Ей-то всегда казалось, что он немного того, с приветом.
— В общем, — она тщательно подбирала дозу правды, — можешь меня проводить? Тут такая история… У меня дома никого нет. Ну, а я…
Просто, в подъезде нашем вчера на человека напали. — И добавила для убедительности:
— Мне одной страшно идти. Честно.
Он секунду смотрел на нее, осознавая полученную информацию. Она занервничала: сейчас он скажет, что ему надо спешить. Но он равнодушно пожал плечами. Поднял воротник своего коричневого пальтишка и сказал:
— Ну ладно. Пошли… — И после небольшой паузы спросил. — Далеко живешь-то?
Она не любила, когда с ней говорят так индифферентно, как будто бы это не она, единственная и неповторимая Альбина Вихорева, а какая-то дворняжка. И поэтому она не ответила на его вопрос, а спросила ехидно:
— А ты сам-то не испугаешься, если что?
— Если что — конечно, испугаюсь, — заверил он серьезно.
Она захлопала ресницами.
Он переспросил:
— Так куда идем?
— Да здесь недалеко. За Тавриком в двух шагах. Пошли.
Он шел обычным своим широким шагом.
Она старалась не отставать и вообще выбросить из головы всякие мысли о неудобстве и о том, что раз она его попросила, то, значит, должна заполнять паузу каким-то разговором. О чем с ним вообще можно говорить?
Но так и не преуспев в поиске возможных общих тем, она успокоилась. Пани не должна терзаться сомнениями, учила ее бабушка, когда рядом с ней молодой человек. Это пусть он ими терзается. И она перестала переживать на эту тему.
Для переживаний у нее была причина позначительней — мелькнувшая в толпе вязаная шапочка.
Она думала об этой мерзкой шапочке, шла и помахивала своим пухлым вишневым портфелем.
Только иногда оглядывалась.
— За тобой что, следят? — неожиданно спросил Невский, хотя Альбина уже решила, что он совершенно забыл о том, что она идет с ним рядом.
— Нет, это я за ними слежу, — проговорила она таинственно, все еще глядя назад.
— Да? — Невский как-то по-взрослому усмехнулся. — Кто ж так следит? Задом наперед. Так любой дурак догадается…
— Да. Вот ты, например, — Альбина ляпнула по привычке первое, что в голову пришло. Но тут ей показалось, что он замедлил шаг, и она схватила несчастного Невского за рукав и быстро сказала, пока он не передумал ее провожать: Ладно, не обижайся. Так что ты там говоришь, как следить-то надо?
— В общем, — сдержанно продолжил Женька, который, похоже, не обратил никакого внимания на то, что она, фактически, назвала его дураком, — если назад надо смотреть, просто берешь маленькое зеркальце. Сначала трудно понять, куда смотришь. А потом привыкаешь.
Ничего… Полезная штука. Особенно, если за кем-то следишь. Вот как ты сейчас…
— Да я не слежу… Так, показалось… — пробормотала она, глядя себе под ноги. — Просто, вчера вечером на девчонку из нашего парадного какой-то идиот напал. Откуда я знаю, может, он там теперь на всех будет нападать.
— Напал и что? — спросил Невский, впервые за время их прогулки глядя на нее.
— Ничего… — мрачно ответила Альбина, как будто обидевшись.
— Что «ничего»?
— Ну отстань, а?.. Ничего, и все. Напал, а она убежала.
Он не стал приставать к ней с расспросами.
Выражая свое недоумение, только приподнял и опустил брови.
Она продолжала хранить на лице надменное выражение, хотя чем ближе они подходили к дому, тем тревожнее ей становилось. Когда они прошли мимо стройки, неуютно стало и Невскому. Он тоже стал оглядываться, потому что очень уж тонко чувствовал состояние другого человека. Он давно знал это про себя. И поэтому старался не очень отягощать себя активным соприкосновением с другими людьми. Это было для него делом хлопотным.
Он хотел еще раз спросить ее, что же на самом-то деле произошло у них в подъезде, но потом подумал, что мужчина, которым он скоро собирается стать, не должен быть по-бабски любопытным. Скажут — отлично. Не скажут, переживем. Он уже и так, вопреки правилам, придуманным им для личного пользования, задал слишком много вопросов.
Когда они уже подходили к дому, с противоположной стороны улицы поперек дороги шмыгнула кошка. Альбина с завидной реакцией рванула вперед. Кошка заметалась, но Альбина успела все-таки ее опередить, так что дорогу она перебежала только Женьке. Он собирался идти дальше, но Альбина с каким-то средневековым ужасом вдруг зашептала:
— Ты что?! Не ходи! Плюнь через плечо и пять шагов назад пройди!
— Да ну… Ерунда какая… — Женька даже смутился от ее бурной реакции. Ведь сам он никогда не придавал значения таким вещам. — Да кошка-то не черная! Я понимаю, если бы еще черная была…
— Нет! Ну пожалуйста, что тебе, трудно что ли? Мы же вместе туда пойдем! — Она смотрела на него широко распахнутыми карими глазами и показывала рукой на дверь. И он вдруг подумал, что страх удивительно ей идет. Она становится настоящей. Как будто в этот момент с нее снимают резиновую маску, имитирующую ее собственное лицо. Как странно…
— Так как ты говоришь? Плюнуть?.. — И он улыбнулся. Улыбнулся так, что Альбине в этот момент показалось, будто он прекрасно знает все наперед. И от его улыбочки ей стало еще страшней. И в эту секунду она еще больше понравилась Женьке. Он любил в людях подлинные чувства.
До него вновь докатилась волна ее беспокойства. Однако плюнуть через левое плечо было так же неловко, как перекреститься перед комсоргом. Он просто повернул голову налево и ничего не сделал. А потом быстро развернулся, пробежал трусцой неотчетливую петлю в обратном направлении. Смешно. Но он не смог отказать в такой мелочи искренне ужасающемуся человеку.
Да ладно уж… Что ему стоит притвориться еще разок плюс ко всем тем неисчислимым «разкам», когда он отвечал уроки у доски, голосовал на комсомольском собрании и делал при маме вид, что никогда не брал в руки сигарету…
— Ну все, теперь пошли. — Она кивнула на подъезд. Но входить первая не стала. — Вот сюда.
Я на последнем этаже живу. Только ты со мной поднимись. Хорошо?
— Ну сказал уже ведь. — Он заставил себя решительно направиться к двери первым. — Пошли.
Дверь с грохотом за ними захлопнулась.
И этот жутковатый звук эхом разнесся по всем этажам широкой лестницы.
Здесь было даже красиво. Пол выложен мозаикой. На потолке сохранилась лепнина. Сбоку стояла старинная будка привратника. Теперь в ней хранился какой-то хлам. Лестница была совсем не такая, как в Женькином доме. У него она была заплеванная и обшарпанная. Шла зигзагом. А в Альбинином — посередине был громадный квадратный пролет. И каждый шаг отдавался эхом. «Здесь, наверно, петь хорошо. Как в костеле», — подумал Женька.
На каждом этаже располагалось по три квартиры. Но боковые двери скрывались в неглубоких нишах. Сейчас, днем, когда свет на лестнице не горел, ниши были полны мрака. Альбина поднималась за Невским, и каждый раз, когда они поворачивались спиной к этим темным закуткам, она шла по ступенькам боком, напряженно озираясь по сторонам.
Когда впереди с лязгом отворилась дверь, ноги у нее чуть не подкосились.
Она облегченно перевела дух, лишь когда увидела выходящего на лестницу с мусорным ведром туговатого на ухо Петра Ильича в черном затасканном пальто, шляпе и домашних тапочках на босых голубоватых ногах.
— Здрасьте! — сказала она и отметила свое приветствие кивком головы.
Но как раз в этот момент Петр Ильич повернулся к ней спиной и закрыл свою дверь на ключ. А потому ее «здрасьте» не услышал. А когда стал спускаться, подслеповато прищурился и вдруг, распознав в ней вчерашнюю свою визитершу, радостно и громко проговорил:
— А-а-а… Фигуристочка… Ну что, больше никого пока не зарезала? А то смотри у меня… Он погрозил ей пальцем и, тряся головой, мелко, по-старчески засмеялся и стал быстро спускаться мимо них.
Альбина повернулась к Невскому и встретилась с его оторопелым взглядом. И тут она закрыла себе рот рукой и согнулась пополам от разобравшего ее хохота.
Он смотрел, ничего не понимая. Потом сам неуверенно улыбнулся.
— Так это ты, что ли, да? Ты, что ли, на людей нападаешь, Вихорева?
Она еще продолжала смеяться и сквозь смех ответила:
— Ну ты даешь. Проспект. Неужели ты поверил?
И потом, уже успокоившись, совершенно серьезно сказала:
— Нет. Просто это на меня вчера напали.
Он возвращался домой в каком-то странном состоянии. Он ощутил вдруг вкус жизни. Прямо здесь, не уезжая за тридевять земель, не отправляясь на поиски приключений в море и тайгу. Оказывается, все это бывает в двух шагах от собственного дома. Тайны и приключения.
И здесь бывают настоящие люди, живущие настоящими чувствами. Раньше он этого не замечал.
Когда он прошел через стройку на улицу, навстречу ему, пошатываясь, шел человек ханыжного вида, в запачканном грязью пальтеце и классической ушанке с торчащими в разные стороны ушами.
— Эй, парень, время сколько не знаешь? спросил он осипшим голосом.
— Нет часов, — скупо отозвался Невский, который, во-первых, не любил когда говорят «сколько время», а во-вторых, вообще не любил, когда ему задавали на улице такие вопросы. В них ему чудилось закодированное приглашение к драке.
— Правильно… — поощрительно заговорил сам с собой мужичок. — Зачем часы, когда времени все равно нет…
Женька даже оглянулся. Мысль эта показалась ему любопытной.
Глава 4
ТЕАТРАЛЬНАЯ ПЛОЩАДЬ
— Леокадия Константиновна жаловалась, что у дочери мигрень и пропадает билет в Дом офицеров на танцы. Отдала мне.
Просто так. Может, сходишь, Флорочка?
И мама, тяжело отдуваясь, поставила мешок с картошкой на пол. Все как-то поворачивалась к Флоре обширной спиной в темно-синем платье. Все собирала с пола рассыпавшиеся картофелины. И в глаза дочери смотреть не собиралась. Плохая она была актриса.
Флора только что пять раз подряд прочла, как «синие глаза его стали холоднее стали». Она любила читать некоторые абзацы много раз и даже шепотом их проговаривать, до того они ей нравились. Она видела всю эту картину и даже чувствовала качку на корабле. И тут мама со своими прозрачными намеками. На вечер танцев. Флоре? Зачем? Что ей там делать?
Когда Флора сидела дома, ела яблоко и читала, она не помнила о том, что некрасива.
— Я не хочу, мама, спасибо. — Флора боялась туда идти. Боялась, потому что знала наперед, что весь вечер простоит у стенки.
— Ну Флора, деточка, ну сколько же можно быть одной? Вот у нас Клара ходила на танцы и нашла себе жениха. Приличного человека. И все у нее теперь как у людей.
— А я, может быть, не хочу, чтобы как у людей. И потом, как у людей, это как у кого? Как у них? — Она ткнула пальцем в стену позади себя. — Или как у них? — она указала в противоположную сторону. — Уж лучше быть одной, чем вместе с кем попало.
— Боже мой! Как ты себя переоцениваешь! Мама всплеснула руками и прижала их к щекам, как будто у нее ныли зубы. — Ты пойми, что это они могут не захотеть связывать свою жизнь с тобой. А не ты! Пойми… Ты еще тот суповой набор!
Флора встала, молча расстегнула халатик, закрылась дверцей шкафа и переоделась в свое единственное крепдешиновое платье, белое, в коричневый горошек. Оно ей даже шло. Во всяком случае, горошки на нем были точно такого же цвета и размера, как ее глаза.
Она собиралась молча, как солдат. Она знала мама не отстанет, потому что купила этот билет сама. И никто ей его не отдавал. Надо просто встать и уйти из дома в нарядном платье. Накинуть плащик, прогуляться часок-другой и спокойно вернуться.
Ах, если бы она жила в Париже, ей наверняка дали бы понять, что она может считать себя интересной женщиной. Худоба сошла бы за изысканное изящество. Странная ломаная манера жестикулировать проканала бы под экстравагантность. А карие, маленькие, но лукавые глазки без сомнения наградили бы эпитетом «шарман».
И Флора расправила бы крылья, вернее, лепестки, уверовала бы в это самое «шарман» и, опираясь на него, впрыгнула бы в свое счастливое будущее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
— В общем, — она тщательно подбирала дозу правды, — можешь меня проводить? Тут такая история… У меня дома никого нет. Ну, а я…
Просто, в подъезде нашем вчера на человека напали. — И добавила для убедительности:
— Мне одной страшно идти. Честно.
Он секунду смотрел на нее, осознавая полученную информацию. Она занервничала: сейчас он скажет, что ему надо спешить. Но он равнодушно пожал плечами. Поднял воротник своего коричневого пальтишка и сказал:
— Ну ладно. Пошли… — И после небольшой паузы спросил. — Далеко живешь-то?
Она не любила, когда с ней говорят так индифферентно, как будто бы это не она, единственная и неповторимая Альбина Вихорева, а какая-то дворняжка. И поэтому она не ответила на его вопрос, а спросила ехидно:
— А ты сам-то не испугаешься, если что?
— Если что — конечно, испугаюсь, — заверил он серьезно.
Она захлопала ресницами.
Он переспросил:
— Так куда идем?
— Да здесь недалеко. За Тавриком в двух шагах. Пошли.
Он шел обычным своим широким шагом.
Она старалась не отставать и вообще выбросить из головы всякие мысли о неудобстве и о том, что раз она его попросила, то, значит, должна заполнять паузу каким-то разговором. О чем с ним вообще можно говорить?
Но так и не преуспев в поиске возможных общих тем, она успокоилась. Пани не должна терзаться сомнениями, учила ее бабушка, когда рядом с ней молодой человек. Это пусть он ими терзается. И она перестала переживать на эту тему.
Для переживаний у нее была причина позначительней — мелькнувшая в толпе вязаная шапочка.
Она думала об этой мерзкой шапочке, шла и помахивала своим пухлым вишневым портфелем.
Только иногда оглядывалась.
— За тобой что, следят? — неожиданно спросил Невский, хотя Альбина уже решила, что он совершенно забыл о том, что она идет с ним рядом.
— Нет, это я за ними слежу, — проговорила она таинственно, все еще глядя назад.
— Да? — Невский как-то по-взрослому усмехнулся. — Кто ж так следит? Задом наперед. Так любой дурак догадается…
— Да. Вот ты, например, — Альбина ляпнула по привычке первое, что в голову пришло. Но тут ей показалось, что он замедлил шаг, и она схватила несчастного Невского за рукав и быстро сказала, пока он не передумал ее провожать: Ладно, не обижайся. Так что ты там говоришь, как следить-то надо?
— В общем, — сдержанно продолжил Женька, который, похоже, не обратил никакого внимания на то, что она, фактически, назвала его дураком, — если назад надо смотреть, просто берешь маленькое зеркальце. Сначала трудно понять, куда смотришь. А потом привыкаешь.
Ничего… Полезная штука. Особенно, если за кем-то следишь. Вот как ты сейчас…
— Да я не слежу… Так, показалось… — пробормотала она, глядя себе под ноги. — Просто, вчера вечером на девчонку из нашего парадного какой-то идиот напал. Откуда я знаю, может, он там теперь на всех будет нападать.
— Напал и что? — спросил Невский, впервые за время их прогулки глядя на нее.
— Ничего… — мрачно ответила Альбина, как будто обидевшись.
— Что «ничего»?
— Ну отстань, а?.. Ничего, и все. Напал, а она убежала.
Он не стал приставать к ней с расспросами.
Выражая свое недоумение, только приподнял и опустил брови.
Она продолжала хранить на лице надменное выражение, хотя чем ближе они подходили к дому, тем тревожнее ей становилось. Когда они прошли мимо стройки, неуютно стало и Невскому. Он тоже стал оглядываться, потому что очень уж тонко чувствовал состояние другого человека. Он давно знал это про себя. И поэтому старался не очень отягощать себя активным соприкосновением с другими людьми. Это было для него делом хлопотным.
Он хотел еще раз спросить ее, что же на самом-то деле произошло у них в подъезде, но потом подумал, что мужчина, которым он скоро собирается стать, не должен быть по-бабски любопытным. Скажут — отлично. Не скажут, переживем. Он уже и так, вопреки правилам, придуманным им для личного пользования, задал слишком много вопросов.
Когда они уже подходили к дому, с противоположной стороны улицы поперек дороги шмыгнула кошка. Альбина с завидной реакцией рванула вперед. Кошка заметалась, но Альбина успела все-таки ее опередить, так что дорогу она перебежала только Женьке. Он собирался идти дальше, но Альбина с каким-то средневековым ужасом вдруг зашептала:
— Ты что?! Не ходи! Плюнь через плечо и пять шагов назад пройди!
— Да ну… Ерунда какая… — Женька даже смутился от ее бурной реакции. Ведь сам он никогда не придавал значения таким вещам. — Да кошка-то не черная! Я понимаю, если бы еще черная была…
— Нет! Ну пожалуйста, что тебе, трудно что ли? Мы же вместе туда пойдем! — Она смотрела на него широко распахнутыми карими глазами и показывала рукой на дверь. И он вдруг подумал, что страх удивительно ей идет. Она становится настоящей. Как будто в этот момент с нее снимают резиновую маску, имитирующую ее собственное лицо. Как странно…
— Так как ты говоришь? Плюнуть?.. — И он улыбнулся. Улыбнулся так, что Альбине в этот момент показалось, будто он прекрасно знает все наперед. И от его улыбочки ей стало еще страшней. И в эту секунду она еще больше понравилась Женьке. Он любил в людях подлинные чувства.
До него вновь докатилась волна ее беспокойства. Однако плюнуть через левое плечо было так же неловко, как перекреститься перед комсоргом. Он просто повернул голову налево и ничего не сделал. А потом быстро развернулся, пробежал трусцой неотчетливую петлю в обратном направлении. Смешно. Но он не смог отказать в такой мелочи искренне ужасающемуся человеку.
Да ладно уж… Что ему стоит притвориться еще разок плюс ко всем тем неисчислимым «разкам», когда он отвечал уроки у доски, голосовал на комсомольском собрании и делал при маме вид, что никогда не брал в руки сигарету…
— Ну все, теперь пошли. — Она кивнула на подъезд. Но входить первая не стала. — Вот сюда.
Я на последнем этаже живу. Только ты со мной поднимись. Хорошо?
— Ну сказал уже ведь. — Он заставил себя решительно направиться к двери первым. — Пошли.
Дверь с грохотом за ними захлопнулась.
И этот жутковатый звук эхом разнесся по всем этажам широкой лестницы.
Здесь было даже красиво. Пол выложен мозаикой. На потолке сохранилась лепнина. Сбоку стояла старинная будка привратника. Теперь в ней хранился какой-то хлам. Лестница была совсем не такая, как в Женькином доме. У него она была заплеванная и обшарпанная. Шла зигзагом. А в Альбинином — посередине был громадный квадратный пролет. И каждый шаг отдавался эхом. «Здесь, наверно, петь хорошо. Как в костеле», — подумал Женька.
На каждом этаже располагалось по три квартиры. Но боковые двери скрывались в неглубоких нишах. Сейчас, днем, когда свет на лестнице не горел, ниши были полны мрака. Альбина поднималась за Невским, и каждый раз, когда они поворачивались спиной к этим темным закуткам, она шла по ступенькам боком, напряженно озираясь по сторонам.
Когда впереди с лязгом отворилась дверь, ноги у нее чуть не подкосились.
Она облегченно перевела дух, лишь когда увидела выходящего на лестницу с мусорным ведром туговатого на ухо Петра Ильича в черном затасканном пальто, шляпе и домашних тапочках на босых голубоватых ногах.
— Здрасьте! — сказала она и отметила свое приветствие кивком головы.
Но как раз в этот момент Петр Ильич повернулся к ней спиной и закрыл свою дверь на ключ. А потому ее «здрасьте» не услышал. А когда стал спускаться, подслеповато прищурился и вдруг, распознав в ней вчерашнюю свою визитершу, радостно и громко проговорил:
— А-а-а… Фигуристочка… Ну что, больше никого пока не зарезала? А то смотри у меня… Он погрозил ей пальцем и, тряся головой, мелко, по-старчески засмеялся и стал быстро спускаться мимо них.
Альбина повернулась к Невскому и встретилась с его оторопелым взглядом. И тут она закрыла себе рот рукой и согнулась пополам от разобравшего ее хохота.
Он смотрел, ничего не понимая. Потом сам неуверенно улыбнулся.
— Так это ты, что ли, да? Ты, что ли, на людей нападаешь, Вихорева?
Она еще продолжала смеяться и сквозь смех ответила:
— Ну ты даешь. Проспект. Неужели ты поверил?
И потом, уже успокоившись, совершенно серьезно сказала:
— Нет. Просто это на меня вчера напали.
Он возвращался домой в каком-то странном состоянии. Он ощутил вдруг вкус жизни. Прямо здесь, не уезжая за тридевять земель, не отправляясь на поиски приключений в море и тайгу. Оказывается, все это бывает в двух шагах от собственного дома. Тайны и приключения.
И здесь бывают настоящие люди, живущие настоящими чувствами. Раньше он этого не замечал.
Когда он прошел через стройку на улицу, навстречу ему, пошатываясь, шел человек ханыжного вида, в запачканном грязью пальтеце и классической ушанке с торчащими в разные стороны ушами.
— Эй, парень, время сколько не знаешь? спросил он осипшим голосом.
— Нет часов, — скупо отозвался Невский, который, во-первых, не любил когда говорят «сколько время», а во-вторых, вообще не любил, когда ему задавали на улице такие вопросы. В них ему чудилось закодированное приглашение к драке.
— Правильно… — поощрительно заговорил сам с собой мужичок. — Зачем часы, когда времени все равно нет…
Женька даже оглянулся. Мысль эта показалась ему любопытной.
Глава 4
ТЕАТРАЛЬНАЯ ПЛОЩАДЬ
— Леокадия Константиновна жаловалась, что у дочери мигрень и пропадает билет в Дом офицеров на танцы. Отдала мне.
Просто так. Может, сходишь, Флорочка?
И мама, тяжело отдуваясь, поставила мешок с картошкой на пол. Все как-то поворачивалась к Флоре обширной спиной в темно-синем платье. Все собирала с пола рассыпавшиеся картофелины. И в глаза дочери смотреть не собиралась. Плохая она была актриса.
Флора только что пять раз подряд прочла, как «синие глаза его стали холоднее стали». Она любила читать некоторые абзацы много раз и даже шепотом их проговаривать, до того они ей нравились. Она видела всю эту картину и даже чувствовала качку на корабле. И тут мама со своими прозрачными намеками. На вечер танцев. Флоре? Зачем? Что ей там делать?
Когда Флора сидела дома, ела яблоко и читала, она не помнила о том, что некрасива.
— Я не хочу, мама, спасибо. — Флора боялась туда идти. Боялась, потому что знала наперед, что весь вечер простоит у стенки.
— Ну Флора, деточка, ну сколько же можно быть одной? Вот у нас Клара ходила на танцы и нашла себе жениха. Приличного человека. И все у нее теперь как у людей.
— А я, может быть, не хочу, чтобы как у людей. И потом, как у людей, это как у кого? Как у них? — Она ткнула пальцем в стену позади себя. — Или как у них? — она указала в противоположную сторону. — Уж лучше быть одной, чем вместе с кем попало.
— Боже мой! Как ты себя переоцениваешь! Мама всплеснула руками и прижала их к щекам, как будто у нее ныли зубы. — Ты пойми, что это они могут не захотеть связывать свою жизнь с тобой. А не ты! Пойми… Ты еще тот суповой набор!
Флора встала, молча расстегнула халатик, закрылась дверцей шкафа и переоделась в свое единственное крепдешиновое платье, белое, в коричневый горошек. Оно ей даже шло. Во всяком случае, горошки на нем были точно такого же цвета и размера, как ее глаза.
Она собиралась молча, как солдат. Она знала мама не отстанет, потому что купила этот билет сама. И никто ей его не отдавал. Надо просто встать и уйти из дома в нарядном платье. Накинуть плащик, прогуляться часок-другой и спокойно вернуться.
Ах, если бы она жила в Париже, ей наверняка дали бы понять, что она может считать себя интересной женщиной. Худоба сошла бы за изысканное изящество. Странная ломаная манера жестикулировать проканала бы под экстравагантность. А карие, маленькие, но лукавые глазки без сомнения наградили бы эпитетом «шарман».
И Флора расправила бы крылья, вернее, лепестки, уверовала бы в это самое «шарман» и, опираясь на него, впрыгнула бы в свое счастливое будущее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47