Это Волга – она нам матушка. А Темза – она даже и не холодная кузина. Она даже и не мачеха… Она чужая худая холодная баба, что и говорит-то не по-русски. И негоже русской девушке в Темзу головой. И как глупо плыть потом в районе Доклэндс – раздутой и синей-синей, и чтобы потом «бобби» с катера тебя багром за бок! Бр-р-р!!! Как у символистов там было? Дайте мне женщину синюю-синюю, я проведу по ней черную линию…
Все! Надышалась!
Пора идти искать Уоррена с нашим золотистым «бентли»! А все-таки он не дурак, этот мой шофер, правильно машину подобрал! Золотой цвет на восходе солнца… Это символично!
Но кто мой враг, прячущийся под личиной друга? О ком предупреждала бабуля? Она сказала – думай, Танька… Думай, и додумаешься. Вот и думаю.
Как домработница Клава говорила? «Думай, голова, картуз куплю!» А у меня – бейсболка с Роллинг Стоунз.
Да такая золотая голова, если она придумает, достойна короны из коллекции, которую королевская семья после пожара в Виндзоре выставляет теперь в Тауэре, выставляет, дабы заработать на туристах де нег, на ремонт…
Думай! Думай, голова!
* * *
В результате утренней прогулки Татьяна поняла одно! Старый друг – лучше новых двух. И еще… Одна – в поле не воин.
Только Нилу может она до конца довериться. Только Нил надежен и вне всяких подозрений.
Чтобы сбить все замыслы врага, необходимо в последний момент поменять все ранее принятые и заявленные планы.
Это военное правило, перешедшее от Александра и Цезаря к Клаузевицу, сгодилось теперь и для Тани.
До заседания Капитула оставалось два месяца.
А сколько до дня «Ч»?
Поживем – увидим.
Глава вторая. ALL THAT JAZZ
(сентябрь-октябрь, 1996)
(1)
Как Татьяна ждала этого момента: последний дубль. Самый последний – окончательная точка. «Всем спасибо, съемка закончена!» Назавтра – прощальная вечеринка, а послезавтра, первым рейсом – в Сан-Франциско, к своим милым мальчикам. Как она по ним соскучилась! Как они скучают по ней!
– Мама, а ты скоро приедешь?
– Скоро, мой птенчик. Что тебе привезти?
– Не знаю, мама. Ничего, ты, главное, сама приезжай.
После этих телефонных разговоров в горле застревал какой-то ком. И она, положив трубку, шла к бару. А теми вечерами, когда, несмотря на усталость, на нее вдруг накатывала бессонница, она, лежа в постели, вспоминала, как они скакали по ее лос-анджелесской квартире в новеньких ковбойских шляпах, как светились радостью их глаза.
Лизка с мальчиками провели в Лос-Анджелесе несколько дней. А пробыть вместе им удалось, в общей сложности, меньше суток. Татьяна даже не проводила их в аэропорт, так была загружена работой. Когда они уехали, в доме стало пусто и мертво. Как будто какая-то тихая, но страшная катастрофа лишила это место всякой жизни, заставила замолчать звучавшие здесь еще недавно голоса. Такое чувство испытала Татьяна, возвращаясь в свою опустевшую обитель после бурного съемочного дня. Наверное, что-то похожее переживает блудный сын, который, вернувшись в отчий дом, не находит там никого, только покрытую пылью фотографию – счастливые лица родителей на фоне голубого безоблачного неба и он, пятилетний карапуз, обхватил за шею улыбающегося отца.
А Татьяна получалась вроде как блудная мать. У нее тоже была фотография, сделанная здесь, в Лос-Анджелесе, уличным фотографом. Они стоят втроем, вернее – вчетвером. У Лешки на плече ручная обезьянка. А Митька, младший, получился с закрытыми глазами – моргнул, испугался вспышки.
«Внимание, сейчас вылетит птичка!», – скомандовал фотограф. Все застыли с улыбками на губах – «чи-и-из», а меньшой не выдержал и моргнул. Снимок стоял в деревянной рамочке на тумбочке у изголовья кровати. Она смотрела на счастливые детские лица, потом выключала свет, и ей начинало казаться, что комната вновь наполнилась веселым беззаботным смехом. И Татьяна засыпала с улыбкой на лице. Счастливый детский смех – лучшее лекарство от бессонницы.
А еще донимали мысли о Пашке. Где-то он теперь? Как складывается его судьба? Доведется ли им снова быть вместе? И неужели он, ее Пашка, такой светлый, добрый, такой хороший ослик-Пашка, мог совершить это?
У Татьяны даже в мыслях не поворачивался язык, чтобы выговорить это слово: ПРЕС-ТУП-ЛЕ-НИ-Е.
Как возможно? Если бы только его увидеть, заглянуть ему в глаза: «Признайся, Паша, чистосердечно признайся – ведь ты меня обманул, обманул всех, и меня в том числе. Ведь ты невиновен! И ничего такого не было!». И тогда, терзаемая неразрешимыми сомнениями, Татьяна ворочалась в кровати до утра.
А назавтра гример сокрушалась: «Танечка, что-то ты опять не в форме. Ну нельзя же так. Я конечно, синяки под глазами замажу – в кадре будешь, как огурчик. Но ты о себе подумай, здоровье свое побереги! Все таки ты уже не девочка». Ах, зачем ей об этом напоминать? Зачем наступать на больную мозоль? Впрочем, в каждом возрасте, если его не бояться, есть своя прелесть. Красота, помноженная на женскую мудрость, – не так уж и плохо. В конце концов, она настоящая женщина, достойная любви и уважения. И в этом ее главный козырь перед малолетками однодневками, выстраивающимися в очереди у постелей знаменитых кинопродюсеров.
Но вот и наступил долгожданный день. Последний кадр запечатлен на пленке.
И Колин всех благодарит.
Вечеринку устроили тем же вечером – зачем откладывать в долгий ящик? Тем более что Ник Пейдж этой ночью улетал в Таиланд, где его ожидала новая роль и другая съемочная группа.
Пользуясь хорошей погодой, столы накрыли прямо на палубе «Адмирала Захарова»: икра, лососина, водка – посиделки «а-ля рус».
«Эх, кабы русское простонародье всегда вот так икру ложками хавало – не страна бы была, а земля обетованная!» – подумала Татьяна. И все-таки чего-то на столе не хватало. «Простой квашеной капустки, какую мы с Лизаветой по-нашему, по-приблудовски, квасили в деревне, с полевым тмином да клюковкой», – подумала Таня. В американских шопах и супер-пупер-маркетах этого деликатеса – днем с огнем. А если все же сыщешь где-нибудь в рашен-шопе в Нью-Йорке на Брайтоне, то попробуешь – не то! Нет, все-таки Россия и Америка – два далеких берега. И сколько мосты ни наводи, а соединить эти берега не получится.
Подавали вино, и чисто в канадо-американском стиле барбекюшных пати, обильно подавали и пиво, но Татьяна, русская душою, отклонила предложенный Колином бокал «Дом-Периньона» и отважно взяла в руки стакан с «беленькой».
Выпили за успешное окончание работы.
Колин даже принялся говорить спич, но его по-индейски заулюлюкали:
– У-лю-лю-лю-лю….
Все обнимались, как лучшие друзья, вспоминали казусы, без которых на любой съемочной площадке никогда не обходится.
– А помнишь, Таня, как Ник едва не помер, подавился твоим шашлыком, – припомнил Майк. – Я-то думал все: сейчас дубль отснимем и подсяду к костру, наверну мяса пару шампуров. И вдруг наш старпом Кутузов, вместо того чтобы сказать патриотический тост за Ленина и партию, хватается за грудь, потом за горло, а потом начинает синеть, как эти Бивис и Баттхед в той серии, где один из них подавился. Я чуть камеру не уронил! Как это так, думаю, в сценарии ничего такого не предусмотрено!
– Так он и в самом деле подавился, и помер бы, кабы Таня его не спасла, – подхватил Колин. – Нику нашему Танины шашлыки едва жизни не стоили. Я тогда в первый момент тоже не понял, что происходит. Только смотрю, Таня вскочила и бежит вокруг костра к Нику. А потом давай его по спине кулаками дубасить. А у того рожа багровая, из глаз слезы градом. Ну, не иначе эпилептический припадок. Потом уж я сообразил, что подавился наш Кутузов. Только кто же так делает, чтобы кулаками по спине, а? Таня? Разве у вас в русской школе на уроках по оказанию первой помощи не показывали способ Ремберга?
– Ну я ведь уже объяснила тысячу раз, – возмущенно протестовала Таня, – в России ваших Рембергов не знают, у нас резко бьют ладошкой по спине, вот так, – и Таня сильно шлепнула Колина по спине, типа – это тебе за то, чтобы не приставал к девочке с ерундой.
– Это ваши русские медведи друг дружку кулаками лечить могут, а по-нормальному, по-человечески все совсем по-другому делается! – продолжал наставлять Колин сквозь смех. – А тем, кто у нас приехал из диких стран, я, как ваш начальник, обязан еще раз продемонстрировать позу Ремберга.
И туг Колин поймал Таню сзади, и обнял ее обеими руками, сильно прижимая к себе… Таня визжала, пытаясь вырваться:
– Ой, люди, на помощь, начальник пристает с сексуальными домогательствами, где мой адвокат! Колин тоже кричал:
– Дурочка, это я тебе позу Ремберга показываю, как твой начальник, дабы застраховаться от несчастного случая, учу тебя технике безопасности при еде шашлыка на съемочной площадке!
– Танька, не верь ему, это он тебя технике безопасного секса учит! – хохоча, орал Майк.
– Давайте лучше выпьем за все, что хорошо кончается. За то, что Ник остался жив. За то, что тот длиннющий эпизод мы пересняли заново с первого дубля. За то, что пока Нику подправляли грим, я успел-таки побаловаться шашлычком!
– А я хочу предложить выпить за Татьяну, – вмешался Николас, – за мою прекрасную спасительницу.
– Ну вообще-то прежде, чем спасти, она тебя чуть не угробила. Шашлыком-то ты чьим подавился? – встрял Майк.
– Все, оставим споры. Татьяна, за тебя! Мы все тебя очень любим и ценим, и ты не должна никогда об этом забывать! Мужчины пьют стоя и до дна! – и Колин первым опорожнил свой стакан.
А потом он куда-то ушел. Вернулся через несколько минут, неся в руках морской китель, тот самый, в котором Татьяна жарила шашлыки и потом снималась в заглавной сцене фильма – сцене, где капитан первого ранга Александр Чайковский, которого играл сам Колин, объясняется в любви супруге старпома Кутузова.
– Вот, Татьяна, надень, уже прохладно.
Татьяна действительно немного озябла, поэтому с благодарностью накинула на плечи этот мужской наряд: в последний разок покрасоваться – она знала, что китель ей очень к лицу.
Больше споров не было. Смеялись, рассказывали друг другу последние голливудские сплетни. И Таня забыла о том, что недавно сердилась. Она была счастлива: завтра, уже завтра она обнимет своих мальчишек, прижмет их к сердцу и пообещает им, что больше не будет разлук длиною в полгода. А потом они сядут за стол, будут пить чай и разговаривать. Им столько всего надо друг другу рассказать! И она не станет требовать, чтобы они в девять вечера они отправлялись спать. В такой день можно нарушить правила и отменить детское время. Разумеется, только на время, только на один раз.
Эти сладкие грезы разрушил Фитцсиммонс. Когда все начали расходиться, он вызвался проводить Таню до машины.
(2)
Боже милостивый! Могла ли бедная Таня еще года два-три тому назад подумать, что у нее будет личный пресс-секретарь?
Обвал жаждущих ее комиссарова тела случился еще летом, после скандала с убийством Григория…
Именно тогда она впервые почувствовала на своей шкуре, что значит быть голливудской звездой. Тогда ей казалось, что все журналюги всей желтой прессы мира, все папарацци накинулись на нее, как те галки с грачами из классического ужастика Хичкока.
От них совершенно невозможно было отбиться. Они шумели, галдели, подстерегали на каждом шагу, и стоило ей по неосторожности высунуться куда-нибудь, как накидывались всей стаей и жалили, клевали, долбили клювами своих микрофонов и диктофонов, не оставляя своей жертве никакого шанса.
Трижды она меняла номер своего телефона, и все напрасно. За день аппарат раскалялся до состояния сердитого польского чайника, что со свистком. И даже если звонков какое-то время не было, расслабиться не удавалось – возникало ощущение, что эта пауза – всего лишь затишье перед бурей. Увы и ах, так оно всегда и оказывалось. Звонили журналисты и представители различных издательств, звонили поклонники, звонили странные субъекты, представлявшиеся ее давними знакомыми, и, наконец, самое неприятное – гробовая тишина в телефонной трубке, нарушаемая только прерывистым тревожным дыханием.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48
Все! Надышалась!
Пора идти искать Уоррена с нашим золотистым «бентли»! А все-таки он не дурак, этот мой шофер, правильно машину подобрал! Золотой цвет на восходе солнца… Это символично!
Но кто мой враг, прячущийся под личиной друга? О ком предупреждала бабуля? Она сказала – думай, Танька… Думай, и додумаешься. Вот и думаю.
Как домработница Клава говорила? «Думай, голова, картуз куплю!» А у меня – бейсболка с Роллинг Стоунз.
Да такая золотая голова, если она придумает, достойна короны из коллекции, которую королевская семья после пожара в Виндзоре выставляет теперь в Тауэре, выставляет, дабы заработать на туристах де нег, на ремонт…
Думай! Думай, голова!
* * *
В результате утренней прогулки Татьяна поняла одно! Старый друг – лучше новых двух. И еще… Одна – в поле не воин.
Только Нилу может она до конца довериться. Только Нил надежен и вне всяких подозрений.
Чтобы сбить все замыслы врага, необходимо в последний момент поменять все ранее принятые и заявленные планы.
Это военное правило, перешедшее от Александра и Цезаря к Клаузевицу, сгодилось теперь и для Тани.
До заседания Капитула оставалось два месяца.
А сколько до дня «Ч»?
Поживем – увидим.
Глава вторая. ALL THAT JAZZ
(сентябрь-октябрь, 1996)
(1)
Как Татьяна ждала этого момента: последний дубль. Самый последний – окончательная точка. «Всем спасибо, съемка закончена!» Назавтра – прощальная вечеринка, а послезавтра, первым рейсом – в Сан-Франциско, к своим милым мальчикам. Как она по ним соскучилась! Как они скучают по ней!
– Мама, а ты скоро приедешь?
– Скоро, мой птенчик. Что тебе привезти?
– Не знаю, мама. Ничего, ты, главное, сама приезжай.
После этих телефонных разговоров в горле застревал какой-то ком. И она, положив трубку, шла к бару. А теми вечерами, когда, несмотря на усталость, на нее вдруг накатывала бессонница, она, лежа в постели, вспоминала, как они скакали по ее лос-анджелесской квартире в новеньких ковбойских шляпах, как светились радостью их глаза.
Лизка с мальчиками провели в Лос-Анджелесе несколько дней. А пробыть вместе им удалось, в общей сложности, меньше суток. Татьяна даже не проводила их в аэропорт, так была загружена работой. Когда они уехали, в доме стало пусто и мертво. Как будто какая-то тихая, но страшная катастрофа лишила это место всякой жизни, заставила замолчать звучавшие здесь еще недавно голоса. Такое чувство испытала Татьяна, возвращаясь в свою опустевшую обитель после бурного съемочного дня. Наверное, что-то похожее переживает блудный сын, который, вернувшись в отчий дом, не находит там никого, только покрытую пылью фотографию – счастливые лица родителей на фоне голубого безоблачного неба и он, пятилетний карапуз, обхватил за шею улыбающегося отца.
А Татьяна получалась вроде как блудная мать. У нее тоже была фотография, сделанная здесь, в Лос-Анджелесе, уличным фотографом. Они стоят втроем, вернее – вчетвером. У Лешки на плече ручная обезьянка. А Митька, младший, получился с закрытыми глазами – моргнул, испугался вспышки.
«Внимание, сейчас вылетит птичка!», – скомандовал фотограф. Все застыли с улыбками на губах – «чи-и-из», а меньшой не выдержал и моргнул. Снимок стоял в деревянной рамочке на тумбочке у изголовья кровати. Она смотрела на счастливые детские лица, потом выключала свет, и ей начинало казаться, что комната вновь наполнилась веселым беззаботным смехом. И Татьяна засыпала с улыбкой на лице. Счастливый детский смех – лучшее лекарство от бессонницы.
А еще донимали мысли о Пашке. Где-то он теперь? Как складывается его судьба? Доведется ли им снова быть вместе? И неужели он, ее Пашка, такой светлый, добрый, такой хороший ослик-Пашка, мог совершить это?
У Татьяны даже в мыслях не поворачивался язык, чтобы выговорить это слово: ПРЕС-ТУП-ЛЕ-НИ-Е.
Как возможно? Если бы только его увидеть, заглянуть ему в глаза: «Признайся, Паша, чистосердечно признайся – ведь ты меня обманул, обманул всех, и меня в том числе. Ведь ты невиновен! И ничего такого не было!». И тогда, терзаемая неразрешимыми сомнениями, Татьяна ворочалась в кровати до утра.
А назавтра гример сокрушалась: «Танечка, что-то ты опять не в форме. Ну нельзя же так. Я конечно, синяки под глазами замажу – в кадре будешь, как огурчик. Но ты о себе подумай, здоровье свое побереги! Все таки ты уже не девочка». Ах, зачем ей об этом напоминать? Зачем наступать на больную мозоль? Впрочем, в каждом возрасте, если его не бояться, есть своя прелесть. Красота, помноженная на женскую мудрость, – не так уж и плохо. В конце концов, она настоящая женщина, достойная любви и уважения. И в этом ее главный козырь перед малолетками однодневками, выстраивающимися в очереди у постелей знаменитых кинопродюсеров.
Но вот и наступил долгожданный день. Последний кадр запечатлен на пленке.
И Колин всех благодарит.
Вечеринку устроили тем же вечером – зачем откладывать в долгий ящик? Тем более что Ник Пейдж этой ночью улетал в Таиланд, где его ожидала новая роль и другая съемочная группа.
Пользуясь хорошей погодой, столы накрыли прямо на палубе «Адмирала Захарова»: икра, лососина, водка – посиделки «а-ля рус».
«Эх, кабы русское простонародье всегда вот так икру ложками хавало – не страна бы была, а земля обетованная!» – подумала Татьяна. И все-таки чего-то на столе не хватало. «Простой квашеной капустки, какую мы с Лизаветой по-нашему, по-приблудовски, квасили в деревне, с полевым тмином да клюковкой», – подумала Таня. В американских шопах и супер-пупер-маркетах этого деликатеса – днем с огнем. А если все же сыщешь где-нибудь в рашен-шопе в Нью-Йорке на Брайтоне, то попробуешь – не то! Нет, все-таки Россия и Америка – два далеких берега. И сколько мосты ни наводи, а соединить эти берега не получится.
Подавали вино, и чисто в канадо-американском стиле барбекюшных пати, обильно подавали и пиво, но Татьяна, русская душою, отклонила предложенный Колином бокал «Дом-Периньона» и отважно взяла в руки стакан с «беленькой».
Выпили за успешное окончание работы.
Колин даже принялся говорить спич, но его по-индейски заулюлюкали:
– У-лю-лю-лю-лю….
Все обнимались, как лучшие друзья, вспоминали казусы, без которых на любой съемочной площадке никогда не обходится.
– А помнишь, Таня, как Ник едва не помер, подавился твоим шашлыком, – припомнил Майк. – Я-то думал все: сейчас дубль отснимем и подсяду к костру, наверну мяса пару шампуров. И вдруг наш старпом Кутузов, вместо того чтобы сказать патриотический тост за Ленина и партию, хватается за грудь, потом за горло, а потом начинает синеть, как эти Бивис и Баттхед в той серии, где один из них подавился. Я чуть камеру не уронил! Как это так, думаю, в сценарии ничего такого не предусмотрено!
– Так он и в самом деле подавился, и помер бы, кабы Таня его не спасла, – подхватил Колин. – Нику нашему Танины шашлыки едва жизни не стоили. Я тогда в первый момент тоже не понял, что происходит. Только смотрю, Таня вскочила и бежит вокруг костра к Нику. А потом давай его по спине кулаками дубасить. А у того рожа багровая, из глаз слезы градом. Ну, не иначе эпилептический припадок. Потом уж я сообразил, что подавился наш Кутузов. Только кто же так делает, чтобы кулаками по спине, а? Таня? Разве у вас в русской школе на уроках по оказанию первой помощи не показывали способ Ремберга?
– Ну я ведь уже объяснила тысячу раз, – возмущенно протестовала Таня, – в России ваших Рембергов не знают, у нас резко бьют ладошкой по спине, вот так, – и Таня сильно шлепнула Колина по спине, типа – это тебе за то, чтобы не приставал к девочке с ерундой.
– Это ваши русские медведи друг дружку кулаками лечить могут, а по-нормальному, по-человечески все совсем по-другому делается! – продолжал наставлять Колин сквозь смех. – А тем, кто у нас приехал из диких стран, я, как ваш начальник, обязан еще раз продемонстрировать позу Ремберга.
И туг Колин поймал Таню сзади, и обнял ее обеими руками, сильно прижимая к себе… Таня визжала, пытаясь вырваться:
– Ой, люди, на помощь, начальник пристает с сексуальными домогательствами, где мой адвокат! Колин тоже кричал:
– Дурочка, это я тебе позу Ремберга показываю, как твой начальник, дабы застраховаться от несчастного случая, учу тебя технике безопасности при еде шашлыка на съемочной площадке!
– Танька, не верь ему, это он тебя технике безопасного секса учит! – хохоча, орал Майк.
– Давайте лучше выпьем за все, что хорошо кончается. За то, что Ник остался жив. За то, что тот длиннющий эпизод мы пересняли заново с первого дубля. За то, что пока Нику подправляли грим, я успел-таки побаловаться шашлычком!
– А я хочу предложить выпить за Татьяну, – вмешался Николас, – за мою прекрасную спасительницу.
– Ну вообще-то прежде, чем спасти, она тебя чуть не угробила. Шашлыком-то ты чьим подавился? – встрял Майк.
– Все, оставим споры. Татьяна, за тебя! Мы все тебя очень любим и ценим, и ты не должна никогда об этом забывать! Мужчины пьют стоя и до дна! – и Колин первым опорожнил свой стакан.
А потом он куда-то ушел. Вернулся через несколько минут, неся в руках морской китель, тот самый, в котором Татьяна жарила шашлыки и потом снималась в заглавной сцене фильма – сцене, где капитан первого ранга Александр Чайковский, которого играл сам Колин, объясняется в любви супруге старпома Кутузова.
– Вот, Татьяна, надень, уже прохладно.
Татьяна действительно немного озябла, поэтому с благодарностью накинула на плечи этот мужской наряд: в последний разок покрасоваться – она знала, что китель ей очень к лицу.
Больше споров не было. Смеялись, рассказывали друг другу последние голливудские сплетни. И Таня забыла о том, что недавно сердилась. Она была счастлива: завтра, уже завтра она обнимет своих мальчишек, прижмет их к сердцу и пообещает им, что больше не будет разлук длиною в полгода. А потом они сядут за стол, будут пить чай и разговаривать. Им столько всего надо друг другу рассказать! И она не станет требовать, чтобы они в девять вечера они отправлялись спать. В такой день можно нарушить правила и отменить детское время. Разумеется, только на время, только на один раз.
Эти сладкие грезы разрушил Фитцсиммонс. Когда все начали расходиться, он вызвался проводить Таню до машины.
(2)
Боже милостивый! Могла ли бедная Таня еще года два-три тому назад подумать, что у нее будет личный пресс-секретарь?
Обвал жаждущих ее комиссарова тела случился еще летом, после скандала с убийством Григория…
Именно тогда она впервые почувствовала на своей шкуре, что значит быть голливудской звездой. Тогда ей казалось, что все журналюги всей желтой прессы мира, все папарацци накинулись на нее, как те галки с грачами из классического ужастика Хичкока.
От них совершенно невозможно было отбиться. Они шумели, галдели, подстерегали на каждом шагу, и стоило ей по неосторожности высунуться куда-нибудь, как накидывались всей стаей и жалили, клевали, долбили клювами своих микрофонов и диктофонов, не оставляя своей жертве никакого шанса.
Трижды она меняла номер своего телефона, и все напрасно. За день аппарат раскалялся до состояния сердитого польского чайника, что со свистком. И даже если звонков какое-то время не было, расслабиться не удавалось – возникало ощущение, что эта пауза – всего лишь затишье перед бурей. Увы и ах, так оно всегда и оказывалось. Звонили журналисты и представители различных издательств, звонили поклонники, звонили странные субъекты, представлявшиеся ее давними знакомыми, и, наконец, самое неприятное – гробовая тишина в телефонной трубке, нарушаемая только прерывистым тревожным дыханием.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48