.. Не сомневайтесь, скандал я вам гарантирую, не было случая, чтобы мое участие не нагнало популярности новому изданию… Теперь, может быть, обсудим гонорарчик?
– Платим мы хорошо, – оловянным голосом крутого босса проговорила Алиска. – Но при одном условии – вы уступаете нам не только имущественные, но и неимущественные права.
– То есть, вы хотите сказать?..
– Все ваши статьи будут подписаны именем4 Ивана Ларина.
Иван вжал голову в плечи и зажмурился. Вспомнилась реклама одного давно прогоревшего банка: «Случилось страшное…»
– Алиса, может быть, не надо? – жалко пролепетал он.
Подруга обдала его огненным взглядом зеленых очей.
– Как скажете. Только это вам обойдется, – спокойно сказал Модест Карлович. – Скажем, три тысячи долларов?
– Ой! – пискнул Иван.
Отчего-то вспомнились годы литературной кабалы у незабвенного Федора Михайловича Золотарева, депутата и лауреата. Конечно, время было другое, но все-таки три тысячи… Или соглашаться?
– Вы себя-то слышите, Модест Карлович? – ехидно осведомилась Алиска. – «Эго» платит вам пятьдесят долларов за разворот, «Ведомости» и того меньше. А мы предлагаем вам сто долларов за страницу одиннадцатым кеглем.
– Сто двадцать. Двенадцатым, – поправил Ломов. – Цикл не меньше пяти статей. И деньги вперед.
– Половину, – сказала Алиска.
На том и порешили. Алиска тут же отсчитала Ломову три зеленых сотни, не преминув взять расписку.
– И все-таки, Модест Карлович, – набрался смелости Иван, – что же такое оппозитивная семасиология?
Жилистая рука с зелеными бумажками на мгновение замерла в воздухе.
– Филфак? – прищурился Ломов. – М-да… Откровенно говоря, запамятовал… Много воды утекло…
И водки немало – они вдвоем еле-еле вывели под руки из зала и запихнули в такси вконец расслабившегося мэтра. Потом еще гуляли по набережной, пили кофе в круглосуточном кафе у причала.
– Ну вот, – тоном старшего брата сказала Алиска. – А ты боялась, глупенькая…
Первую статейку мастера они получили уже через три дня:
«Роман Татьяны Графовой „Брысь“ как отражение фобий столичной интеллигенции.
Если писатели конца XIX века и вышли из Гоголевской «Шинели», то нынешние, в основном – из «Гадких лебедей» братьев Стругацких.
Читая «Брысь» Татьяны Львовны Графовой, все время думалось: вот только стоит там в деталях антуража поменять «склизь» на «бродило», «брысь» на «мокрецов», а «андрон-лукичск» на «болото»… то получится та же самая «Улитка на склоне». Или, скажем, «Пикник на обочине».
С той лишь разницей, что первоисточник был как-то повкуснее написан. И что до невкусного стиля «Брыси», то, жуя и пережевывая это чтиво, начинаешь понимать, почему женщины вяжут на спицах, а мужчины – нет.
И почему мужчины не покупают макраме…
Когда в университете мы изучали прикладную психологию, преподаватель объяснял, что женщины более предрасположены к механически однообразной и рутинной работе.
И вот, оценивая теперь всю трудоемкость создания текста «Брыси», удивляешься усидчивости автора – целых четыре года без устали вязать крючком в псевдо-старорусском стиле сказки-лубка, и при этом придерживаться жанра социальной фантастики… И все эти временные жертвы принести ради того, чтобы поведать миру всего лишь о своем страхе – потерять тот рай, имя которому Москва конца двадцатого века?
В книгах рекордов Гиннеса зафиксировано много чудаков и чудачек, которые годами отращивали ноготь или складывали из спичек модель Нотр-Дам де Пари. Но ведь натуральный собор, что на острове Ситэ, все равно лучше! Так стоило ли четыре года вязать в стиле les contes populaires russes, чтобы создать эклектическое полотно из Данелиевской «Кин-дза-дзы», «Улитки» и «Понедельника, который начинается в субботу»? Тем более… Тем более, что по сухому остатку, если пренебречь (не литературы ради, а социального значения для) иными художественными ценностями, «Улитка» и «Понедельник» имеют более крепкий идейный базис. Вспомнить даже и ту компоненту восторга от аллюзий, возникавших в юных студенческих душах, когда «Гадкие лебеди» и вторая, якобы «запрещенная» часть «Улитки» ходили по рукам в третьих и четвертых копиях машинописи – ни ксерокса, ни Интернета тогда не было… Зато был КГБ! И как читали и про это «бродило», и про «мокрецов», и как, посмеиваясь, повторяли вслед за главным героем его приговорку-прибауточку – «шерсть на носу»…
А «Брысь»? Если ее выпарить, что в ней останется в сухом социально-критическом остатке? Кроме сожаленья о потерянном рае той Москвы конца двадцатого века?
О социальной критике хочется говорить потому, что «Брысь» явно и неприкрыто заявлена как памфлет в пока еще модной форме этакой, как ее еще теперь называют – «антиутопии». Собственно, откуда мода такая пошла? От мрачного журналиста Би-би-си Джорджа Орвелла с его подавляюще-страшным «1984»? Или от совсем невеселого Брэдбери с его «451 градусом»? Или от веселого человека Владимира Войновича, с его действительно блестящей «Москвой 2042 года»? Или от совсем не страшного (и при этом не смешного), но матерого от того, что «свой – тусовочный» – Кабакова с его «невозвращенцами»?
Но так, или иначе, читая «Брысь», – можно говорить и о традициях, и о тенденциях.
Каковы же традиции?
А в лучших традициях интеллигенции было всегда… бояться. Бояться всего, кроме убитых уже (или самоликвидировавшихся) тигров и драконов. Так вот нынешние тусовщики столичных литсалонов уже НЕ боятся памятника Дзержинскому на Лубянской площади. И НЕ боятся КГБ, НЕ боятся, что их поймают и потащат за чтение и обсуждение второй части «Улитки»…
Но все они БОЯТСЯ будущего.
Все им там чудится либо comeback союза коммунистов под православными знаменами и с председателем нового ГБ во главе этого альянса, когда снова все запретят… («и бани все закроют повсеместно», как пел Высоцкий), то снится им постатомное запустение, то привидится им нашествие роботов или клонов-зомби… а то и все вместе взятое, типа коктейля «рыбка», когда после ухода гостей из всех бутылок все сливается в один сосуд и туда запускается шпротина, или килька пряного посола…
Слила ли все свои и чужие страхи в единый сосуд Татьяна Львовна?
Далеко не все, но все же слила.
Налив в тазик от «Кин-дза-дзы» и от Стругацких, от себя лично Татьяна Графова добавила главного своего и типичного для всей столичной тусовки страха – НИЧЕГО НЕ ГОВОРИТЬ И НЕ ПИСАТЬ ОТКРЫТО И ПРЯМО.
Ну, писал притчами Евгений Шварц… Но время-то было какое? И вправду могли на цугундер потащить! А эти-то, нынешние? Чего ради наклон пера меняют, да левой рукой пишут? Чтобы снова ГБ «не засекло»? Почему пишут сказочки да притчи?
Потому что страшно им. Потому что настоящий страх не в том, что они всерьез верят, будто их внукам придется вместо пива «Хайнекен» склизь болотную хлебать, а в том, что… ах, как бы чего не вышло… Напишу-ка я СМЕЛУЮ, и даже ОТЧАЯННО СМЕЛУЮ сказочку На всякий случай.
А и публика, которая за 70 лет перманентной боязни – просто и элементарно привыкла к такой форме общения, по-прежнему БЛАГОДАРНО ПРИНИМАЕТ ВСЕ ЭТИ УСЛОВИЯ общения «писатель-читатель» И вот еще что удобно! За туманами аллюзий – легко прятать пустоту… отсутствие настоящих мыслей. А публика?
Как в гениальной вещи А.Зиновьева «Зияющие высоты» (вот кому смелости не занимать) описано: Жители Ибанска ибанцы ходили в Театр на Ибанке, где смотрели совершенно невинные пиески, но ловили там «между строк» неуловимые иероглифы неких несуществующих смелых мыслей, и умилялись собственной догадливости, пужливо гордились своей и авторской смелостью
Вот и теперь официозная писательская тусовка столицы пытается предложить читателю прежние правила – поиграть в отгадайку: я ничего туда не положу, а ты радуйся своим смелым домыслам, зато ни тебя, ни меня не потащат…
Но надо ли нам это теперь?
Думаю, что не надо. Время теперь другое. Время не притч, а открытого текста».
© А.Е.Баринов
* * *
– М-да… – сказал Иван, ознакомившись с творением Ломова. – Я, конечно, и сам не большой поклонник «Брыси», но все-таки… Хорошо еще, что тут нет про спирохет, климакс и эякуляцию.
– Что нет про климакс и эякуляцию – как раз плохо, – сказала Алиска, откладывая недоеденный бутерброд. – Дай-ка сюда этот текст…
Минут пятнадцать она сосредоточенно колотила по клавиатуре компьютера, хмурилась, кусала губу. Иван подошел сзади, попробовал приласкаться.
– Ну так и есть! – с неожиданной злобой произнесла Алиска. – Сволочь! Какая же сволочь!
– За что?! – обиженно пролепетал Иван.
– За что? А вот гляди-ка сюда!
На экране монитора светился текст ломовской статьи про «Брысь» в окружении каких-то черных всадников на голубом фоне.
– Сайт фан-клуба Петра Левина, – сказала Алиска. – И точно такой же текст выложен на страничке «Московского литератора» за подписью какого-то Худайбердыева… Слушай, по-моему, этот Ломов просто развел нас, как лохов!.. Ты как хочешь, а я звоню Леве!
Алиска схватилась за телефон.
– Да ладно, – примирительно сказал Иван, чувствуя облегчение оттого, что любимая назвала сволочью не его, и что, похоже, с литературной критикой на этот раз покончено. – Ну его в задницу! Да и нечего с такой мелкой предъявой к Леве соваться. За триста баксов тебя разве что пошлют куда подальше.
– А он еще на сто пятьдесят икры нажрал с коньяком! – не унималась Алиска. – И потом, пусть за кидалово ответит!
– Да чем ответит-то? – убеждал Иван. – Ты его костюмчик видела? Секонд-хэнд от Раскладушкина! Коронки железные! Нет уж, пусть с ним такие же, как он, нищие разбираются, а мы ему по-другому отомстим, по-писательски. Будет он у нас в самых мелких шестерках у самого гнусного политикана бегать, гнилым компроматом приторговывать, а потом его в «Кресты» посадят и там «опустят»… Во всех подробностях… – У Ивана даже глаза загорелись, творческая мысль включилась на всю катушку. Он отодвинул Алису, уселся за комп и, открыв новый файл, начал быстро печатать, приговаривая: – Значит, Ломов будет у нас «Долболомов»…
Алиска вздохнула, покрутила пальчиком у виска и тихо вышла…
* * *
Алиска не очень-то задумывалась над тем, отчего она живет-с Иваном…
Почти вдвое ее старше. Мог бы папой ей быть, запросто! По возрасту. И в постели-то ее Иван был далеко не супер-пупер. Старался, конечно. Даже радел! Но все больше руками, да влажным своим ртом.
И вообще, придавал их соитиям огромное значение, зажигал свечи, ставил Моцарта или сборник медленных «Биттлз»… И потом долго-долго мучил ее поцелуями.
Алиска даже и не задавалась вопросом – а почему она с ним?
И если бы задалась, то, наверное, и часа бы с ним не осталась.
Был, разумеется, в ее жизни секс. Навалом его у нее было, хоть отбавляй! И даже на работе.
Разумеется, Ванька об этом не знал.
А узнал бы…
Нет, она его не боялась – он из тех, что скорее сам повесится, чем решится неверную подругу покарать, или тем более – соперника.
Просто, жила с ним, пока, а по правилам совместной жизни, как она их для себя понимала, негоже было давать информации о ее быстрых перепихах на работе с кем-нибудь из тех красивых мальчиков, что все время менялись в их фирме, – об этих «квики» прямо на канцелярском столе, или о пересыпах с лоснящимися от вальяжности папиками, что из клиентурной элиты или учредителей, когда ее, полупьяную, увозили с очередной презентации куда-либо в сауну или охотничий домик и когда она едва не забывала заплетающимся языком отзвониться Ваньке, чтобы не ждал…
Ему и не следовало обо всем этом что-либо знать. И совсем не потому, что она его жалела или щадила. Просто, по Алискиному разумению, так было принято… Если имеешь личную жизнь, то не рассказывай о ней сожителю.
Или мужу?
Впрочем, мужем Ваньку она никогда не считала.
И все же жила с ним. Потому, что был он тихим, безобидным и покладистым.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48
– Платим мы хорошо, – оловянным голосом крутого босса проговорила Алиска. – Но при одном условии – вы уступаете нам не только имущественные, но и неимущественные права.
– То есть, вы хотите сказать?..
– Все ваши статьи будут подписаны именем4 Ивана Ларина.
Иван вжал голову в плечи и зажмурился. Вспомнилась реклама одного давно прогоревшего банка: «Случилось страшное…»
– Алиса, может быть, не надо? – жалко пролепетал он.
Подруга обдала его огненным взглядом зеленых очей.
– Как скажете. Только это вам обойдется, – спокойно сказал Модест Карлович. – Скажем, три тысячи долларов?
– Ой! – пискнул Иван.
Отчего-то вспомнились годы литературной кабалы у незабвенного Федора Михайловича Золотарева, депутата и лауреата. Конечно, время было другое, но все-таки три тысячи… Или соглашаться?
– Вы себя-то слышите, Модест Карлович? – ехидно осведомилась Алиска. – «Эго» платит вам пятьдесят долларов за разворот, «Ведомости» и того меньше. А мы предлагаем вам сто долларов за страницу одиннадцатым кеглем.
– Сто двадцать. Двенадцатым, – поправил Ломов. – Цикл не меньше пяти статей. И деньги вперед.
– Половину, – сказала Алиска.
На том и порешили. Алиска тут же отсчитала Ломову три зеленых сотни, не преминув взять расписку.
– И все-таки, Модест Карлович, – набрался смелости Иван, – что же такое оппозитивная семасиология?
Жилистая рука с зелеными бумажками на мгновение замерла в воздухе.
– Филфак? – прищурился Ломов. – М-да… Откровенно говоря, запамятовал… Много воды утекло…
И водки немало – они вдвоем еле-еле вывели под руки из зала и запихнули в такси вконец расслабившегося мэтра. Потом еще гуляли по набережной, пили кофе в круглосуточном кафе у причала.
– Ну вот, – тоном старшего брата сказала Алиска. – А ты боялась, глупенькая…
Первую статейку мастера они получили уже через три дня:
«Роман Татьяны Графовой „Брысь“ как отражение фобий столичной интеллигенции.
Если писатели конца XIX века и вышли из Гоголевской «Шинели», то нынешние, в основном – из «Гадких лебедей» братьев Стругацких.
Читая «Брысь» Татьяны Львовны Графовой, все время думалось: вот только стоит там в деталях антуража поменять «склизь» на «бродило», «брысь» на «мокрецов», а «андрон-лукичск» на «болото»… то получится та же самая «Улитка на склоне». Или, скажем, «Пикник на обочине».
С той лишь разницей, что первоисточник был как-то повкуснее написан. И что до невкусного стиля «Брыси», то, жуя и пережевывая это чтиво, начинаешь понимать, почему женщины вяжут на спицах, а мужчины – нет.
И почему мужчины не покупают макраме…
Когда в университете мы изучали прикладную психологию, преподаватель объяснял, что женщины более предрасположены к механически однообразной и рутинной работе.
И вот, оценивая теперь всю трудоемкость создания текста «Брыси», удивляешься усидчивости автора – целых четыре года без устали вязать крючком в псевдо-старорусском стиле сказки-лубка, и при этом придерживаться жанра социальной фантастики… И все эти временные жертвы принести ради того, чтобы поведать миру всего лишь о своем страхе – потерять тот рай, имя которому Москва конца двадцатого века?
В книгах рекордов Гиннеса зафиксировано много чудаков и чудачек, которые годами отращивали ноготь или складывали из спичек модель Нотр-Дам де Пари. Но ведь натуральный собор, что на острове Ситэ, все равно лучше! Так стоило ли четыре года вязать в стиле les contes populaires russes, чтобы создать эклектическое полотно из Данелиевской «Кин-дза-дзы», «Улитки» и «Понедельника, который начинается в субботу»? Тем более… Тем более, что по сухому остатку, если пренебречь (не литературы ради, а социального значения для) иными художественными ценностями, «Улитка» и «Понедельник» имеют более крепкий идейный базис. Вспомнить даже и ту компоненту восторга от аллюзий, возникавших в юных студенческих душах, когда «Гадкие лебеди» и вторая, якобы «запрещенная» часть «Улитки» ходили по рукам в третьих и четвертых копиях машинописи – ни ксерокса, ни Интернета тогда не было… Зато был КГБ! И как читали и про это «бродило», и про «мокрецов», и как, посмеиваясь, повторяли вслед за главным героем его приговорку-прибауточку – «шерсть на носу»…
А «Брысь»? Если ее выпарить, что в ней останется в сухом социально-критическом остатке? Кроме сожаленья о потерянном рае той Москвы конца двадцатого века?
О социальной критике хочется говорить потому, что «Брысь» явно и неприкрыто заявлена как памфлет в пока еще модной форме этакой, как ее еще теперь называют – «антиутопии». Собственно, откуда мода такая пошла? От мрачного журналиста Би-би-си Джорджа Орвелла с его подавляюще-страшным «1984»? Или от совсем невеселого Брэдбери с его «451 градусом»? Или от веселого человека Владимира Войновича, с его действительно блестящей «Москвой 2042 года»? Или от совсем не страшного (и при этом не смешного), но матерого от того, что «свой – тусовочный» – Кабакова с его «невозвращенцами»?
Но так, или иначе, читая «Брысь», – можно говорить и о традициях, и о тенденциях.
Каковы же традиции?
А в лучших традициях интеллигенции было всегда… бояться. Бояться всего, кроме убитых уже (или самоликвидировавшихся) тигров и драконов. Так вот нынешние тусовщики столичных литсалонов уже НЕ боятся памятника Дзержинскому на Лубянской площади. И НЕ боятся КГБ, НЕ боятся, что их поймают и потащат за чтение и обсуждение второй части «Улитки»…
Но все они БОЯТСЯ будущего.
Все им там чудится либо comeback союза коммунистов под православными знаменами и с председателем нового ГБ во главе этого альянса, когда снова все запретят… («и бани все закроют повсеместно», как пел Высоцкий), то снится им постатомное запустение, то привидится им нашествие роботов или клонов-зомби… а то и все вместе взятое, типа коктейля «рыбка», когда после ухода гостей из всех бутылок все сливается в один сосуд и туда запускается шпротина, или килька пряного посола…
Слила ли все свои и чужие страхи в единый сосуд Татьяна Львовна?
Далеко не все, но все же слила.
Налив в тазик от «Кин-дза-дзы» и от Стругацких, от себя лично Татьяна Графова добавила главного своего и типичного для всей столичной тусовки страха – НИЧЕГО НЕ ГОВОРИТЬ И НЕ ПИСАТЬ ОТКРЫТО И ПРЯМО.
Ну, писал притчами Евгений Шварц… Но время-то было какое? И вправду могли на цугундер потащить! А эти-то, нынешние? Чего ради наклон пера меняют, да левой рукой пишут? Чтобы снова ГБ «не засекло»? Почему пишут сказочки да притчи?
Потому что страшно им. Потому что настоящий страх не в том, что они всерьез верят, будто их внукам придется вместо пива «Хайнекен» склизь болотную хлебать, а в том, что… ах, как бы чего не вышло… Напишу-ка я СМЕЛУЮ, и даже ОТЧАЯННО СМЕЛУЮ сказочку На всякий случай.
А и публика, которая за 70 лет перманентной боязни – просто и элементарно привыкла к такой форме общения, по-прежнему БЛАГОДАРНО ПРИНИМАЕТ ВСЕ ЭТИ УСЛОВИЯ общения «писатель-читатель» И вот еще что удобно! За туманами аллюзий – легко прятать пустоту… отсутствие настоящих мыслей. А публика?
Как в гениальной вещи А.Зиновьева «Зияющие высоты» (вот кому смелости не занимать) описано: Жители Ибанска ибанцы ходили в Театр на Ибанке, где смотрели совершенно невинные пиески, но ловили там «между строк» неуловимые иероглифы неких несуществующих смелых мыслей, и умилялись собственной догадливости, пужливо гордились своей и авторской смелостью
Вот и теперь официозная писательская тусовка столицы пытается предложить читателю прежние правила – поиграть в отгадайку: я ничего туда не положу, а ты радуйся своим смелым домыслам, зато ни тебя, ни меня не потащат…
Но надо ли нам это теперь?
Думаю, что не надо. Время теперь другое. Время не притч, а открытого текста».
© А.Е.Баринов
* * *
– М-да… – сказал Иван, ознакомившись с творением Ломова. – Я, конечно, и сам не большой поклонник «Брыси», но все-таки… Хорошо еще, что тут нет про спирохет, климакс и эякуляцию.
– Что нет про климакс и эякуляцию – как раз плохо, – сказала Алиска, откладывая недоеденный бутерброд. – Дай-ка сюда этот текст…
Минут пятнадцать она сосредоточенно колотила по клавиатуре компьютера, хмурилась, кусала губу. Иван подошел сзади, попробовал приласкаться.
– Ну так и есть! – с неожиданной злобой произнесла Алиска. – Сволочь! Какая же сволочь!
– За что?! – обиженно пролепетал Иван.
– За что? А вот гляди-ка сюда!
На экране монитора светился текст ломовской статьи про «Брысь» в окружении каких-то черных всадников на голубом фоне.
– Сайт фан-клуба Петра Левина, – сказала Алиска. – И точно такой же текст выложен на страничке «Московского литератора» за подписью какого-то Худайбердыева… Слушай, по-моему, этот Ломов просто развел нас, как лохов!.. Ты как хочешь, а я звоню Леве!
Алиска схватилась за телефон.
– Да ладно, – примирительно сказал Иван, чувствуя облегчение оттого, что любимая назвала сволочью не его, и что, похоже, с литературной критикой на этот раз покончено. – Ну его в задницу! Да и нечего с такой мелкой предъявой к Леве соваться. За триста баксов тебя разве что пошлют куда подальше.
– А он еще на сто пятьдесят икры нажрал с коньяком! – не унималась Алиска. – И потом, пусть за кидалово ответит!
– Да чем ответит-то? – убеждал Иван. – Ты его костюмчик видела? Секонд-хэнд от Раскладушкина! Коронки железные! Нет уж, пусть с ним такие же, как он, нищие разбираются, а мы ему по-другому отомстим, по-писательски. Будет он у нас в самых мелких шестерках у самого гнусного политикана бегать, гнилым компроматом приторговывать, а потом его в «Кресты» посадят и там «опустят»… Во всех подробностях… – У Ивана даже глаза загорелись, творческая мысль включилась на всю катушку. Он отодвинул Алису, уселся за комп и, открыв новый файл, начал быстро печатать, приговаривая: – Значит, Ломов будет у нас «Долболомов»…
Алиска вздохнула, покрутила пальчиком у виска и тихо вышла…
* * *
Алиска не очень-то задумывалась над тем, отчего она живет-с Иваном…
Почти вдвое ее старше. Мог бы папой ей быть, запросто! По возрасту. И в постели-то ее Иван был далеко не супер-пупер. Старался, конечно. Даже радел! Но все больше руками, да влажным своим ртом.
И вообще, придавал их соитиям огромное значение, зажигал свечи, ставил Моцарта или сборник медленных «Биттлз»… И потом долго-долго мучил ее поцелуями.
Алиска даже и не задавалась вопросом – а почему она с ним?
И если бы задалась, то, наверное, и часа бы с ним не осталась.
Был, разумеется, в ее жизни секс. Навалом его у нее было, хоть отбавляй! И даже на работе.
Разумеется, Ванька об этом не знал.
А узнал бы…
Нет, она его не боялась – он из тех, что скорее сам повесится, чем решится неверную подругу покарать, или тем более – соперника.
Просто, жила с ним, пока, а по правилам совместной жизни, как она их для себя понимала, негоже было давать информации о ее быстрых перепихах на работе с кем-нибудь из тех красивых мальчиков, что все время менялись в их фирме, – об этих «квики» прямо на канцелярском столе, или о пересыпах с лоснящимися от вальяжности папиками, что из клиентурной элиты или учредителей, когда ее, полупьяную, увозили с очередной презентации куда-либо в сауну или охотничий домик и когда она едва не забывала заплетающимся языком отзвониться Ваньке, чтобы не ждал…
Ему и не следовало обо всем этом что-либо знать. И совсем не потому, что она его жалела или щадила. Просто, по Алискиному разумению, так было принято… Если имеешь личную жизнь, то не рассказывай о ней сожителю.
Или мужу?
Впрочем, мужем Ваньку она никогда не считала.
И все же жила с ним. Потому, что был он тихим, безобидным и покладистым.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48