самого Переплета зависит, что в следующий раз окажется у него в руках.
Но бывало и по-другому. Тогда человек замирал над книгой, он будто прислушивался к ней, потом вспоминал об Акентьеве и с вежливой улыбкой просил подождать в приемной. Приемная выходила на канал, здесь Акентьев курил, благо никто не мог ему помешать, размышляя над тем, что все это может значить для страны и для него в частности.
Иногда книга оставалась у «них» до следующего дня, и Переплет забирал ее по пути в институт или на работу. Очевидно, с наиболее значимых книг в отделе планирования снимали фотокопии для последующего изучения. Такие книги относились либо к настоящим раритетам, либо были самиздатовскими рукописями, отпечатанными в четырех-пяти экземплярах на печатной машинке – единственном легальном средстве копирования, доступном советскому гражданину. Надо думать, владельцы всех этих сочинений пришли бы в ужас, стоило им только заподозрить, что славный малый Александр Акентьев регулярно сдает их творения в госбезопасность. Однако «стратег» не обманул – в здании на канале никто не интересовался людьми, приносившими книги. Создавалось впечатление, что содержание книг было гораздо важнее, чем «подрывная» деятельность тех, кто их распространял.
А это не могло, в свою очередь, не заинтересоваться самого Акентьева. Что, если Совмин и правда ищет что-то в этих изданиях! Что-то, о чем не догадываются простые советские граждане. И что все это означает? Может, кто-то там, на самом верху, просто сошел с ума, а может, наоборот взялся за ум?
Выбравшись из здания, Переплет обычно выкуривал на набережной еще одну сигарету, прежде чем отправиться домой. Иногда, впрочем, он поворачивал в другую сторону и добирался до Дома книги.
С некоторых пор Александр разлюбил Невский проспект, на его людных тротуарах он чувствовал себя чужаком и спешил по возможности скорее сесть в метро или уйти в какую-нибудь узкую тихую улочку. Поначалу Переплет не задумывался над тем, почему он испытывает острое чувство дискомфорта на проспекте и вообще на любом открытом пространстве в городе. Чуть позже он понял, что боится слежки. Это встревожило его, ибо очень напоминало паранойю. Однако в жизни его с некоторых пор происходило очень много непонятного. Так что еще один странный штришок в общей картине по большому счету ничего не менял.
В один из вечеров он и сам выступил в роли сыщика. Объектом был выбран один из двух стариков, споривших у прилавка в Доме книги о Гоголе и «Мертвых душах». Этот старик с непонятной настойчивостью настаивал на правоте царской цензуры, не пропустившей, как известно, названия на том основании, что души мертвыми быть не могут, и заменившей это название на банальное «Похождения Чичикова».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44
В саду по-прежнему наблюдалась какая-то суматоха, и комсомольцы-добровольцы действительно распевали песню про страну, где много полей и рек.
В этом сон и явь совпадали на сто десять, как выражался иногда Григорьев, процентов. Однако никаких амфибий в человеческом облике среди них не наблюдалось. «Мерзкий какой сон», – подумал Переплет. К чему бы это, интересно?!
Со столба у забора доносился мерный храп, органично вписывавшийся в общую атмосферу, – товарищ Маковский, не дождавшись помощи, храпел, повиснув на столбе.
– Разбудите его! – верещала какая-то дама, по всей видимости, супруга верхолаза.
– Зачем, Анна Григорьевна? – вопрошал Никитин. – Он же скандалист! Видите, как сейчас стало хорошо и спокойно. Впрочем, можете взять там, в сарае, вилы…
Он не успел договорить, дамочка назвала его наглой скотиной.
– Вы хотите, чтобы я второго секретаря обкома тыкала в задницу вилами?! Да вы, вы… Антисоветчик, вот вы кто! Таких, как вы, нужно гнать из партии! Вилами вашими же нужно гнать!
Хозяин на это громко расхохотался.
– Голубушка, да что вы так переживаете? Сейчас спустим вашего благоверного. Соня, детка, позвони в город, пусть пришлют машину техпомощи.
– Вы же сами приказали телефон отключить! – сказала брюнетка, тут же материализовавшаяся за его спиной. Ее руки разминали мышцы на шее хозяина. Акентьев почувствовал зависть и неуместное возбуждение.
– Как это? – спросил Никитин. – Глупость какая! Ничего подобного я не приказывал! А если война?! Немедленно подключите и скажите Синягину, что Маковский опять висит на столбе!
– Прямо так и сказать?
– Ну придумайте что-нибудь!
– Слушай, Дрюня, – спросил Акентьев, когда они наутро возвращались в город, – опасаясь продолжения банкета, Переплет вытащил Григорьева прямо из постели, – а ты в курсе был, что здесь пасется этот «стратег» – Раков?
– Понятия не имел! – сказал Дрюня. – Я его вообще еле знаю!
Мог, конечно, притворяться, но Переплет почувствовал, что он говорит правду.
А это, в свою очередь, означало, что его собственные слова насчет толпы аналитиков, пытающихся предугадать дальнейшие действия Александра Акентьева, были в чем-то справедливы. Ну скажем, не толпу, но кого-то на Литейном Акентьев определенно интересовал. Было ли дело действительно в книгах, или это только начало?
– О чем вы с ним говорили? – Дрюня посмотрел на него с подозрением.
– Да так. Ты еще маленький! – отделался Переплет. – Только не пытайся меня дальше раскручивать – не мое это, Дрюня. По крайней мере на данный момент есть дела и поважнее!
Глава вторая
За закрытой дверью
На работу Переплет отправился с двояким чувством. Радовали открывшиеся возможности, но было при этом чувство, что он в некотором роде предает и Федора Матвеевича, и его клиентов. Один из последних прибыл к полудню с книгой, которая вы-звала неподдельный интерес даже у мастера.
– Вот, посмотрите. – Заказчик тяжело дышал, можно было подумать, что он очень взволнован, но достаточно было взглянуть на его лицо, чтобы понять: человек просто болен и даже этот поход в мастерскую был для него непростым делом.
– Купил у одного пьянчужки! – доверительно сообщил он. – Бог знает, где и сколько времени она провалялась. Вот, обратите внимание, с этой стороны просто чудовищные повреждения!
– М-м-м! – Федор Матвеевич обнюхивал книгу. – Это мышки погрызли, определенно… Александр! – позвал он. – Сашенька, подойди пожалуйста!
Акентьев подошел, и мастер представил его задыхающемуся посетителю. Тот подслеповато сощурил глаза, разглядывая Переплета.
– Вот, – представил Федор Матвеевич, – мой ученик, Александр Акентьев! Очень способный молодой человек. Даже в чем-то способнее меня!
Акентьев взял в руки тяжелый, пахнувший плесенью, том.
– Что скажешь, Саша?
Глаза двух стариков устремились на него, словно он был врачом, а книга – тяжело больным па-циентом, чья судьба зависела от его решения. Это был экзамен, и Акентьев-Переплет его с честью выдержал.
– Жаль, но обложку придется заменить, – сказал он. – Сделаем черную кожу с золотым тиснением – как было!
– Я не сомневаюсь в вашем ученике, Федор Матвеевич, – прежде чем сказать это, хозяин книги минуты три набирал воздух в свои больные легкие и откашливался. – Но я придаю этой книге очень большое значение – вы сами понимаете, другой такой находки в моей жизни может уже и не быть…
– Понимаю, – сказал мастер. – Я лично прослежу за исполнением!
Хозяин кивнул, успокоенный.
– Что скажешь? – спросил Федор Матвеевич, когда старец удалился.
– Странный человек, – пожал плечами Переплет, – осколок минувшей эпохи!
– Я, вообще-то, спрашивал о книге! – усмехнулся мастер. – А Павел Егорович и впрямь человек из прошлого. В наше время таких знатоков очень мало!
– Что у него за болезнь? – спросил Переплет, раскрывая книгу.
– Болезнь эта, Сашенька, называется десять лет лагерей, но мы сейчас об этом не будем говорить! Давай-ка лучше изучим то, что ему посчастливилось откопать!
И два человека – мастер и подмастерье – склонились над старинным фолиантом, которому изрядно досталось за сто лет существования на этой бренной земле, как витиевато выразился Федор Матвеевич, а старый мастер переходил на такой стиль, лишь когда в его руках оказывалось что-то действительно ценное.
Впрочем, Переплет и сам видел, что книга великолепна. И стоимость ее была куда выше пятерки, отданной коллекционером алкашу. Это была «Разоблаченная Изида» Блаватской в роскошном дореволюционном издании.
Она и стала первой книгой, о которой он сообщил «стратегу». «Разоблаченная» не была, как сначала по невежеству предположил Акентьев, эротическим чтивом. С ее страниц на читателя обрушивалась такая бездна оккультной информации, что, как выразился бы вульгарный Дрюня, без пол-литра и не разберешься. Несмотря на долгие попытки пробиться через эзотерические термины, которые выглядели еще более загадочно благодаря старому тексту с ятями и фитами, Акентьев ничего в ней толком так и не понял. Как оказалось, считавший себя довольно эрудированным Переплет пребывал в полном неведении относительно целого философского направления. Федор Матвеевич по ходу дела просветил его насчет теософии и ее знаменитой основательницы.
А вот Ракова «Изида» не заинтересовала. Надо думать, в распоряжении Совмина эта книга была, да и на Западе она выдержала не одно издание. Однако Переплет заработал свою галочку.
Только выгод от работы со «стратегом» Акентьев пока не видел. Как назло, клиенты не торопились нести в мастерскую антисоветчину и порнографию. Вероятно, знали диссиденты и растлители, что у Федора Матвеевича ждать им нечего, и текли стройными рядами в обход мастерской со своим нелегальным чтивом. Правда, пришел как-то нервный молодой человек, почему-то в пальто, хотя на дворе стоял конец мая. Воротник пальто был поднят в стиле «за нами следят», а сам молодой человек волновался, дергал глазом, будто подмигивал, и к тому же краснел. Зоя, которая плохо видела даже в своих ужасных очках, решила, что он имеет на нее какие-то виды, и, перепугавшись, позвала на защиту Акентьева.
Молодой человек опустил воротник и протянул ему стопку печатных листов. Это был Галич.
«Алкаши наблюдают строго, чтоб ни капли не пролилось. “Не встречали, – смеются, – бога?” – “Ей же богу, не довелось!”»
Но прибыль – не прибыль, а назад пути не было. Это Акентьев хорошо понимал. Обо всех деталях они договорились со «стратегом» заранее. Каждая книга оставалась в мастерской не меньше, чем на двое-трое суток, – Федор Матвеевич был на хорошем счету у библиофилов и заказов всегда хватало, более того – выстраивалась очередь.
В конце дня Переплет забирал книги, которые, по его мнению, могли заинтересовать аналитиков из Совмина, и, сложив аккуратно в портфель, отправлялся в здание на канале Грибоедова, недалеко от площади Мира. Здесь, как поначалу предполагал Акентьев, должен был находиться филиал отдела планирования, что бы это ни значило на самом деле. Но на бронзовой табличке у двери было написано, что здание принадлежит какому-то неведомому фонду при министерстве культуры.
Акентьев, давно решивший ничему не удивляться, расписывался у унылого вахтера в журнале посещений и поднимался на третий этаж. Нужный ему кабинет был отделен от коридора небольшой приемной, в которой, впрочем, Акентьев никогда никого не встречал. А в самом кабинете за большим «ждановским» столом сидел, поджидая его, тихий человечек с печальным взором старой собаки.
Человечек шепотом здоровался с Александром и принимал добычу в тонкие, почти прозрачные пальцы. Прежде чем открыть книгу, он ощупывал ее, словно слепой. Чаще всего возвращал, пробежав глазами заглавие и просмотрев бегло несколько страниц. Но реакция его при этом была всегда благожелательной, он смотрел на Акентьева с надеждой, как смотрят на человека, на которого очень рассчитывают. Можно было подумать, что от самого Переплета зависит, что в следующий раз окажется у него в руках.
Но бывало и по-другому. Тогда человек замирал над книгой, он будто прислушивался к ней, потом вспоминал об Акентьеве и с вежливой улыбкой просил подождать в приемной. Приемная выходила на канал, здесь Акентьев курил, благо никто не мог ему помешать, размышляя над тем, что все это может значить для страны и для него в частности.
Иногда книга оставалась у «них» до следующего дня, и Переплет забирал ее по пути в институт или на работу. Очевидно, с наиболее значимых книг в отделе планирования снимали фотокопии для последующего изучения. Такие книги относились либо к настоящим раритетам, либо были самиздатовскими рукописями, отпечатанными в четырех-пяти экземплярах на печатной машинке – единственном легальном средстве копирования, доступном советскому гражданину. Надо думать, владельцы всех этих сочинений пришли бы в ужас, стоило им только заподозрить, что славный малый Александр Акентьев регулярно сдает их творения в госбезопасность. Однако «стратег» не обманул – в здании на канале никто не интересовался людьми, приносившими книги. Создавалось впечатление, что содержание книг было гораздо важнее, чем «подрывная» деятельность тех, кто их распространял.
А это не могло, в свою очередь, не заинтересоваться самого Акентьева. Что, если Совмин и правда ищет что-то в этих изданиях! Что-то, о чем не догадываются простые советские граждане. И что все это означает? Может, кто-то там, на самом верху, просто сошел с ума, а может, наоборот взялся за ум?
Выбравшись из здания, Переплет обычно выкуривал на набережной еще одну сигарету, прежде чем отправиться домой. Иногда, впрочем, он поворачивал в другую сторону и добирался до Дома книги.
С некоторых пор Александр разлюбил Невский проспект, на его людных тротуарах он чувствовал себя чужаком и спешил по возможности скорее сесть в метро или уйти в какую-нибудь узкую тихую улочку. Поначалу Переплет не задумывался над тем, почему он испытывает острое чувство дискомфорта на проспекте и вообще на любом открытом пространстве в городе. Чуть позже он понял, что боится слежки. Это встревожило его, ибо очень напоминало паранойю. Однако в жизни его с некоторых пор происходило очень много непонятного. Так что еще один странный штришок в общей картине по большому счету ничего не менял.
В один из вечеров он и сам выступил в роли сыщика. Объектом был выбран один из двух стариков, споривших у прилавка в Доме книги о Гоголе и «Мертвых душах». Этот старик с непонятной настойчивостью настаивал на правоте царской цензуры, не пропустившей, как известно, названия на том основании, что души мертвыми быть не могут, и заменившей это название на банальное «Похождения Чичикова».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44