Промелькнуло еще малознакомое широкой публике слово «постмодернизм». Возможно, толика правды в этом была, но автор утопил ее в неуклюжем сарказме. Да и в любом случае советский человек был воспитан самым удивительным, с точки зрения здравого смысла, образом. Отрицательный отзыв со стороны официальной печати был для него лучшей рекламой. Главное, чтобы количество этих отрицательных отзывов не достигло критической отметки, за которой должна была последовать реакция министерства культуры.
Как известно, великие мира сего по-разному относились к критике в свой адрес. Кто-то составлял подробный список критиков, каждого из которых считал своим личным врагом. Марков же последовал примеру тех, кто критику игнорировал, поэтому газета отправилась в уборную, остальным, впрочем, грозила та же участь. Однако тут вмешался Иволгин и спас прессу с дифирамбами – «для потомства», как он выразился.
– Верочке потом покажу! – объяснил он. – И расскажу, как звезда мировой сцены Кирилл Марков качал ее на руках и менял пеленки…
Слова насчет мировой сцены, как вскоре выяснилось, были пророческими. Но в тот момент Кирилл, не привыкший еще к тому, что премьера окончательно утвердила его в статусе актера, только посмеялся и предложил выпить за это шампанского.
Он нарочно отклонил несколько приглашений, в которых не было недостатка, чтобы побыть в этот вечер с Домовым и Верочкой, давно заменившими ему семью. Странно было представить себе, что очень скоро придется расстаться с ними. И по всей вероятности надолго. Предложение о гастролях поступило неожиданно, спустя месяц, в течение которого «Гамлет» собирал полный зал. Марков был морально не готов к предложению покинуть Ленинград и тем более – поехать за границу. Однако речь шла не только о нем. Он был частью коллектива, от него в немалой степени зависел успех пьесы, об этом говорили не только коллеги, которым Марков не был склонен доверять, полагая, что его просто по-товарищески подбадривают. Говорили критики, с которыми ему теперь пришлось сталкиваться лицом к лицу на различных банкетах, вечеринках и прочих меро-приятиях – литератор-покровитель настаивал на том, чтобы Марков посвящал время общению с этими людьми.
– Общение, – приговаривал он, – в нашем деле очень много значит. Знаете это словечко – «блат»? Неприятное словечко, напоминает тихое ругательство, которое произносят у вас за спиной в расчете, что вы его непременно услышите. И еще созвучно аглицкому «блад», кровь, стало быть, кровное родство. Что ж, будем откровенны – действительно, существует это родство, невидимая связь между нами всеми. И даже критик, наш с вами вечный враг, нам ближе, чем простой обыватель. Не нужно пресмыкаться перед ним, но уважать и знать своего врага вы обязаны. Мы ведь с вами рыцари!
Марков вежливо улыбался. Сам он с облегчением обнаружил, что эти монстры пера на самом деле обыкновенные человечки и по большей части – самые заурядные. Один из них, писавший для какого-то толстого журнала, поразил Маркова окладистой бородой, сделавшей бы честь самому Карабасу-Барабасу. И гудел критик в свою бороду, вероятно, что-то очень умное, но Марков его не слушал. Это было на той самой вечеринке, где он впервые услышал о предстоящих гастролях, и сейчас он думал о том, сможет ли выехать за рубеж без проблем. Это, как он понимал, зависело не только от его желания – были еще люди в комитете, которые могут перечеркнуть все планы в буквальном смысле слова одним росчерком пера. И в самом деле, Марков продолжал числиться в черных списках Комитета госбезопасности. Грехов настоящих за ним не было, но тесное общение с английской шпионкой Болтон было достаточным основанием, чтобы не позволить ему выехать за рубеж. Тем более что несколько удачных побегов деятелей искусств заставляли органы с подозрением следить за всей художественной братией.
– Ну что, товарищ призрак, о чем задумались? – вопрошал Юрий, оттаскивая Маркова от бородача. – О грядущей мировой славе?
– Могут быть проблемы, – сказал Кирилл несколько виновато.
Однако, как оказалось, обо всех подводных камнях Юрий уже успел сообщить их благодетелю, а тот, в свою очередь, взялся обеспечить их всеми необходимыми разрешениями.
– Это нужно не только вам, но и самому спектаклю, – пояснил литератор, в тот же момент появляясь в их компании – можно было подумать, что он все это время ожидал своего выхода за кулисой. – В противном случае очень скоро вас затопчут подражатели, эти гиены, которые всегда следуют за талантом, чтобы ухватить свой кусочек… Впрочем, разве сам Шекспир не использовал пьесы, написанные его предшественниками? Да и я сам… Но не будем о грустном. Такова жизнь! Как учит нас народная мудрость – куй железо, пока горячо!
Мастер художественного слова был уже порядком под хмельком, но основную мысль Марков вполне уловил. Гастролям быть всенепременно, иначе кто-нибудь другой хапнет перспективную идею и отправится покорять театральные подмостки восточной, а может, и западной Европы. И для Маркова это будет прекрасным шансом, который вообще редко выпадает молодым актерам.
– Вы вообще счастливчик! – приговаривал писатель и хлопал Кирилла по плечу. – Только вы еще этого сами не понимаете, по молодости своей! Ну все, умолкаю! Чтобы не сглазить!
И Вадим твердил этим вечером то же самое, называл его счастливчиком, при этом постукивал по дереву – тоже сглазить боялся и умолял, не колеблясь, отправляться в путешествие.
– Посмотришь, как там живут все эти соседи по соцлагерю, потом будет что рассказывать долгими зимними вечерами!
Причем Марков вряд ли догадывался, как нелегко было Домовому смириться с этим отъездом.
С отъездом Маркова Домовой снова оставался один-одинешенек.
Сейчас, когда они с Марковым часами просиживали за чаем и неторопливой беседой, Иволгину порой казалось, что и не было этих полутора безумных лет – заключения Кирилла, его, Вадима, женитьбы и предательства Наташи. И вот теперь всему этому придет конец. И с кем ему теперь разговаривать вечерами? Пусть даже во время этих бесед Кирилл иногда уплывал куда-то и взгляд его становился таким, словно Марков видел что-то недоступное ему, Вадиму. Иволгин по этому поводу не очень расстраивался – в конце концов, грандиозное промывание мозгов, которое Маркову устроили на Пряжке, вряд ли могло обойтись совсем без последствий. Но о тех событиях они не вспоминали вслух, словно и не было их вовсе.
Иногда самому Кириллу хотелось, страшно хотелось рассказать обо всем Домовому: о своих встречах с Невским, о том, что мир устроен не так, как им до сих пор казалось… Но он сдерживался. Он знал, что тот не побежит звонить в психушку, но такие откровения встанут между ними. По крайней мере до тех пор, пока Вадим сам не окажется вовлечен в эту невероятную круговерть. Каким образом это может произойти, Марков не хотел и задумываться. Он знал два пути – тот, которым пошел Невский, и второй, известный кудесникам, мучившим его в больнице, но наверняка этим все варианты не исчерпывались.
Тут всплывала в памяти одна из английских поговорок, которые все они слышали от Джейн. Есть много способов освежевать кошку, говорила она. Вадим, слыша это, начинал возмущаться.
– А еще англичане, приличные люди! – негодовал он. – Мало вам охоты на лисиц, против которой давно протестует все прогрессивное человечество!
Кирилл пытался научиться, но пока безуспешно, предсказывать момент, когда снова провалится туда, в далекие и страшные, но такие манящие времена. Этого момента он боялся и ждал, но предугадать никогда не мог. Попытки связать перемещения во времени с определенными днями лунного календаря или языческими праздниками ни к чему не приводили.
К счастью, случались они лишь тогда, когда Марков находился в приватной обстановке. Совпадение?! Кирилл очень надеялся, что нет, – выпасть из окружающего мира во время спектакля, к которому он так готовился, было бы не только его крахом в качестве актера.
– Опять уплыл в астрал наш дядя Кира! – приговаривал Вадим, покачивая на руках Верочку.
Несмотря на эти неожиданные приступы, Кирилл Марков производил впечатление человека здорового и жизненно активного. Реакция была отменной – совсем недавно он, не глядя, поймал стакан, который Верочка, озорничая, смахнула со стола ручкой. И как ни уверял Марков, что вышло это случайно, Иволгин отказывался верить.
– Это какая-то особая техника, – уверял он. – Вот чему теперь в театрах, оказывается, учат!
– Театр здесь ни при чем. – Марков делал вид, что готов признаться. – Помнишь, Джейн рассказывала про китайских бойцов? Она меня кое-чему обучила – запредельная концентрация открывает сверхспособности! Теперь я и сквозь стены скоро смогу проходить…
– Я об этом думал! – говорил не менее серьезно Вадим. – Главное – не потерять эту запредельную концентрацию в тот момент, когда ты будешь находиться в стене, а не то застрянешь намертво!
– Спасибо, я это учту! – кивал Кирилл.
А Верочка недоуменно смотрела на них и начинала смеяться за компанию, словно понимала прекрасно, в чем тут соль.
В театре же Кирилл познакомился с одним из тех людей, которые самим фактом своего существования в наше время вызывают удивление. Это был мастер фехтования Андрей Михайлович Кваснецкий, происходивший, по его собственному уверению, из старинного польского рода. Он должен был обучить Маркова фехтовальным приемам, которые могли пригодиться в театральной карьере. Оружие в театре было по большей части бутафорским, но даже в таком варианте оно было ближе по весу и конструкции к настоящим клинкам прошлых веков, чем оружие спортсменов. Сам Андрей владел, не вполне легально, парочкой замечательных сабель, ради которых Кирилл как-то заглянул в его холостяцкую квартиру. После тяжелых британских клинков это оружие показалось ему легким, и техника сабельного боя была, разумеется, иной.
Кваснецкий поначалу уделял большое внимание Кириллу, почувствовав в нем, по собственным словам, прирожденного бойца. И был немало удивлен, убедившись, что кое в чем ученик может дать фору учителю. Выяснилось это после одного шуточного поединка. Марков не счел нужным притворяться неумехой и через несколько минут приставил клинок к горлу наставника.
– Странно, – приговаривал Кваснецкий и совсем неаристократично почесывал затылок. – Так говорите, юноша, вы раньше нигде не обучались?.. Да, такое было бы трудно запамятовать, а скрывать от меня правду ведь не имеет никакого смысла, а?
Марков скромно кивнул головой, не мог же он рассказать Кваснецкому, что бывает там, где по холодному оружию узнают благородного человека и от этого оружия зависит уважение, а порой и сама жизнь. Тем не менее кое-чему у Кваснецкого можно было поучиться. Движение на сцене – это не реальный бой, здесь главное, чтобы все выглядело красиво и эффектно. В роли тени Гамлета Маркову не приходилось фехтовать, но он уже понял, что эта роль была только началом его театральной карьеры. А раз так, стоило взять несколько уроков у человека, который знал толк в постановке поединков. По несчастному стечению обстоятельств эти уроки стали их последней встречей с поляком. Кваснецкий работал не только в театрах – иначе бы ему пришлось вскоре продать свои клинки или помереть с голоду. Вскоре он получил приглашение на съемки какого-то исторического «кина», там серьезно повредил позвоночник и осел навсегда в Москве у каких-то родственников.
Однако Кирилл успел научиться у него двигаться красиво и изящно, почти танцуя, и не задевать клинком драгоценный реквизит. Он чувствовал, что театр проникает в его кровь, после удачной премьеры это ощущение стало особенно сильным. «Вот что называется – найти призвание», – думал он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44
Как известно, великие мира сего по-разному относились к критике в свой адрес. Кто-то составлял подробный список критиков, каждого из которых считал своим личным врагом. Марков же последовал примеру тех, кто критику игнорировал, поэтому газета отправилась в уборную, остальным, впрочем, грозила та же участь. Однако тут вмешался Иволгин и спас прессу с дифирамбами – «для потомства», как он выразился.
– Верочке потом покажу! – объяснил он. – И расскажу, как звезда мировой сцены Кирилл Марков качал ее на руках и менял пеленки…
Слова насчет мировой сцены, как вскоре выяснилось, были пророческими. Но в тот момент Кирилл, не привыкший еще к тому, что премьера окончательно утвердила его в статусе актера, только посмеялся и предложил выпить за это шампанского.
Он нарочно отклонил несколько приглашений, в которых не было недостатка, чтобы побыть в этот вечер с Домовым и Верочкой, давно заменившими ему семью. Странно было представить себе, что очень скоро придется расстаться с ними. И по всей вероятности надолго. Предложение о гастролях поступило неожиданно, спустя месяц, в течение которого «Гамлет» собирал полный зал. Марков был морально не готов к предложению покинуть Ленинград и тем более – поехать за границу. Однако речь шла не только о нем. Он был частью коллектива, от него в немалой степени зависел успех пьесы, об этом говорили не только коллеги, которым Марков не был склонен доверять, полагая, что его просто по-товарищески подбадривают. Говорили критики, с которыми ему теперь пришлось сталкиваться лицом к лицу на различных банкетах, вечеринках и прочих меро-приятиях – литератор-покровитель настаивал на том, чтобы Марков посвящал время общению с этими людьми.
– Общение, – приговаривал он, – в нашем деле очень много значит. Знаете это словечко – «блат»? Неприятное словечко, напоминает тихое ругательство, которое произносят у вас за спиной в расчете, что вы его непременно услышите. И еще созвучно аглицкому «блад», кровь, стало быть, кровное родство. Что ж, будем откровенны – действительно, существует это родство, невидимая связь между нами всеми. И даже критик, наш с вами вечный враг, нам ближе, чем простой обыватель. Не нужно пресмыкаться перед ним, но уважать и знать своего врага вы обязаны. Мы ведь с вами рыцари!
Марков вежливо улыбался. Сам он с облегчением обнаружил, что эти монстры пера на самом деле обыкновенные человечки и по большей части – самые заурядные. Один из них, писавший для какого-то толстого журнала, поразил Маркова окладистой бородой, сделавшей бы честь самому Карабасу-Барабасу. И гудел критик в свою бороду, вероятно, что-то очень умное, но Марков его не слушал. Это было на той самой вечеринке, где он впервые услышал о предстоящих гастролях, и сейчас он думал о том, сможет ли выехать за рубеж без проблем. Это, как он понимал, зависело не только от его желания – были еще люди в комитете, которые могут перечеркнуть все планы в буквальном смысле слова одним росчерком пера. И в самом деле, Марков продолжал числиться в черных списках Комитета госбезопасности. Грехов настоящих за ним не было, но тесное общение с английской шпионкой Болтон было достаточным основанием, чтобы не позволить ему выехать за рубеж. Тем более что несколько удачных побегов деятелей искусств заставляли органы с подозрением следить за всей художественной братией.
– Ну что, товарищ призрак, о чем задумались? – вопрошал Юрий, оттаскивая Маркова от бородача. – О грядущей мировой славе?
– Могут быть проблемы, – сказал Кирилл несколько виновато.
Однако, как оказалось, обо всех подводных камнях Юрий уже успел сообщить их благодетелю, а тот, в свою очередь, взялся обеспечить их всеми необходимыми разрешениями.
– Это нужно не только вам, но и самому спектаклю, – пояснил литератор, в тот же момент появляясь в их компании – можно было подумать, что он все это время ожидал своего выхода за кулисой. – В противном случае очень скоро вас затопчут подражатели, эти гиены, которые всегда следуют за талантом, чтобы ухватить свой кусочек… Впрочем, разве сам Шекспир не использовал пьесы, написанные его предшественниками? Да и я сам… Но не будем о грустном. Такова жизнь! Как учит нас народная мудрость – куй железо, пока горячо!
Мастер художественного слова был уже порядком под хмельком, но основную мысль Марков вполне уловил. Гастролям быть всенепременно, иначе кто-нибудь другой хапнет перспективную идею и отправится покорять театральные подмостки восточной, а может, и западной Европы. И для Маркова это будет прекрасным шансом, который вообще редко выпадает молодым актерам.
– Вы вообще счастливчик! – приговаривал писатель и хлопал Кирилла по плечу. – Только вы еще этого сами не понимаете, по молодости своей! Ну все, умолкаю! Чтобы не сглазить!
И Вадим твердил этим вечером то же самое, называл его счастливчиком, при этом постукивал по дереву – тоже сглазить боялся и умолял, не колеблясь, отправляться в путешествие.
– Посмотришь, как там живут все эти соседи по соцлагерю, потом будет что рассказывать долгими зимними вечерами!
Причем Марков вряд ли догадывался, как нелегко было Домовому смириться с этим отъездом.
С отъездом Маркова Домовой снова оставался один-одинешенек.
Сейчас, когда они с Марковым часами просиживали за чаем и неторопливой беседой, Иволгину порой казалось, что и не было этих полутора безумных лет – заключения Кирилла, его, Вадима, женитьбы и предательства Наташи. И вот теперь всему этому придет конец. И с кем ему теперь разговаривать вечерами? Пусть даже во время этих бесед Кирилл иногда уплывал куда-то и взгляд его становился таким, словно Марков видел что-то недоступное ему, Вадиму. Иволгин по этому поводу не очень расстраивался – в конце концов, грандиозное промывание мозгов, которое Маркову устроили на Пряжке, вряд ли могло обойтись совсем без последствий. Но о тех событиях они не вспоминали вслух, словно и не было их вовсе.
Иногда самому Кириллу хотелось, страшно хотелось рассказать обо всем Домовому: о своих встречах с Невским, о том, что мир устроен не так, как им до сих пор казалось… Но он сдерживался. Он знал, что тот не побежит звонить в психушку, но такие откровения встанут между ними. По крайней мере до тех пор, пока Вадим сам не окажется вовлечен в эту невероятную круговерть. Каким образом это может произойти, Марков не хотел и задумываться. Он знал два пути – тот, которым пошел Невский, и второй, известный кудесникам, мучившим его в больнице, но наверняка этим все варианты не исчерпывались.
Тут всплывала в памяти одна из английских поговорок, которые все они слышали от Джейн. Есть много способов освежевать кошку, говорила она. Вадим, слыша это, начинал возмущаться.
– А еще англичане, приличные люди! – негодовал он. – Мало вам охоты на лисиц, против которой давно протестует все прогрессивное человечество!
Кирилл пытался научиться, но пока безуспешно, предсказывать момент, когда снова провалится туда, в далекие и страшные, но такие манящие времена. Этого момента он боялся и ждал, но предугадать никогда не мог. Попытки связать перемещения во времени с определенными днями лунного календаря или языческими праздниками ни к чему не приводили.
К счастью, случались они лишь тогда, когда Марков находился в приватной обстановке. Совпадение?! Кирилл очень надеялся, что нет, – выпасть из окружающего мира во время спектакля, к которому он так готовился, было бы не только его крахом в качестве актера.
– Опять уплыл в астрал наш дядя Кира! – приговаривал Вадим, покачивая на руках Верочку.
Несмотря на эти неожиданные приступы, Кирилл Марков производил впечатление человека здорового и жизненно активного. Реакция была отменной – совсем недавно он, не глядя, поймал стакан, который Верочка, озорничая, смахнула со стола ручкой. И как ни уверял Марков, что вышло это случайно, Иволгин отказывался верить.
– Это какая-то особая техника, – уверял он. – Вот чему теперь в театрах, оказывается, учат!
– Театр здесь ни при чем. – Марков делал вид, что готов признаться. – Помнишь, Джейн рассказывала про китайских бойцов? Она меня кое-чему обучила – запредельная концентрация открывает сверхспособности! Теперь я и сквозь стены скоро смогу проходить…
– Я об этом думал! – говорил не менее серьезно Вадим. – Главное – не потерять эту запредельную концентрацию в тот момент, когда ты будешь находиться в стене, а не то застрянешь намертво!
– Спасибо, я это учту! – кивал Кирилл.
А Верочка недоуменно смотрела на них и начинала смеяться за компанию, словно понимала прекрасно, в чем тут соль.
В театре же Кирилл познакомился с одним из тех людей, которые самим фактом своего существования в наше время вызывают удивление. Это был мастер фехтования Андрей Михайлович Кваснецкий, происходивший, по его собственному уверению, из старинного польского рода. Он должен был обучить Маркова фехтовальным приемам, которые могли пригодиться в театральной карьере. Оружие в театре было по большей части бутафорским, но даже в таком варианте оно было ближе по весу и конструкции к настоящим клинкам прошлых веков, чем оружие спортсменов. Сам Андрей владел, не вполне легально, парочкой замечательных сабель, ради которых Кирилл как-то заглянул в его холостяцкую квартиру. После тяжелых британских клинков это оружие показалось ему легким, и техника сабельного боя была, разумеется, иной.
Кваснецкий поначалу уделял большое внимание Кириллу, почувствовав в нем, по собственным словам, прирожденного бойца. И был немало удивлен, убедившись, что кое в чем ученик может дать фору учителю. Выяснилось это после одного шуточного поединка. Марков не счел нужным притворяться неумехой и через несколько минут приставил клинок к горлу наставника.
– Странно, – приговаривал Кваснецкий и совсем неаристократично почесывал затылок. – Так говорите, юноша, вы раньше нигде не обучались?.. Да, такое было бы трудно запамятовать, а скрывать от меня правду ведь не имеет никакого смысла, а?
Марков скромно кивнул головой, не мог же он рассказать Кваснецкому, что бывает там, где по холодному оружию узнают благородного человека и от этого оружия зависит уважение, а порой и сама жизнь. Тем не менее кое-чему у Кваснецкого можно было поучиться. Движение на сцене – это не реальный бой, здесь главное, чтобы все выглядело красиво и эффектно. В роли тени Гамлета Маркову не приходилось фехтовать, но он уже понял, что эта роль была только началом его театральной карьеры. А раз так, стоило взять несколько уроков у человека, который знал толк в постановке поединков. По несчастному стечению обстоятельств эти уроки стали их последней встречей с поляком. Кваснецкий работал не только в театрах – иначе бы ему пришлось вскоре продать свои клинки или помереть с голоду. Вскоре он получил приглашение на съемки какого-то исторического «кина», там серьезно повредил позвоночник и осел навсегда в Москве у каких-то родственников.
Однако Кирилл успел научиться у него двигаться красиво и изящно, почти танцуя, и не задевать клинком драгоценный реквизит. Он чувствовал, что театр проникает в его кровь, после удачной премьеры это ощущение стало особенно сильным. «Вот что называется – найти призвание», – думал он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44